— Надеюсь, мисс, что вы не будете считать эту женщину оракулом, — проговорил механизм.
— Думаю, что она сумасшедшая, сэр, — ответила я со всем доступным мне сейчас спокойствием.
— Рад это слышать, мисс.
— Может, вы пойдёте к себе, мисс Павлова? — спросил мистер Форстер, впервые проявив человечность. — Отдохните, успокойтесь, а я за вас подежурю. Надеюсь, мистер Уэнрайт, вы не будете возражать?
Командир помедлил с ответом, а потом сказал:
— Я не разрешаю, мистер Форстер. Мисс Павлова и сама понимает, что ей незачем бояться слов несчастной женщины, поэтому способна выполнить свои обязанности. Как продвигается работа по вашей теории взлётов, мисс?
Мало того, что этот механизм оказался бездушен, как мой компьютер, так он ещё уязвил меня в самое сердце, спросив о том, что уже стало казаться мне блуждающим огоньком, который лишь манит своим сиянием, а в руки не даётся.
— Полным ходом, сэр, — ответила я. — Скоро можно будет подать на рассмотрение в Комитет.
— Рад за вас, мисс, — соизволил проявить любезность механизм.
После этих речей я работала как… даже я не знаю, с кем или чем меня можно было сравнить. Это был какой-то энтузиазм отчаяния, так что мозг воспринимал лишь то, что могло быть полезным для решения проблемы, начисто отметая даже страх. Однако сдвигов в работе так и не было. Даже то, что казалось ясным, стало туманным и неубедительным. Где-то в рассуждениях я допускаю ошибку, но обнаружить её пока не могу.
К обеду я дошла до полного отупения, сквозь которое не могло пробиться ни отчаяние от безрезультатности моих трудов, ни ужас перед возможной смертью. Более того, завтра в шесть часов вечера мы совершим посадку, а я, вместо того, чтобы волноваться, чувствую лишь, как в голове то мелькают, то приостанавливаются обрывки соображений, относящихся к моей теории.
Ничего, заслуживающего упоминания, больше сегодня не произошло, лишь вечером по пути в столовую и обратно я вновь ощущала, что за мной следят, и это вернуло меня к прежним страхам, не таким сильным, как первоначально, но достаточно ощутимым. Я вновь борюсь с опасением увидеть в своей каюте что-то ужасное, с мыслями о книгах, чёрных записях, нечеловеческих фигурах, маске, которую скоро снимет командир, а слова ведьмы: "Я вижу два лица рядом. Два мёртвых лица", — отдаются в моих ушах похоронным звоном.
5 февраля
Я встала сегодня утром с ощущением лёгкости, радости, веры в свои силы и способности, очень необычным в последнее время. Мне казалось, что всё будет хорошо. И действительно, не успела я, проводив своих монстров и поздоровавшись с Броськой наедине, сесть за компьютер, как в голове возникло такое простое решение, что оставалось лишь удивляться, как оно никому не приходило в голову до меня и почему так долго и мучительно до него докапывалась. Стало даже страшно, что это очередной мираж, уж слишком просто оно было. Так и казалось, что после быстрого и приятного бега по этому пути упрёшься в тупик. Однако это были привычные опасения, а чутьём я угадывала, что проблема решена, притом решена гениально просто.
Мне пришлось сделать лишь намётки будущей разработки, так сказать, набросать план, по которому легче и быстрее действовать, а начало его осуществления отложить до более подходящего времени, ведь сегодня мы осуществили посадку.
Хорошо, что прилёт на планету совпал с моим новым открытием, это сгладило волнение перед тревожным будущим, подстерегающим нас. Если бы у меня не было занятия и я лишь проворачивала в памяти пророчества сумасшедшей, то сама бы сошла с ума от страха перед своим предполагаемым концом, тем большим страхом, чем ближе подлетали бы мы к планете. Даже сейчас, когда меня окрыляет гордость от сознания своего подвига, тревога неотступно грызёт мне сердце. Пусть Сергеева безумна, а в её безумии я теперь, после её очередного выступления, не сомневаюсь, но жажда крови и паника, охватившие людей с «Мегаполиса» и «Молнии», а также сама цель нашей экспедиции вынуждают готовиться к очень скверным событиям. Мы, то есть экипаж «Эдвенчера», будем в относительной безопасности, а вот наши учёные сознательно идут на очень большой риск, возможно, на смерть. Я совсем по-новому смотрела на этих людей: на маленькую точёную негритянскую статуэтку, которая обладала таким мужеством, что отправилась сюда, на строгую мисс Тейлор, на всегда оживлённую мисс Лунге, пожилую черноволосую Май Нгуен, рыжую Еву Яниковскую, мисс Босеву, мисс Риос. Семь стойких женщин, и виду не подающих, что сознают смертельный риск. Серафима Андреевна испытания не выдержала, но найдётся ли человек, который её осудит? На этом корабле таких нет, а тот, кто сам не подвергся испытанию, пусть помалкивает. Жаль, конечно, что именно русская женщина поддалась безумию, ведь наша нация всегда была и будет символом стойкости и мужества, но что поделаешь.
Мужчины тоже не выражали страха перед выходом в мир зла и безумия, а австриец мистер Кондор даже не утратил сонного вида, но ведь перед героизмом женщин им было бы стыдно проявлять слабость. Тома Рок улыбнулся мне и подмигнул обоими глазами, не считаясь с сидевшим рядом со мной оледеневшим командиром. Желаю вам благополучно вернуться на Землю, мой Тартарен, и не превратиться ни в монстра, ни в его жертву.
Иван Сергеевич, серьёзный, сдержанный, как всегда приветливый и милый, смотрел вокруг своими добрыми внимательными глазами, иногда что-то говорил, отвечал на какие-то вопросы, но видно было, что он давно уже приступил к выполнению того, зачем его сюда послали.
Серафимы Андреевны за обеденным столом не было и, наверное, этим объяснялась атмосфера приподнятости и даже праздничности.
Но, видно, я всё-таки очень волнуюсь, потому что перескакиваю с предмета на предмет, нарушая порядок и хронологическую последовательность. Утром до завтрака мне удалось решить проблему взлётов, потом меня отпустили на завтрак. Невероятно, но я не могу освободиться от чувства, что за мной следят чьи-то настороженные глаза, когда я иду по коридору из рубки в столовую и из столовой в рубку. Странное ощущение и, признаюсь, очень неприятное. В столовой повар со мной поздоровался, мисс Фелисити — тоже. Были ли они взволнованы приближающимся моментом посадки, а значит и скорым выходом пассажиров на бесовскую планету, судить не берусь, но не думаю, что кто-то был бы способен остаться к этому равнодушным.
За обедом я мысленно желала учёным удачи. Мистер Уэнрайт, как я уже говорила, сохранял ледяное спокойствие. Мистер Форстер тоже внешне был очень сдержан, однако его мучила какая-то мысль, я бы даже назвала это тревогой. Неудивительно, конечно, что в такой ситуации человека снедает тревога, однако мне показалось, что это тревога не за учёных, а скорее за себя или за корабль. Впрочем, это лишь мои догадки и весьма несовершенные наблюдения.
После обеда, когда мы направлялись к себе, мы встретили в коридоре Сергееву. Я не пророчица, не ясновидящая, но при первом же взгляде на неё я почувствовала, что от неё веет смертью. Она двигалась, говорила (хотя было бы лучше, чтобы она молчала), однако мне она показалась уже умершей. Наверное, её уверенные заявления про кровь и смерть сделали и меня чуточку ведьмой.
Сергеева указала длинным тонким пальцем на первого штурмана.
— Я знаю, что ты мёртвый, — сказала она по-русски. — От тебя исходит холод. Зачем же ты пытаешься принять облик живого? Не скрывай своё лицо, я тебя всё равно узнала!
— Ты! — палец сумасшедшей указал на бесстрастного командира. — Тебя ждёт долгая, очень долгая дорога. Это будет последняя твоя долгая дорога.
Горящие безумные глаза пронзали меня, и указующий перст тянулся ко мне.
— Все преступления рождены на Земле, но одни осознанно, а другие — нет. Вокруг тебя пляшут какие-то лица… Всё! Я ничего не вижу. Я так устала, а должна успеть увидеть главное. Завтра будет уже поздно.
Она ушла странной замедленной походкой, а оба моих конвоира обернулись ко мне.
— Она сумасшедшая, джентльмены, — сказала я, не дожидаясь расспросов. — Очень трудно перевести то, что она наговорила.
Даже теперь, убедившись в её безумии, я не смогла быть откровенной. Радостное сюсюканье слабоумной и то подействовало бы на меня угнетающе, тем более — мрачные прогнозы, услышанные мною. Сам вид этой мёртвой женщины вселял тоску. Зачем же было нагнетать ещё большее уныние на моих коллег, да ещё перед самой посадкой?
— Попробуйте поточнее передать смысл её слов, мисс, — поставил передо мной задачу механизм.
Мистер Форстер держал себя в руках, но глаза его так и впились в меня.
— Вам, сэр, — обратилась я к первому штурману, — она сказала приблизительно следующее: "Вы от меня прячетесь, скрываете своё лицо, но я вас всё равно узнала". Вам, мистер Уэнрайт, она говорила о дальней дороге. Вас ждёт очень долгая дорога, сэр. А мне она сказала, что вокруг меня пляшут какие-то лица. Потом она пожаловалась, что больше ничего не видит и что очень устала, а должна ещё увидеть главное, потому что завтра будет поздно.
Ясно, что Серафима Андреевна была больна, очень тяжело и, может быть, неизлечимо больна, а это, как ни придумывай для себя успокаивающие рассуждения, кажется плохим предзнаменованием при посадке на таинственную планету.
Мы посадили корабль точно в шесть, притом планета приняла нас очень гостеприимно, даже ласково. Командир посоветовал сегодня всем учёным из корабля не выходить, потому что это была лишь первая пробная вылазка в неведомый мир, а отрядить человек семь для разведки и установки кое-каких приборов. Десант возглавил Иван Сергеевич, а вместе с ним пошли мсье Рок, индус Бинойбушон Бхоттачарджо, датчанин Сиггорд, сеньор Агирре, чеченец Исанбаев и поляк Ивашкевич. Мне никто не мог запретить смотреть в иллюминаторы и на экраны специальных видов, да и все смотрели, только экипаж — в одной части корабля, а учёные — в другой. Даже у повара и горничной был свой экран. Планета, конечно, внешне очень непривлекательна: камни, песок, скудная почва, на которой кое-где произрастает что-то сине-фиолетовое типа сухой плесени. Гор нет, но местность довольно холмистая и кое-где холмы достигают внушительной высоты и крутизны. Тишина, спокойствие и кажущаяся безопасность, однако здесь, среди мёртвых камней, люди теряли разум и моральные устои.
Вылазка продолжалась около двух часов, но я не видела вернувшихся, с ними общался лишь командир. Надо думать, что за такой короткий промежуток времени ничего не могло произойти. Да и вообще странно, какая зараза может пробраться сквозь скафандры, которые было запрещено снимать вне корабля. Для пущей безопасности решено было не жить во временных постройках на планете, а возвращаться на корабль.
А всё-таки как меняется настроение! С утра я в себя не могла придти от радости перед своим открытием, а сейчас, хоть и испытываю законную гордость, однако больше думаю о планете, на которую мне не представится возможность ступить.
6 февраля
Дата, которая так интересовала бедную Серафиму Андреевну. Сейчас пишу дневник не по привычке и не как дань прежним мечтам о журналистике, а из чувства долга. Может быть, эта тетрадь, где мои рассуждения вплелись в описание реальных событий, тоже окажется полезной в разгадке тайны планеты Х3-7. Жаль, что до сих пор я вела свой дневник, не учитывая возможности, что его могут читать как документ, и заполнила многие страницы не относящейся к делу белибердой, которая способна превратить меня из знающего решительного первого штурмана, какой меня считают в Комитете, в мелочную вздорную женщину, но ведь эта тетрадь попадёт в чужие руки лишь в случае моей смерти, а к мёртвым люди всегда снисходительнее, чем к живым. Я не чувствую в себе решимости сказать мистеру Форстеру, мистеру Уэнрайту, мисс Хаббард и сеньору Агирре об ожидающей их участи, да это и не к чему, ведь человек не властен изменить свою судьбу, но эти страницы содержат в себе пророчества Сергеевой и потом, когда они уже никого не смогут ужаснуть, правда её слов выйдет на свет. Однако и теперь о её удивительной способности видеть невидимое известно всем. Жаль, что она говорила по-русски, а русский — не международный язык. Сколько сокровенного она открывала людям, не понимавшим её речей и отшатывающихся от странной женщины, которую все считали безумной!
Утром всё было как обычно, только я снимала показания других приборов. На завтрак нас отправили вдвоём с бортинженером, и (что значит общество!) мне уже не чудилось напряжённое внимание чьих-то глаз. Напротив, я шла в твёрдой уверенности, что мы одни в нашем отсеке и ничто нам не угрожает. Теперь, по распоряжению командира, мы будем завтракать, обедать и ужинать по двое. В рубке нам тоже не разрешено оставаться поодиночке. Я по присущему мне, к сожалению, недомыслию в душе успела вознегодовать на такой взаимный контроль, потому что иногда хочется побыть одной, а не в компании выскочки-бортинженера, мужественного, но всё-таки очень вредного первого штурмана или сухаря-командира с поведением автомата, но теперь полностью согласна с разумностью такого решения.
Бортинженер был очень молчалив, но я допускаю вероятность своего влияния на наш скучный завтрак, потому что мне исполнительные служаки не нравятся, а подобное настроение не способствует беседе. Зато я заметила, что мистера Гюнтера очень отличает повар, а следовательно, и мисс Фелисити, но происходит это в пику мне или в знак уважения к отменному аппетиту, я не знаю.
Учёные готовились к выносу приборов и установке их в разных местах в радиусе десяти километров. Было как-то странно думать о цели их исследований и об угрозе, которую отныне они будут представлять друг для друга и для нас, остающихся на борту. В чём выражается эта таинственная болезнь? Будут ли они опасны лишь по одному, когда встретишься с ними без свидетелей, или они до такой степени теряют над собой контроль, что бросаются на первого попавшегося им на глаза, не соображая, что выдают себя? Не знала я и как сходят с ума: постепенно, день за днём, или мгновенно. Утром я обо всём этом спросила у мистера Уэнрайта, а этот механизм выдал мне очень краткий ответ: "По-разному, мисс. Нет общей схемы их поведения, поэтому надо соблюдать известную осторожность".
Теперь пора приступать к главному, но писать об этом не хочется. По пути из столовой в рубку мы встретили Сергееву. Как всегда, она стояла неподалёку от кают, и, похоже, предстоящая высадка её нисколько не волновала. Меня от её вида пробрала дрожь, и даже бортинженер заметно смутился.
— Жизнь и смерть ходят рядом, рука об руку, — бормотала Серафима Андреевна. — Смерть прикрывается личиной жизни, а жизнь скрывается под маской смерти. Жизнь ликует, но смерть всегда соберёт свою жатву. Почему меня никто не слышит? Сегодня великий день, и скоро я узнаю истину, но пока я здесь, я хочу взглянуть в лицо тому, кто откроет передо мной дверь, за которую предстоит шагнуть всем. Я почти ослепла от света, который меня зовёт, но я должна успеть сделать то единственное, что мне осталось. Когда я открою истину здесь, мне будет спокойнее там…
Я не решалась пройти мимо этой страшной женщины, которую уже не могу назвать безумной, хотя в тот момент думала о ней, как об опасной безумной. Я боялась, что она вцепится в меня своими ледяными пальцами. Мистер Гюнтер взял меня под руку и под своим прикрытием провёл к рубке. Просить её покинуть запретный отсек он, как видно, не решился.
В рубке дежурил мистер Форстер, а командир в это время распоряжался выгрузкой аппаратуры, хранящейся в грузовом отсеке.
— Сэр, у кают опять стоит эта женщина, — сообщил бортинженер.
— Что она делает, мистер Гюнтер?
— Говорит, сэр. Но очень тихо и по-русски.