Бортинженер браво несёт свою сторожевую службу. Он ходит за мной по пятам и не оставляет одну в рубке, пока командир не разрешит ему считать себя свободным, беря меня под свою защиту. Я понимаю, что такая забота — благо для меня и, если бы меня предоставили самой себе, то мне стало бы очень неуютно, однако неусыпный контроль надо мной служаки-немца порой меня сильно раздражает. Мистер Уэнрайт вообще следит за тем, чтобы мы как можно реже оставались по одиночке. В рубке мы дежурили по двое, а так как мне моя каюта внушает страх и отвращение, да и остальных их каюты не притягивают, то часто мы сидим там трое, а то и все четверо, занимаясь каждый своим делом.
Моя работа по новой теории взлётов успешно продвигается. Сегодня я выяснила, что командир не принял моё уверение, будто я вот-вот сдам теорию на рассмотрение Комитета, за чистую монету, а понял его как должно. Я как раз закончила очередной этап работы и была этим очень довольна, когда он заметил:
— Я вижу, мисс, что скоро вас можно будет поздравить с новым открытием.
Я в таких делах немного суеверна, поэтому ответила сдержанно:
— Надеюсь, сэр, но пока говорить об этом рано.
Мистер Гюнтер оторвался от книги, посмотрел на нас и вновь в неё уткнулся, а мистер Форстер продолжал напряжённо смотреть на экраны.
Как ни печально и тревожно у меня на душе, однако мелочные заботы меня не оставляют. Речь идёт, конечно, о Броське. Мои тупицы так и не осознали, куда она должна быть повёрнута и куда тянется её лапка, а мне приходится исхищряться, чтобы время от времени приводить композицию в порядок. Как же терзаются мои нервы, когда кто-либо из звездолётчиков, стоящих выше подобных интересов, пользуется графином и сводит на нет мои старания. Меньше всего досады у меня на мистера Уэнрайта, который всего лишь поворачивает Броську другим боком ко мне и отнимает у неё лиану, но первый штурман и бортинженер приводят меня в отчаяние своей беспорядочностью. Броська у них то вовсе от меня прячется, то высовывает лишь спину. Положение лианы в таких случаях уже не играет для меня существенной роли. По утрам графин наполняют или командир или бортинженер, а первый штурман ни разу ещё не выказал желания сходить за водой, хотя пользуется графином чаще всех. Понимаю, что о таких пустяках писать не стоит, но ведь вся наша жизнь состоит из мелочей и на основании таких вот незаметных поступков складывается впечатление о человеке. У меня давно уже сложилось впечатление о мистере Форстере, как о высокомерном и самолюбивом человеке, вернее, он сам сложил это впечатление, и такие незначительные мелочи, как нежелание сходить за водой, лишь подтверждают моё мнение. По-моему, ему даже в голову не приходит, что он тоже может опуститься до такой чёрной работы, как хождение за водой или уборка рубки. Как в этом человеке уживаются такие противоположные черты характера, как мелочное самолюбие и мужество? Командир предупредил его об угрожавшей ему опасности, но его поведение не изменилось, никакие тяжёлые думы не омрачают чело. В то же время он боится уронить своё достоинство, сходив в столовую за водой или включив рычажок пылеуловителя и проведя насадкой по углам. Вот о мистере Уэнрайте можно сказать лишь одно: что он механизм. Он с математической точностью выполняет все требуемые действия, не соизмеряя их со своим достоинством, лишь бы они были логичны. Ни разу он не повысил голос, не ускорил речь. Не заметила я, чтобы он когда-нибудь бежал или хотя бы очень спешил. Лишь по неуловимым, мне самой неясным признакам я чувствую, когда он чем-то недоволен или, наоборот, доволен. Благодаря своему ровному поведению и строгому подчинению логике и особым, почти механическим принципам он кажется примитивным, однако за этой примитивностью что-то кроется, недаром Серафима Андреевна увидела в его сдержанности лишь маску.
Не хочется писать о мистере Гюнтере, но раз уж я разобрала по косточкам и командира, и первого штурмана, то надо бы упомянуть и о бортинженере. Боюсь, что я была слишком несправедлива к этому человеку. Мне с самого начала не понравилось его желание подчеркнуть свои достоинства, поэтому я зачислила его в разряд служак-подлипал, а если разобраться, то ему всего лишь хочется, чтобы командир оценил его деловые качества и замолвил за него словечко при окончательном рассмотрении его кандидатуры для полёта на Т-23-7. Знала бы я самого начала, ради чего он так старается, у меня бы не возникло ложного и, к сожалению, сильного чувства неприязни. И ведь он лезет из кожи вон не ради денег и не ради славы. Другой всю жизнь греется на тёплом местечке, и уютно ему и доходно, а мистера Гюнтера привлекают сложные и опасные полёты, куда берут лишь избранных, чьих имён никто не знает. Ему известно, что его ждут большие трудности, очень тяжёлая работа, что он может погибнуть, но его это не останавливает. Так можно ли осуждать человека за то, что ради такой цели он всячески выставляет напоказ свои способности? А что ему ещё остаётся делать? Если бы он их скрывал, то никто бы внимания на него не обратил и не стал бы даже рассматривать его заявление. Конечно, я была к нему очень несправедлива. Не могу сказать, что я стала считать его лучшим из рода людского, но он сильно вырос в моих глазах. А жаль, что в экспедицию на Т-23-7 не берут женщин.
Я намеревалась в своём дневнике точно отражать события, поступки людей, которые работают вместе со мной, и то немногое, что мне удаётся заметить в их поведении, выражении лиц, чтобы в случае несчастья эта тетрадь стала документом, по которому можно было бы судить о том, как жила одна из жертв и как воспринимала происходящее до самой своей смерти. Однако день сегодня вновь прошёл тихо и спокойно. К счастью, конечно. Если бы в специальной камере не лежало тело убитой женщины, такое затишье радовало бы и позволяло надеяться на благополучный исход экспедиции, но преступление было совершено и ожидание, когда и как убийца вновь подаст о себе знать, невыносимо.
Сегодня вечером я не выдержала и спросила у командира, когда он вернулся в рубку после переговоров с учёными, показывают ли их приборы хоть что-нибудь, и зачем они вообще нужны, если не могут определить убийцу. Мистер Уэнрайт обратил на меня спокойные серые глаза. Я знала, что, даже если бы ему не понравился мой вопрос, он бы на него всё равно ответил, но не было похоже, что он был очень уж недоволен. Мой интерес к событиям не объяснялся праздным любопытством, да и бортинженер и первый штурман смотрели на него выжидающе.
— Как бы ни были совершенны их приборы, мисс, но они не могут заглянуть им в душу. Кроме того, испытаниям подвергаются опытные специалисты, хорошо знакомые с работой этих приборов и их возможностями, а следовательно, и с их недостатками. Убийце из среды таких специалистов некоторое время удастся обманывать контролирующие его мозг приборы, пока безумие не станет слишком явным. Нам остаётся лишь ждать, но будьте уверены, мисс Павлова, что учёные заинтересованы в скорейшем выявлении преступника не меньше, чем вы.
— А что показывают их приборы сейчас, сэр? — поинтересовался первый штурман. — Неужели ни у кого не наблюдается каких-либо отклонений от нормы?
Мистер Уэнрайт продолжил объяснение прежним ровным голосом:
— Отклонения наблюдаются у всех, но в разной степени. Фиксируется сильное эмоциональное возбуждение, раздражительность, переходящая в ярость, страх. Каждому приходится бороться с собственным легионом бесов. Пока ясно лишь одно: что планета, действительно, влияет на психику человека, пробуждая худшие из инстинктов.
"Каждому приходится бороться с собственным легионом бесов". Как хорошо он сказал! Кажется, это слова из Евангелия, но приведены они очень к месту. Только он ли так удачно выразился или лишь повторил фразу кого-то из учёных, дававших отчёт по работе?
— Сэр, кто больше подвержен эмоциональному возбуждению: те девять человек, которые вызвались на себе испытывать влияние планеты? — спросила я.
— Как это ни странно, нет, — ответил командир. — Конечно, делать выводы ещё рано, однако как раз эти девять человек лучше владеют собой, чем многие из тех, кто лишь на короткий срок выходит из корабля.
— Может, от сознания, что они добровольно подвергаются риску? — предположил бортинженер, опережая меня.
— Или потому, что это самые мужественные люди, — возразила я, в мыслях возвышая, прежде всего, Ивана Сергеевича и Тома Рока. — Только самый сильный и уверенный в себе человек решится подвергнуть себя такому испытанию.
— Возможно, некоторые из этих уверенных в себе людей уже сейчас вынуждены обманывать приборы, — охладил наше восхищение мистер Форстер, и смерть Серафимы Андреевны вынуждала меня с ним согласиться.
9 февраля
Мне непонятно поведение преступника. Если планета делает людей кровожадными маньяками, для которых вся жизнь сводится к терзанию жертв, то поведение убийцы Серафимы Андреевны нетипично. Я каждую минуту боюсь услышать, что этот зверь на кого-то напал, но его бездействие тоже меня пугает. Почему, раз пролив кровь, он не возбуждается при виде людей, с которыми мог бы сделать то же, что и с первой жертвой? Наверное, тогда бы приборы сразу выявили его и позволили обезопасить от него его коллег. Неужели убийца, отрезавший голову убитой им женщине, так разумен, что из чувства самосохранения подавляет в себе кровожадные инстинкты? Но как долго он сможет сдерживаться? Что произойдёт, когда жажда крови одержит верх над осторожностью? Вдруг приборы зафиксируют, а люди увидят на экранах, как существо, которое они считали человеком, бросится на ближайшего к нему коллегу и растерзает его? Когда приходит моя очередь дежурить, я со страхом смотрю на экраны, опасаясь, что вот-вот выявится убийца. И не мной одной владеют такие чувства. Бортинженер тоже очень напряжённо смотрит за движениями людей вне корабля, да и первый штурман, как ни пытается скрыть свои чувства, тоже очень насторожен, что меня с ним примиряет. Из нас четверых лишь командир соблюдает видимость полнейшего спокойствия, но, конечно, лишь видимость, потому что ни один человек не может не испытывать тревогу при подобных обстоятельствах, если не за себя, так за других.
Мне бесстрастная манера мистера Уэнрайта держаться очень не нравится, зато бортинженера она приводит в восторг, и он пытается ему подражать, правда, не слишком успешно, особенно когда волнуется или беспокоится. Дедушка мне рассказывал, что внешне и по поведению отличить последние модели роботов от живых людей было почти невозможно, они напоминали исполнительных, сдержанных, с достоинством державшихся людей, поэтому уничтожать их было не только трудно, но и страшно: казалось, что убиваешь себе подобного, — и некоторые даже сходили с ума, считая себя палачами. Хотелось бы мне знать, кто выглядел бы человечнее, мистер Уэнрайт или последняя модель робота, если поставить их рядом.
Однако, какие крамольные мысли меня посещают! Будь жив мой дедушка и услышь он такое, он сделал бы мне строгий выговор за легкомыслие. У него, да и у всех людей старшего поколения, выработалось стойкое отвращение к любым, даже самым примитивным, разновидностям роботов. По идее, добывать богатства на таких планетах, как Х3-7, надо бы посылать роботов безопасных двенадцатого-пятнадцатого уровней, но общественность выступает против производства любых роботов, даже самых простейших, потому что опасается, как бы, получив разрешение на разработку безопасных кибернетических самопрограммирующихся устройств, учёные вновь не создали не поддающихся контролю чудовищ, от которых вообще нельзя будет избавиться.
Вернусь к реальности. День вновь прошёл тихо, но эта тишина, как я уже сказала, пугающая. Я впервые подумала о поваре и горничной. В кухне и столовой, одни, они подвергаются большой опасности.
— Мистер Уэнрайт, а им не опасно там? — спросила я после обеда.
— Кому, мисс? — не понял он. — И где?
— Мистеру Георгадзе и мисс Фелисити.
Мне доставляло особое удовольствие произносить фамилию грузина, потому что мистер Уэнрайт, чтобы не срамиться, предпочитал называть его просто поваром.
— Не больше, чем всем, — обстоятельно ответил механизм. — Они знают, что надо соблюдать осторожность.
Хорошо ему говорить! А я всё время вспоминаю о поведении Серафимы Андреевны в столовой и страшусь даже предположить, что или кого она там увидела.
Идя на ужин, бортинженер так ответил на мои сомнения:
— Не волнуйтесь, мисс, учёные под взаимным контролем. Они ходят обедать группами. Кто же решится на убийство при всех? Такого безумца приборы выявят ещё до совершения им преступления.
— Пока учёные, которые остаются на корабле, смотрят на приборы, кто-то из них может осторожно выйти, утолить свою кровожадность и тихо вернуться.
— С тем же успехом он может утолить кровожадность в рубке, — возразил мистер Гюнтер. — А повар и горничная в случае опасности могут подать сигнал тревоги. Но, конечно, если вдуматься, мы все рискуем, особенно учёные.
Книга, которую я выбрала, оказалась правдивой жизненной историей о глубокой любви, вспыхнувшей у женщины к чудесному человеку, который потом оказался роботом. От тяжёлого потрясения она покончила с собой, а совершенная самонастраивающаяся программа робота очень чутко выбросила этот эпизод из блока памяти. Хороший роман и очень выразительно написан, но лично меня больше интересуют взаимоотношения между людьми, а при нынешних грустных событиях трагический конец и вовсе неприемлем. Завтра надо будет выискать что-нибудь более жизнеутверждающее.
10 февраля
Утро началось как обычно, но потом прозвучал резкий сигнал. Бортинженер выронил книгу и покраснел от досады на свою нервозность. Я, хоть и вздрогнула, но в руках у меня ничего не было. Мистера Форстера тоже порядком тряхнуло, и он со странным выражением посмотрел вслед спокойно вышедшему мистеру Уэнрайту. Мы все знали, что означает этот неожиданный вызов командира, знали и молчали, словно боясь накликать уже нагрянувшую беду.
Командир отсутствовал долго, и я уже начала за него беспокоиться, но, наконец, он появился. Мы молча и со страхом на него смотрели, ловя признаки потрясения, ужаса или хотя бы волнения, но он был ещё более бесстрастен, чем обычно.
— Убита мисс Хаббард, — сухо сообщил он.
Мисс Хаббард, чёрная статуэтка, влюблённая в сеньора Агирре, была убита. Я представила её обезглавленный труп, лежащий в столовой на месте, указанном Серафимой Андреевной.
— Где? — вырвалось у меня.
Мистер Уэнрайт посмотрел на меня.
— В своей каюте, мисс Павлова. Надеюсь, теперь вы запираете дверь?
— Да, сэр. А разве дверь в каюту мисс Хаббард была незаперта?
— Именно так, мисс. Кто-то вошёл к ней в каюту и убил её.
— Разве не выяснено, кто её убил, сэр? — спросил мистер Форстер.
— Нет.
— Её убили так же, как мисс Сергееву? — спросил мистер Гюнтер.