Нездоровье не входило в планы командира, и он промолчал.
— Мистер Гюнтер, — обратился он к немцу. — Вам вновь придётся дежурить на кухне.
— Есть, сэр! — отозвался бортинженер.
По-моему, он был бы опечален, если бы туда послали кого-то ещё.
Проследив взглядом за удалившимся немцем, командир повернулся к первому штурману.
— У вас всё готово для отлёта, мистер Форстер? — спросил он.
— Да, сэр. Завтра я попрошу мисс Павлову ввести данные в компьютер.
Я уже настолько привыкла к англичанину, что уловила на его бесстрастном лице скользнувшую при этих словах тень.
До завтрака новостей не было. Мы с мистером Форстером привычно сходили в столовую, где я впервые осознала разницу между машиной, пусть и с обширной программой, и хорошим поваром. Вчера я вообще почти не могла есть, а сегодня обнаружила, что мистер Георгадзе успел меня избаловать и привить вкус к отлично приготовленным блюдам. Машине не хватало индивидуальности и той особой фантазии, свойственной лишь мастерам, которая делает из обычного омлета шедевр кулинарного искусства.
Странно рассуждать о еде, когда погибло столько человек и, в том числе, сам повар, но пусть это будет надгробным словом талантливому мастеру. Уверена, что мистер Георгадзе оценил бы его.
Когда мы вернулись в рубку, командир сообщил, что мистера Георгадзе и мисс Яниковскую убил конголезец.
— Как это выяснили, сэр? — спросил первый штурман.
— Он уже не владел собой, — обычным своим ровным голосом объяснил мистер Уэнрайт. — Сегодня утром он попытался напасть на мисс Тейлор, но его обезвредили.
Как ни неприятно мне было обращаться к нему, но я не выдержала:
— Она не пострадала, сэр?
— Нет.
— А он жив?
— Да, мисс. Он изолирован. Так же как мистер Биной, чьё состояние признано опасным.
— Как себя чувствуют мисс Лунге и мистер Карушанов, сэр?
— Плохо.
— Дата и время взлёта не меняются, сэр? — спросил первый штурман.
— Я решу это позже. Возможно, мы улетим отсюда уже завтра.
Когда командир вернулся в рубку, он сообщил, что я могу считать себя свободной до двенадцати часов. У меня была мысль заняться своей теорией, но я как раз вступила в фазу механической работы, а сначала это кажется на редкость непривлекательным делом. Потом уже монотонный ввод данных и получение решения затягивают и представляются не лишёнными отупляющей привлекательности, но прежде надо преодолеть барьер сильного нежелания заниматься этой нудной работой. Я решила, что моя нервная система нуждается в покое, не стала её дополнительно травмировать и ушла к себе дочитать интересный роман. Сейчас книга уже дочитана, а я решила написать о событиях первой половины дня.
Не понимаю, какие цели преследует командир, ускоряя отлёт. Если бы не опасение, что нам грозит беда, я бы приветствовала это решение.
17 февраля
Вчера у меня не было возможности вести свой дневник, но теперь у меня, наверное, появится для этого много времени. Наконец-то я поняла, что сошла с ума, заразившись манией преследования. Отныне мой дневник будет представлять особую ценность, потому что записки сумасшедших всегда пишут писатели, а записок настоящих сумасшедших, наверное, немного. Мою историю болезни можно проследить подробно, день за днём, потому что я сама её записывала. Если Державин вернётся из экспедиции живым и здоровым, он включит мой дневник в свой психиатрический архив, но меня к тому времени, наверное, уже не будет, ведь если виновница моей болезни бесовская планета, то моё нервное напряжение будет всё усиливаться, пока сердце не разобьётся от ужаса. В первый раз я вообразила, что мистер Уэнрайт хочет меня убить, одиннадцатого февраля. Пятнадцатого февраля мне показалось, что на меня дважды покушались, а вчера я уже вовсю боролась с убийцей, и, если бы не постороннее вмешательство, мой преступник, наверное, нападал бы на меня снова и снова. Сейчас очень рано и до обычного гудка больше трёх часов, так что у меня есть время описать вчерашний день. Это развлечёт меня. Не знаю, позволят ли мне покидать каюту (пока она заперта снаружи). Мне кажется, что я не представляю опасности, но всё зависит от командира. Пока я не ощущаю в себе никаких симптомов сумасшествия, но ведь ни один безумный не скажет о себе, что его мозг болен.
Итак, вчерашний день, точнее, вторая его половина.
Я пролежала на койке почти до двенадцати. Странно, но хотя стол, куда убийца Серафимы Андреевны поместил её голову, и внушал мне отвращение, сама каюта меня уже не смущала, и призрак Сергеевой меня не тревожил. Должно быть, страх перед преступником-командиром заслонил для меня все прочие страхи.
В двенадцать я была в рубке. Командир бегло меня оглядел.
— Мисс Павлова, — сказал он, — я перенёс отлёт на завтра на девять часов утра. Вводите данные в компьютер.
— Есть, сэр. А что случилось?
— Мистер Якамура задушил мисс Риос.
Ещё одна смерть. Из восьми женщин-учёных остались только две. Наверное, мистер Гюнтер прав, говоря, что в некоторые экспедиции женщин лучше не брать, так как у них меньше физических сил, чем у мужчин. Маленький круглолицый японец, всегда вежливый и предупредительный, задушил высокую, казавшуюся сильной женщину. Она, конечно, вырывалась, боролась за свою жизнь, но сила была на стороне мистера Якамуры.
— Умер мистер Карушанов, — сообщил первый штурман.
Две смерти. Поскорее бы убраться с этой планеты, пока мы все не заразились или не пали жертвами заразившихся.
— Мистер Форстер, — сказал командир, — сначала пойдёмте со мной, а потом вы осмотрите вместе с бортинженером корабль. Вы, мисс Павлова, остаётесь одна, но вам нечего опасаться, потому что все учёные, кроме четырёх человек, вне корабля, а оставшиеся — под взаимным наблюдением.
— Да, сэр.
Мне ничего не оставалось делать, как согласиться. Спешный отлёт требует быстроты действий. Мистер Уэнрайт со своим помощником сейчас перенесут тела мисс Риос и мистера Карушанова мёртвым, а потом каждый займётся своим делом. Командир будет руководить погрузкой, первый штурман и бортинженер приведут корабль в боевую готовность, а я займусь своей непосредственной работой, заполняя мозг корабля необходимыми сведениями. И опасаться, как правильно сказал мистер Уэнрайт, мне было бы некого, если бы сам командир не наводил на меня смертельный страх.
Я работала долго, в увлечении забыв об опасности, пока моё внимание не привлёк посторонний шум. Я оглянулась и увидела мистера Уэнрайта, но не знакомого мне человека, а того страшного двойника с крадущимися движениями и изменившимся цветом глаз. Как я теперь разглядела, они утратили насыщенный оттенок, поблекли и по контрасту с прежними глазами командира казались мутными глазами мертвеца. Да и весь его облик производил жуткое впечатление чего-то неестественного, неживого. Сколько книг я читала, где жертвы погибают из-за убеждения в своём бессилии перед непонятным и страшным явлением, не борясь, не пробуя защитить свою жизнь. Я бы стала такой жертвой, если бы не Серафима Андреевна. Конечно, она не вырисовалась в воздухе и не защитила меня, но в памяти отчётливо прозвучали её слова: "Глупая, ты боишься не того, кого надо. Но я знаю, что ты разумна".
Я не знала, кого надо было бояться. Передо мной был убийца, и я его очень боялась, однако призыв к моему разуму помог мне преодолеть оцепенение. Я незаметно вытащила нож и, не раскрывая его, зажала в кулак. Мистер Уэнрайт подходил ко мне со своим ножом, загородив мне путь к спасительным кнопкам. Он держал нож очень странно, словно хотел полоснуть им мне по глазам. Я была зажата в угол и деться мне было некуда, а он уже возвышался надо мной. Но когда он протянул руку, чтобы схватить меня за горло, и занёс нож, я нашла в себе силы ударить его своим кастетом. Мне удалось лишь избежать потери зрения и порезов, но прорваться к кнопкам я не смогла, схваченная за руку чудовищем с мёртвыми глазами. Я вырывалась, извивалась, но лишь причиняла себе боль, потому что командир всё мучительнее сжимал мою руку, а мне удалось лишь раза два его лягнуть без всякого для него ущерба. Было такое впечатление, что я борюсь с каменным изваянием, получившим возможность двигаться.
Я описываю всё это долго, но само действие заняло минуты две, если не меньше, пока удар рукояткой ножа не заставил меня упасть. Не знаю, как он не сломал мне плечо, но я уцелела и даже почти сумела увернуться от удара ногой в солнечное сплетение. Во всяком случае, я не задохнулась настолько, чтобы потерять способность к самозащите. Опрокинутое мной кресло заставило его отскочить, и это дало мне возможность встать и налететь на стол с графином. Раздался звон, и я увидела, как в замедленной съёмке, разлетающуюся на мелкие кусочки обезьянку. По-своему, гибель Броськи меня и спасла. Я не знала, как в моей руке оказался крупный осколок, но я яростно, с остервенением била им по голове схватившего меня за горло командира. Я видела его надорванное ухо и струйку крови, натёкшую на шею. Когда мы приблизились к кнопкам, мой палец прежде всего нажал на красную кнопку, а потом уже не мог дотянуться ни до одной из них, потому что мистер Уэнрайт отшвырнул меня в сторону, и я очутилась почти у противоположной стены приборов. Только тут я осознала, какую глупость совершила, ведь я вызывала командира, а он был передо мной, вновь готовый осыпать меня жестокими ударами или сразу всадить мне в сердце нож.
— Вы негодяй и глупец, — проговорила я. — Мисс Сергеева предсказала вам смерть, а вы хотите убить меня. Вы почти мертвец, но прежде, чем вы умрёте совсем, вы скинете маску. Я успела дать сигнал тревоги, и сейчас вас схватят.
Незнакомые блеклые глаза смотрели прямо на меня, и от их взгляда у меня стыла кровь. Если это существо поверило моему блефу, то я спасусь, а нет — то смерти ждать недолго.
— Вы разоблачены, — сказала я. — Слышите шаги?
Командир отшатнулся от меня и ринулся из рубки в сторону лаборатории, но очень скоро вернулся, уже придав своим глазам естественный цвет. Я в оцепенении смотрела на него, а он замер при виде меня.
— Мисс Павлова…
Я ждала, сжимая в руке осколок, но он успел перехватить мою руку.
— Что здесь произошло, мисс? — спросил мистер Уэнрайт, разжимая мои порезанные до кости пальцы.
— Он скрылся в лаборатории, сэр, — говорила я, плохо понимая, кому я сообщаю эти сведения. — Его можно узнать: у него поранена голова и рассечено ухо. Видите кровь? Надо спешить, пока его раны не залечил доктор. Тогда его нельзя будет узнать.