— Ты мне вот что скажи, красота моя писаная, — начала расспросы вемпари, — ты как Каинара нашла? И почему его братом зовешь? Вы не родня.
— Территорию проверяла, в пещеру возвращалась свою, — выдала счастливая Айрене, дожевывая пирожок. Видимо, она не говорила уже давно и была счастлива что-либо рассказать. — Иду себе, нюшу зайчика какого-то, а вдруг вижу — волки вокруг елки толпятся, полакомиться кем-то захотели. Ну, я вожаку шею сломала, отогнала их, гляжу — он лежит в сугробе, съежился весь, железку какую-то в лапах держит. Мне интересно стало, подошла ближе, растормошила как могла… он же как котенок был. Грязный, голодный, испуганный совсем. Котенок и котенок. Зверь зверя чует. А что по виду старше, так то дело наживное. Все равно котенок пока что. Но не называть же его так. Вот и получилось, что старший братец.
— Так, понятно… — куриные потроха были брошены крутившейся под ногами толстой серой полосатой кошке. — А сама почему зверем ходишь?
Девочка задумчиво взлохматила густую шерсть головы барса, лежащей у нее на макушке, и тихо протянула:
— Пришел однажды в деревню один… старик. Тела мертвых требовал. У меня как раз родители померли, выскочила вперед, обрычала… староста за загривок одернуть не успел. Старик скривился, прошипел что-то… не знаю что потом было. Проснулась уже с усами, с хвостом… родня в крик, я и убежала со страху. Вернуться не решилась.
— Давно это было? — насторожилась вемпари. Руки, правда, спокойно продолжали работу, она поставила на огонь кастрюлю с водой.
Айрене задумалась. Крепко так, надолго замолчав. Потом все же ответила:
— Три или четыре зимы назад, кажется. А что?
— Ничего, — ответила женщина. — Наш «котенок» позапрошлым летом на алтаре у этого колдуна такое пережил, что тебе твои усы и хвост благословением покажутся. Я тебе это говорю, чтоб ты при нем чего лишнего болтать не вздумала. Тесто замешивать умеешь?
— Давно умела… могу попробовать заново! — она снова улыбнулась.
— Вот и славно!
Вемпари проверила ларь с хлебной закваской, насыпала в большую миску муки, достала яйца, соль, мед, масло и молоко, подозвала Айрене, велев снять с плеч «лохматость», напомнила, что делают с тестом, а сама бросила варить курицу и занялась пирожками.
— Ты вот что, дорогая. Сама видела, каким он на свободу вышел. Ни о настоящих его родителях, ни о прошлом его расспрашивать не вздумай. Все равно не вспомнит, а вспомнит, так беды не оберешься. Для всех он должен пропасть на время, исчезнуть. Мы с Равеном его и вылечим, и на ноги поставим, и воспитаем заново, а папашу с мамашей отвадим, нечего им здесь делать.
— Значит, теперь ты — его мама? — стрельнула глазами в сторону крылатой та, сдувая с носа непослушную челку. — Его надо учить, это да… Особенно, что нельзя спать на снегу и что всегда идти на запад неправильно.
— Он правильно шел, девочка…
Как раз тут же скрипнула дверь, и в кухню вошел Равен. Огляделся, улыбнулся, аккуратно, по стеночке подходя к жене, чтобы ничего крыльями не задеть:
— Ловко вы тут орудуете… Милая, я должен отлучиться до вечера. Ты же знаешь, маги хотят знать…
— Я надеюсь, ты им не скажешь? — строго взглянула на мужа крылатая. — Еще не хватало, чтобы они видели мальчика в таком состоянии.
— Разумеется, нет. Я поведу его к Колоннам не раньше, чем он оправится и телесно, и духовно… Инайя, посиди с ним, а? Я боюсь оставлять его одного.
Вемпари чмокнула мужа в щеку: — Конечно, иди, раз надо дурить людям головы, чтоб они оставили нас в покое. Мы справимся, правда ведь, Айрене?
Та в ответ энергично закивала. Так что, Равен с относительно спокойной совестью отбыл по делам, а женщины остались одни с диким запуганным зверенком…
Он не спал, когда Добрый и Теплый уходил. Добрый и Теплый думал, что он спит и ушел. А он не спал. Не хотелось отпускать, но ему разжали лапы и уложили в груду мягкого — где-то на краю сознания мелькало слово, которым это мягкое называется, но не могло вспомниться… Он еле слышно заскулил — не уходи, не бросай, не надо! — но Большой ушел куда-то и не возвращался. Стало обидно, и он затих, зарылся в мягкое, прячась от всего. Было плохо, болело горло. В голове кружилась непонятная страшная муть. Больно! Не надо! Не хочу это помнить! Ничего не хочу!
А потом пришли чужие, похожие на Большого Доброго Теплого, но не такие. Он замер, не зная, что делать — то ли заползти и спрятаться подальше, то ли обрычать их… но они не уходят, садятся неподалеку, начинают разговаривать. Ухо не улавливает зла в голосах. Чутье тоже. А он слишком устал бояться и не хотел быть один. Выбрался из-под мягкого и лег, повернувшись лицом к ним — наблюдать. Коротко рыкнул — испугаются или нет? И что станут делать?
Та из них, что помладше обернулась на рык, но скорее удивленно, чем испуганно. Потом подошла ближе прямо на всех четырех лапах, хотя старшая пыталась ее остановить, и присела перед ним, топорща усы. А потом начала мурлыкать. Он долго смотрел на нее, склоняя голову то так, то эдак. Хороший звук. Ему нравился. Он опустил голову на подушку и придвинулся на полшажка ближе, готовый, чуть что, вскочить и отпрянуть. Кошка продолжала мурлыкать и наклонилась чуть ближе, тоже склонив голову набок. На него дохнуло теплом и пряным запахом шерсти. Он повел носом. Теплая. Мягкая. Пушистая. Урчит. И обхватил ее лапами, прижимая к себе, как игрушку, сложив голову на мощный загривок.
Зверюге словно только того и надо было: приобняв в ответ химеренка мягкими лапами, она вывернула шею и принялась вылизывать ему чуть подрагивающее ухо, не прекращая урчать. А то, что ж за дело? Котенок — а не умывается! Тот отчаянно пытался вывернуться и отобрать измусоленное ухо, а старшая, Большая и Тоже Теплая, смеялась. Вот только все равно плохо, когда Большого Доброго нет… Ну где ты?! Не получив ответа, он обиженно отвернулся. Кошка перестала его вылизывать и тихо вопросительно муркнула, опуская уши, словно не могла понять, за что котенок на нее обиделся.
В отчаянии, чувствуя новое приближение липкого страха, он зарычал, вывернулся из рук и лап, забился в угол у дальней стены и сжался там в комок. Весь его вид так и говорил: "Ну, пожалуйста, оставьте меня в покое!"
Женщины вынуждены были уступить. Однако, не уходили, сидели рядом с топчаном, то болтая о том о сем, то занимаясь какими-то мелкими делами. Инайя-эрхан то и дело отлучалась на кухню, следила, чтоб ничего не подгорело, и даже принесла химеру поесть, вот только еду он не взял. Отказался наотрез. Нужно было, хочешь не хочешь, ждать Равена.
Это становилось невыносимым. Еще на подлете к Колоннам я чуть не навернулся вниз, потому что в моей голове вдруг раздался жалобный неоформленный зов. Ему было страшно, пусто и одиноко, ощущение брошенности сверлило меня, не переставая. Хотелось послать их всех к хильден и развернуться назад. Но ради его же безопасности — нельзя.
Я покружил на высоте вокруг Колонн, словно пытаясь отыскать на них отголоски его беды (и, признаться честно, недоумевая, где же они все-таки кончаются) и по-совиному бесшумно приземлился на запорошенное снегом каменное основание. Все вокруг меня было белым — белые Колонны, белый мрамор, белый луг, белый лес, белое небо, белые мухи… Только фигура поджидавшего меня мага казалась черной на фоне снега — темный теплый плащ с накинутым на голову капюшоном и траурная маска. Марфайрус Смертник. С одной стороны хорошо, он умнее прочих и всегда спокоен, с другой, он переставал мне верить. А это уже совсем плохо. И кстати, хотелось бы знать, кто избран был Хранителем Времени…
— Высокого неба, Равен-эрхе, — раздался приглушенный голос Марфайруса.
Хранитель Смерти не был некромантом, как по невежеству считали многие простые люди, никогда не имевшие касательства к Кругу Девяти. Он был, скорее, тем кто Слышит и Видит, кто водит потерявшиеся души за Грань, на Тот свет. Но он никогда не опускался до занятий некромантией, до поднятия мертвых и прочей гадости.
— И тебе привет, Смотрящий во Тьму… — отозвался я столь же официально.
Оба мы прекрасно понимали, что я сейчас скажу ту же самую фразу, которую твердил и твержу на протяжении полутора лет. А дома меня ждет Хранитель-зверенок, которому лучше не показываться на глаза окружающим…
— Ну, что? — спокойно спросил он, разглядывая меня сквозь прорези маски. — Я полагаю, все так же глухо?
Я кивнул, хотя что-то в его тоне мне определенно не понравилось. Безысходность и одиночество все так же сверлили мозг.
— Странно, — хмыкнул Марфайрус. — Ведь Юдар слышит все. Не под воду же он переселился, верно? — раздался легкий глухой смешок.
— Сам удивляюсь… — развел я руками как можно искреннее. — Да и Каинар всегда был человеком обязательным, ты же знаешь.
— Тем более, — прогудело в ответ из-под маски. — Разве он бросил бы Круг?
— Мало ли, что могло случиться, — возразил я, пожав плечами. — Ведь обнаружили же в его доме пепел умертвия. Мы не знаем, что там произошло…
— Года полтора назад, — маг задумчиво стал прохаживаться туда-сюда, — провожал я за Грань дух женщины… Она была напугана и почти перестала понимать, что происходит. Единственное, что мне удалось разобрать, это слова "Меня загрыз мой муж", примерно так. Не знаешь, что бы это могло значить?..
Разумеется, я знал, вернее, очень отчетливо догадывался. И Марфайрус это знал. Вот только я не собирался выдавать, где спрятан мой приемыш.
— Тревожные вести, если это относится к Каинару… я тоже за него волнуюсь, поверь.
— Равен-эрхе, той женщиной была Эольвин, а это наводит на мысли. Ты уверен, что не знаешь, где Каинар? — тон Марфайруса стал несколько угрожающим. Это окончательно вывело меня из себя:
— Если бы я знал, Марфайрус, стоял бы я тут, разговаривая с тобой, перетирая воду в ступе на сотый раз? Этот парень мне как сын, и то, что я не знаю, где он и что с ним, несмотря на всё могущество своей стихии, отнюдь не добавляет мне спокойствия! Будь я хоть на толику слабее, то оставалась бы надежда, а так я даже и предположить боюсь, что с ним стало, если он бесследно исчез даже от Юдара, но не переступил порог смерти.
Я настолько распалился, что сам поверил собственным словам и гневно махнул крыльями. Из-за пазухи Хранителя высунулась пока маленькая черная мордочка Зверя Смерти — Мара. Радужные глазки-бусинки уставились на меня и тут же спрятались.
— Недосуг мне, Марфайрус, лясы точить. Мир велик, Каинар может быть где угодно. И если ты говоришь, что он загрыз кого-то…
Крик души несчастного химеренка стал поистине оглушающим. Подниматься с земли даже нам, летунам, тяжеловато, но меня подхватил Юдар. Я ударил крыльями стылый воздух и умчался в противоположную от нашего дома сторону, чтобы потом дать крюк. Как говорится, для бешеной собаки…
Дневник Равена
20 число Месяца Белого Льва