— Вы уже приступили к работе, мисс Павлова? — спросил он.
Если в нём и было что-то хорошее, так это речь. Он не квакал, как американец, не глотал окончаний, а произносил слова чётко, ясно и с отличным произношением.
— Да, сэр, работа идёт полным ходом, — ответила я, подражая его чопорной манере.
Пожалуй, моя негритянка могла быть только Салли Хаббард, американкой. В списке я нашла и американца Джейка Лейна. Может, он и есть тот седой негр? Я вновь просмотрела национальности пассажиров и обнаружила в нём конголезийца, имя которого в присутствии командира я списывать не стала, а потому сразу же забыла. Ясно было, что седой негр был из Конго. Но раз больше среди пассажиров негров не было, то из этого можно заключить, что Джейк Лейн белый, а раз так, то сердце моё теперь спокойно и гордость удовлетворена, ведь ясно же, что двух американцев в Комиссию пригласили всего лишь как двух разных расовых представителей, а не из-за первенства их страны. Могли бы уж тогда пригласить и индейца, ведь, кто знает, может, у них ещё сохранилась их странная, почти мистическая связь с природой. И ещё жаль, что в Комиссию не включили какую-нибудь опытную цыганку, гадалку и колдунью. Когда речь идёт о непонятном, таком, как свойства бесовской планетки, нельзя пренебрегать ничем, даже возможностями ведьм и шаманов.
— Мисс Павлова, вы что-нибудь ищете? — не выдержал мистер Уэнрайт.
Будь мы не в космосе, и на Земле и будь это не человек, с недостатками которого приходится мириться, чтобы не обострять отношения, я бы его поддразнила и ответила, что ищу, кто этот симпатичный француз. Однако приходилось считаться с обстоятельствами перелёта, а также с тем немаловажным фактом, что командир был ходячим механизмом.
— Я искала имя и национальность негритянки, которая сидела за столом почти напротив вас.
— Мисс Хаббард, — выдал механизм интересующие меня данные. — Американка.
— Ещё я знаю, что в Комиссии есть двое русских. Как представительница той же национальности, я хотела бы…
Механизм дал сбой и вместо точной справки весьма сухо произнёс:
— Мисс Павлова, чтобы в будущем не возникало недоразумений, я сразу же ставлю вас в известность, что не поощряю дружбы с пассажирами. Они будут выполнять свою работу, а мы должны обеспечить им благополучный перелёт к месту их работы, дождаться конца исследований и отвезти их назад. На Земле вы можете видеться со своими соотечественниками когда захотите, но на корабле вы будете встречаться с ними только за общим столом, а в кают-компанию прошу вас не ходить и знакомств с членами Комиссии не заводить.
Мне показалось, что если бы мистер Уэнрайт нашёл хоть мало-мальски убедительный предлог, он бы запретил мне входить даже в столовую. Честно говоря, я ожидала, что он упомянет и про француза, но, по-видимому, он не заметил нашего единодушия в оценке скучной трапезы.
Больше командир не счёл нужным ничего объяснять и повернулся к прибору. Да я и без того поняла, что он требует относиться к пассажирам, как к запакованному в ящики грузу: вроде он есть, а вроде, его и не видно. Так что мне предстояло провести несколько месяцев в мире теней. Впрочем, расстраиваться было ещё рано, потому что последнее слово было всё-таки за пассажирами: если они со мной заговорят, то волей-неволей я должна отвечать, иначе выйдет невежливо. Что на это может сказать командир? Чтобы они помалкивали и не отвлекали его штурмана от еды?
Я покосилась на безмолвную широкую спину бортинженера. Она не выражала никаких чувств.
— Вам ещё что-нибудь нужно, мисс Павлова? — спросил мистер Уэнрайт.
— Мне надо знать, как зовут моих соотечественников, — ответила я очень твёрдо, потому что чрезмерная уступчивость при таком властном начальстве вредна.
— Мисс Сергеева и мистер… Дер-жа-вин.
Да, у сухаря-англичанина имелось уязвимое место, но, к сожалению, я не могла воспользоваться знанием этой ахиллесовой пяты, потому что имела фамилию очень простую: Павлова. Командир выговаривал её легко и без запинки, а судя по тому, с каким напряжением он произнёс «Сергеева», а особенно «Державин», то сложная русская фамилия стала бы для него камнем преткновения. Представляю, как намучился бы он, обращаясь ко мне, как к мисс Крашенинниковой-Свидригайловой. Из почтения к труднопроизносимой фамилии он не стал бы даже задавать мне вопросы по поводу списка пассажиров. У меня мелькнула нехорошая мысль спросить его, как зовут индуса, но я решила с этим пока подождать. Всё-таки не к лицу степенной женщине вести себя, как выпускнице, да и на неприятности можно нарваться.
Итак, моих соотечественников звали Серафима Андреевна Сергеева и Иван Сергеевич Державин. При первом же удобном случае я продолжу изучение списка, но теперь, раз независимость была уже продемонстрирована, пора было показать, что я не бездельница и к своим обязанностям отношусь очень ответственно. Кроме того, что самолюбие вообще не позволяет мне работать плохо, надо было думать и о престиже страны: уж если именно меня выбрали в эту экспедицию, то я должна оправдать доверие Комитета. Я вновь поглядела на спину бортинженера, олицетворявшую усердие, украдкой полюбовалась обезьянкой, отчего у меня стало легче на душе, и углубилась в работу.
Когда часы вахты бортинженера протекли и его сменил первый штурман, мистер Гюнтер так быстро покинул рубку, что мне оставалось лишь сделать предположение, что какой-то злой рок не даёт мне взглянуть в лицо немцу.
Наконец у меня даже возникло предчувствие, что моё будущее каким-нибудь страшным образом окажется связано с мистером Гюнтером, и поэтому судьба не спешит отдёргивать занавес перед будущей драмой. Глупости, конечно. Воображение нередко настраивает мысли на некий романтико-фаталистический лад, а жизнь продолжает идти размеренно, без всяких опасных приключений, что, возможно, и к лучшему.
Я думала увидеть таинственного бортинженера за ужином, но не учла, что буду в это время на вахте. Когда мистер Форстер отпустил меня в столовую, там уже никого не было, и безмолвная финка подала мне овощное рагу с куском тушёного мяса под сложным соусом. Так что сегодня мой день прошёл суетливо, как и всякий первый день, и в относительной изоляции от живых людей. Даже таинственного бортинженера я так и не увидела.
25 января
Я изучила график дежурств в рубке и обнаружила, что ночных вахт у меня вообще не предвидится, завтракать и ужинать я буду в гордом одиночестве и лишь в обед смогу созерцать общество. Что ж, похоже, обед станет для меня самым долгожданным и любимым событием дня.
Зато главным событием сегодняшней ночи был бортинженер. Я вчера так много о нём думала, что увидела его во сне. Лицо у него очень красивое, но сумрачное. Было в нём что-то демоническое. В натуре волосы у немца тёмные, а во сне они были абсолютно чёрными, без всякого отлива. Помню, что я его почему-то очень боялась и старалась не оставаться с ним наедине, а от неизменно шёл за мной, куда бы я ни пыталась скрыться. Как всегда бывает во сне, я пряталась, но мой демон всюду меня находил. Наконец, он настиг меня в рубке, и я не могла увернуться от его рук, которые тянулись меня задушить, как в романе старинной писательницы Уайт "Для спящих — ночь, для стражи — день". Я где-то читала, что люди делятся на убийц и жертв, только днём сознание контролирует их поступки, а ночью сознание спит и угнетаемое подсознание получает возможность дать проявиться сущности человека. Ночью во сне люди убивают, терзают, насилуют или пытаются убежать от убийц, садистов и насильников. Может, если планетка действительно влияет на разум человека, то именно тем, что высвобождает подсознание? Впрочем, я рассуждаю не просто как дилетант, а как любитель чтения, знающий о таких проблемах лишь из художественных книг, так что лучше не выказывать своё мнение вслух, а оставить его на страницах дневника. Уж наверное, учёные специалисты лучше, чем я, разберутся в ситуации. Лично я не знаю ни одного человека, которому бы снилось, что он за кем-то гонится и хочет убить. Все мои знакомые видят в кошмарах, что это именно они убегают, прячутся и всё равно их настигают. Может, не все откровенны и кое-кому стыдно признаться, что он кого-то убил во сне? Интересно, если кому-нибудь приснится очень ярко, что он убил человека, что у его ног в крови лежит ещё тёплое тело, может ли эта отчётливая картина навсегда привить ему ужас и отвращение к убийству не только наяву, но даже во сне?
Однако, я отвлеклась, а начала с того, что во сне за мной гнался немец с лицом либо мистера Джаспера либо, что более вероятно, мистера Хитклифа, нагнал и протянул руки, чтобы задушить. Тут уж я, как человек умный, содрогнулась от ужаса и, не дожидаясь печальной развязки, проснулась. Думаю, не стоит упоминать, что сердце у меня сильно билось, словно я, и впрямь, едва избежала гибели. Тут весьма кстати раздался автоматический сигнал побудки, и мне не пришлось принуждать себя вставать.
В рубке до меня дежурит первый штурман. Командир и бортинженер тоже уже были там. Я не заметила, чтобы при моём появлении мистер Уэнрайт посмотрел на часы, как это сделал мистер Форстер, но вполне возможно, что он заранее проверил время. Мы поздоровались, командир разрешил мистеру Гюнтеру идти, я обошла приборы, посмотрела на обезьянку так, чтобы это не было заметно, и занялась расчётами, а мистер Уэнрайт унёс графин и принёс его со свежей водой. Когда все ушли, мне пришлось поправлять нарушенную гармонию между обезьянкой и лианой и поворачивать графин нужным образом.
Жизнь текла своим чередом. Бортинженер обходил свои владения, я считала, первый штурман тоже что-то считал, командир занимался своими обязанностями. Вновь царство молчания и неподвижных лиц. В отличие от человеческих лиц мордочка фарфоровой обезьянки была сама выразительность.
Бортинженера я увидела лишь перед обедом, когда он вошёл в рубку и медленно, словно не случайно, а по точному расчёту, повернулся ко мне лицом. Это был незабываемый момент ожидания скорой разгадки тайны, но, как обычно бывает, ожидание оказалось значительнее самой тайны: внешность у мистера Гюнтера была самой прозаической. Если бы ему подклеить усики и сделать соответствующую причёску, то из известных исторических лиц его можно было бы сравнить разве что с располневшим Гитлером, но, конечно, чисто внешне. Я была настолько ошеломлена плачевным итогом своих фантастических предвидений будущего, что, по-моему, только слепой мог не заметить моего вытянутого лица, отражавшего всю степень разочарования. К счастью, к слепым можно было отнести и моё начальство. Мистер Форстер с непроницаемым видом велел бортинженеру занять свой пост, а холодный англичанин и вовсе отвернулся, удостоив немца слабым кивком.
Моё положение было не из приятных. Лучше было бы мистеру Гюнтеру оставаться таинственным призраком, чем вот так, без подготовки, лишить человека почвы под ногами, а значит, и дара речи. К счастью, изобразить радушную улыбку я смогла, а после первого шага не так уж трудно сделать второй.
— Мы с вами ещё не познакомились, мистер Гюнтер, — сказала я, сознавая, как глупо говорить это на второй день совместной работы, но в этой экспедиции всё было или глупым или страшным.
Дурацкий немец едва удостоил меня кратким ответом типа стандартного "очень приятно" и, переполненный исполнительности, устремился к приборам. Что ж, если к концу полёта у меня выработается манера придавать своему лицу кислое выражение, то в этом будут повинны мои спутники. К счастью, обезьянка не была подвержена плохому настроению и встретила мой взгляд с полным пониманием. Если бы и на её фарфоровой мордочке я уловила признак высокомерия или бесчеловечного усердия, жить стало бы очень трудно.
В столовой всё было так же, как и вчера, только учёные стали поживее и удостаивали друг друга краткими и поучительными беседами. Например, чёрная статуэтка Салли Хаббард, грациозно повернувшись к своему соседу, попросила передать ей соль, а вежливый японец поделился с ближайшим окружением мнением, что суп очень вкусный. Я уважаю чужое мнение, но ведь каждый волен иметь и своё собственное, даже если он держит его при себе. Я сочла, что в супе-харчо перец — излишняя роскошь. А вот Май Нгуен имела собственное мнение, отличное от моего и японского. Она его не высказывала вслух, но я догадалась о нём по её поступку, потому что она крепко поперчила свой суп сначала чёрным перцем, а затем красным. Да, недаром говорят, что о вкусах не спорят. Тома Рок с живостью оглядел моих конвоиров и пронзил меня весёлым взглядом, вселившим в меня бодрость от сознания, что не весь свет погрузился в унылое своей демонстративной добросовестностью исполнение служебного долга. Я очень уважаю людей дела, но нельзя ведь при этом превратить себя в роботов и потерять способность улыбаться.
Помня вчерашний запрет мистера Уэнрайта общаться с пассажирами, я молчала, но смотреть и слушать мне никто не мог запретить. Учёные уже оттаивали понемногу, несмотря на присутствие командира, а потом, когда их сплотят подготовительные обсуждения их будущей работы, они и вовсе перестанут замечать сурового англичанина. А из отрывков их будущих бесед я узнаю подробности о происшествиях с «Мегаполисом» и «Молнией» и уловлю общий смысл их предположений.
Из-за просьбы негритянки передать ей соль я обратила внимание на её соседа. Волосы чёрные, гладкие, лоб высокий, глаза умные и, кажется, чёрные, под стать волосам, брови широкие, нос прямой, губы тонкие, подбородок довольно массивный, лицо овальное, смуглое, словом, ничего интересного. В толпе я бы не обратила на этого человека ни малейшего внимания, а теперь приглядывалась к нему лишь от скуки и желания поскорее научиться различать сидящих в столовой людей. Это, несомненно, был южанин. Но кто? Итальянец, испанец, турок? А может, бразилец? Если мне хотелось разобраться в ситуации, то требовалось не только глядеть, но и слушать.
Японец что-то любезно сказал соседу, а я в это время пыталась подслушать белобрысого верзилу, сидящего рядом со строгой дамой с тёмными волосами, собранными в пучок, и, разумеется, ничего не услышала.
— … говорят, армянин, — донеслось до меня с другого конца.
— Нет, мисс Лунге, он не армянин, — пылко вмешался армянин Карушанов в разговор высокой блондинки примерно моих лет с лысым пожилым одутловатым субъектом. — Мне кажется, он татарин.
— А вы, мистер Ивашкевич, тоже думаете, что он татарин? — спросила мисс Лунге.
— По-моему, он грек, — возразил седой человек, поляк, судя по фамилии.
— Неужели никто не может ответить на мой вопрос? — полусердясь-полусерьёзно спросила мисс Лунге.
— Лично для меня все повара делятся на две национальности, — заявил довольно симпатичный мужчина с кудрявыми волосами и выразительными голубыми глазами.
— И какая же национальность у нашего повара, сеньор Мастраяни? — заинтересовался Тома Рок.
— Национальность "хороший повар" в отличие от второй национальности, которая называется "плохой повар".
— Я очень люблю людей первой национальности, — признался француз.
Были бы здесь наши, они бы согласились с такой классификацией. При этом Саша умильно посмотрел бы на Зину, которая была признанным мастером по супам и мясным блюдам и усердно доказывала своё умение, и укоризненно — на меня, потому что я считалась специалистом по пирогам, печеньям и прочим кондитерским изделиям и, чтобы не дать повод изменить столь выгодное о себе мнение, держала свой экипаж в чёрном теле.
— Мистер Державин, может, вы разрешите наш спор? — обратилась бойкая мисс Лунге к полному человеку с каштановыми волосами, немного напомнившему мне нашего старинного писателя Станюковича.
У Ивана Сергеевича были очень добрые глаза, и я порадовалась, что человек с такими глазами — мой соотечественник.
— Открою вам великую тайну, дорогая мисс Лунге, — отозвался Державин. — Наш славный повар — чистокровный грузин.