Ничего существенного по разработке новой теории взлётов я сегодня не сделала. Пока решение этой проблемы кажется мне недостижимо далёким.
1 февраля
Сегодня утром, проводив всех на завтрак и придавая Броське и лиане нужное положение, я вновь подумала о сильном желании командира узнать смысл слов Сергеевой, обращённых к нему лично, и заподозрила, не считает ли он, что Серафима Андреевна напророчила ему беду, а я не хочу его расстраивать. Бортинженеру она сказала, что он живой, про негритянку и испанца она прямо заявила, что они мертвы, и повторяла, что здесь вообще слишком много мертвецов. Наверное, мистер Уэнрайт полагает, что и о нём сказали, как о мёртвом. Если я права, то мне его жаль, но я не могу ему объяснить, что в её словах не было ничего о жизни и смерти, иначе мне придётся перевести, что же конкретно она произнесла. Для меня смысл её высказывания остаётся пока тёмным и грозным. Что она имела в виду, говоря, что этот человек скоро сбросит маску? Чем больше я об этом думаю, тем неуютнее мне становится. Если он носит маску, то что же представляет из себя на самом деле? Что скрывается за внешним бесстрастием?
Однако я рассуждаю так, словно и впрямь считаю Серафиму Андреевну оракулом. А что если она попросту неуравновешенная женщина, которую приближение к страшной планете совсем лишило разума? Её таинственные речи звучат внушительно, поэтому все, кто их слышал, охвачены тревогой, но вполне может быть и так, что наша тревога не имеет под собой почвы.
Мои умные рассуждения развеялись, едва меня отпустили на завтрак, потому что Сергеева собственной персоной встретилась мне неподалёку от столовой.
— Зло внутри стремится к миру зла, где оно получит силу, — сообщила она мне вместо приветствия.
Я обратила внимание на то, как она изменилась. Создавалось впечатление, что она не спит ночами, таким лихорадочным блеском горели её запавшие глаза. По-моему, она нуждалась в серьёзном лечении. Рядом с этой женщиной я испытывала непонятный страх. Она не угрожала мне, не кричала: "Ты мертва!", тыча в меня пальцем, не сердилась на меня, но мне в её присутствии было очень тревожно. Хотелось от неё куда-нибудь убежать, спрятаться, закрыться на надёжные запоры. Я уже хотела было пройти мимо, сославшись на вахту, но она вдруг схватила меня за запястье своими ледяными пальцами. Эта её манера хватать меня за руку мне очень не нравится.
— Наташа, я опять вижу книгу, — странным голосом произнесла она.
И вся она стала очень странной, словно живущей не в этом понятном мне мире космического корабля, а в каком-то ином, мире снов и грёз.
— Она раскрыта. Страницы чистые, белые, очень блестящие. Над ней кто-то склонился, какая-то фигура… Я не вижу, кто это, но это не человек…
Я почувствовала, что меня из жара бросило в озноб и затрясло. Я не понимала и сейчас не понимаю, что всё это значит, но мне стало жутко.
— Пока в этой книге нет записей, но скоро там должна появиться какая-то запись. Скоро… Я не вижу, что там написано, вижу лишь, что это чёрные строки. Жди их, Наташа.
Меня трясло. Не сознавая, что делаю, я молча и яростно вырывала у неё свою руку. Мне хотелось лишь одного: убежать от неё и её мрачных пророчеств.
— Что случилось? Вам нужна моя помощь, мисс Павлова?
Это был бортинженер, как всегда очень обыкновенный, прозаичный и даже примитивный, но какой же покой я почувствовала при его появлении! Он был незыблем, как скала, и казался мне залогом моего спасения и от этой ужасной женщины, и от её не менее ужасных речей, похожих на заклятье ведьмы.
Сергеева выпустила мою руку, посмотрела на мистера Гюнтера просветлённым взглядом и сказала, чуть усмехнувшись, по-английски:
— Хорошо, когда чувствуешь рядом жизнь, а не смерть.
Пришёл бортинженер, и она ощутила жизнь. Не означает ли это, что прежде она ощущала смерть? Разве я мертва? Неужели мне суждено умереть? А в книге с блестящими белыми страницами, которую она видела, скоро должна появиться чёрная запись. Может, она имеет в виду книгу моей жизни, этакий поэтический образ? Но ведь чёрная запись в этой книге будет означать горе или смерть. По её словам, над этой книгой кто-то склонился, какое-то существо, но это не человек. А кто? Один из тех взбунтовавшихся роботов, возомнивших себя выше людей, тех, которых уничтожили, едва почувствовали исходящую от них угрозу? Может, кое-кто из них уцелел и жизнь моя оборвётся от его механической руки?
Я почувствовала, что пора остановиться, иначе я зачислю в роботы-убийцы нашего командира, ведь Сергеева спрашивала, есть ли у него книга с блестящими белыми страницами. Кто знает, что она имела в виду, и есть ли смысл в её словах, а я сойду с ума от бесплодного умственного напряжения и идиотских подозрений.
— Что-то случится шестого февраля, — снова заговорила Серафима Андреевна. — Вот увидите, что-то произойдёт. Что-то очень важное.
Она покинула нас без предупреждения и каких-нибудь прощальных слов, а мы остались стоять, раскрыв рты.
Первым опомнился бравый мистер Гюнтер.
— Я должен немедленно доложить об этом командиру, — сообщил он.
— Не вздумайте! — вырвалось у меня, боюсь, довольно резко. — Всё, что может интересовать командира, я ему рассказала вчера, а сейчас она говорила обо мне и только мне. Я не знаю, как объяснить её слова, но они касаются лишь меня одной.
— Командир должен знать обо всём, что происходит на его корабле, — возразил упрямый немец.
— Я не понимаю, почему вы его так боитесь? — рассердилась я. — Почему обо всём, обо всех частных беседах вы хотите ему докладывать?
— Я застал не обычную частную беседу, — возразил бортинженер неожиданно твёрдо. — Это раз. Командир приказал докладывать ему обо всех словах мисс Сергеевой, и вы это знаете. Это два. И в третьих, я хочу полететь на Т-23-7, и, чтобы моя кандидатура прошла, мне необходимо доказать свои деловые качества и дисциплинированность, а это не значит, что я боюсь командира.
Т-23-7 — это очень далёкая планета, почти не изученная и представляющая поэтому для учёных большой интерес. Надо было выяснить, мёртвая ли она или на ней есть жизнь, не исходит ли от неё угроза для землян и может ли она быть полезна. Я знала, что туда готовится исследовательская экспедиция, но не ожидала, что встречу человека, реально рассчитывающего быть туда зачисленным.
— Вы хотите лететь на Т-23-7? — удивилась я.
— Моё заявление принято, мисс, — самодовольно сообщил мистер Гюнтер. — Этот полёт решает всё. Если я проявлю свои способности и покажу себя с лучшей стороны, то у меня появится шанс туда полететь. Мистер Уэнрайт скажет последнее слово.
— А при чём здесь он? — не поняла я.
— Предварительно его утвердили в звании командира готовящейся экспедиции, мисс, — гордо сообщил немец.
— И мистер Форстер тоже хочет туда попасть?
— Нет, мисс, его кандидатуру отклонили.
— Из-за чего? — полюбопытствовала я.
Бортинженеру мои расспросы показались навязчивыми.
— Я не знаю, мисс, и не хочу об этом гадать?
— Мистер Гюнтер, я желаю вам отправиться в эту экспедицию…
— Спасибо, мисс.
— На всё-таки прошу вас не рассказывать командиру об этом случае. Уверяю вас, мисс Сергеева не сказала ничего, заслуживающего упоминания, а её поведение и без того привлекает внимание. Зачем командиру об этом знать?
— Но, мисс…
— О чём не должен знать командир, мисс Павлова? — спросил сам мистер Уэнрайт, подошедший совершенно неслышно.
— Сэр, мисс Сергеева схватила штурмана за руку и говорила ей что-то неприятное, — доложил немец.
— Почему вы думаете, что неприятное, мистер Гюнтер? — спокойно спросил командир.
— Мисс Павлова очень испугалась, сэр, — объяснил бортинженер.
С каким наслаждением я бы вычеркнула фамилию немца из списка кандидатов, если бы это зависело от меня! По-моему, для него было важнее полететь на Т-23-7, чем сохранить жизнь, а я хотела бы уязвить его побольнее. Из-за желания выслужиться перед настоящим и будущим командиром он подставляет меня под удар! Что я могу сказать мистеру Уэнрайту? Что Сергеева опять увидела книгу, о которой уже спрашивала его самого, что над ней склонился кто-то, но не человек, и что скоро в неё появится чёрная запись. Кто внесёт эту запись? Не сам ли командир, своими собственными руками, раз книга у него? Может, ему ещё и о маске сказать, которую он скоро скинет?
— Объясните мне, мисс, что всё это значит, — холодно сказал англичанин.
— Я не знаю, сэр, — призналась я вполне честно. — Это бедная женщина говорила очень бессвязно.
— О чём говорила?