— Есть, сэр.
— Знаю, что вам не надо говорить о ваших обязанностях.
— Да, сэр. Приступать к работе?
— Да, мисс.
— Есть какие-нибудь новости, сэр?
— Умерла мисс Лунге. Пришлось изолировать мистера Араужо и мистера Мастраяни… Нет, они никого не пытались убить, но их состояние признано опасным, причём мистер Мастраяни сам просил его изолировать. Возможно, после отлёта им станет лучше, а после соответствующего лечения они вернутся к нормальной жизни.
Позже, чтобы до конца прояснить дело мистера Форстера, я спросила у бортинженера, слышал ли он сигнал вызова, когда первый штурман велел ему оставаться в столовой у тела повара, а сам ушёл.
— Нет, мисс, — ответил немец, сочувственно глядя на меня. — Мистер Форстер сказал, что его вызывают из рубки, но он стоял далеко, и я не слышал сигнал. Позже раздался ещё один короткий сигнал, однако мне было приказано оставаться на месте. Я думал, что он ещё не добежал до рубки, мисс.
Все точки над i были поставлены. Мистер Форстер неплохо придумал. Он знал об исполнительности немца и мог быть уверен, что на один сигнал, прозвучавший вскоре после его ухода, немец не прореагирует, а проверять, сколько раз я нажимала на кнопку вызова, никто не будет.
Когда я вошла в рубку, там всё было в полном порядке, но меня резанул по сердцу пустой стол, где раньше красовался графин. Обезьянка была такая милая, симпатичная, трогательная, что её гибель была похожа на потерю живого существа.
В девять часов мы покинули эту опасную планету. Без мистера Форстера в рубке было непривычно, однако работа скоро заставила меня отвлечься от переживаний.
18 февраля
У меня совсем не остаётся времени для дневника. Теперь, без мистера Форстера, объём работы, естественно, увеличился и вахты стали длиннее, но у меня такое чувство, что я отдыхаю. Нехорошо так говорить о мёртвом, но этот человек был слишком высокомерен для того, чтобы было приятно находиться с ним в одном помещении. Я к нему привыкла и довольно легко переносила его общество, однако лишь теперь, став сама себе хозяйкой, я поняла, как он меня угнетал. Думаю, что теперь мой дневник не представляет собой ценности, раз он перестал быть записками сумасшедшей, а историю одного преступления при отчёте можно изложить по памяти, так что я буду записывать в него всё, что захочу. Со вчерашнего дня меня не мучают мысли о смерти, потому что слова Серафимы Андреевны о двух мёртвых лицах разъяснились. Остаётся непонятным, что она имела в виду, говоря о чёрной записи, но пока я не хочу об этом думать. Я так измучилась за последние дни, что теперь хочу отдыхать.
Мы летим второй день. Заболевших паническим страхом пока не выявлено, так что есть надежда, что с этим злом покончено, однако люди, у которых высвободились звериные инстинкты, долго ещё будут представлять опасность. Кое-кто из них, чьё состояние, по показаниям приборов, признано опасным, изолированы, но среди тех четырнадцати человек, которые пользуются полной свободой, возможно, притаился зверь и ждёт удобной минуты для нападения. Мы пытаемся соблюдать все меры предосторожности ("мы" относится и к экипажу и к пассажирам). Но опасность всё равно существует.
Я написала о значившихся нормальными четырнадцати человеках и пришла в ужас. Из тридцати учёных признаны условно здоровыми лишь четырнадцать. Семь человек изолированы, причём трое из них совершили преступления. В специальной камере лежат одиннадцать трупов (трое умерли от ужаса, мистер Форстер покончил с собой, остальных убили). Печальный итог экспедиции. Учёные работают над отчётом, но, на мой взгляд, три экспедиции, подвергшиеся влиянию планеты, должны убедить кого угодно в том, что от этого царства зла и жестокости надо держаться подальше. Если существует на свете дьявол (о чём до сих пор ведутся споры), то его обителью должна быть эта планета. Жаль только, что понятное для всех остаётся непонятным для избранных, взявших на себя задачу управлять странами и миром. Я боюсь, как бы желание получить сокровища, таящиеся под непривлекательной поверхностью планеты, не побудило их рискнуть чужими жизнями и, в итоге, наводнить нашу Землю кровожадными убийцами. Теперь от учёных зависит написать такой отчёт, чтобы убедить самого неразумного.
Мистер Уэнрайт дал мне ключ от рубки, потому что здесь мне часто придётся оставаться одной. Когда бортинженер и командир отправляются обходить корабль (одному мистеру Гюнтеру было бы опасно), я запираю дверь изнутри и ничего не боюсь.
Мисс Фелисити большую часть дня хозяйничает на кухне одна (также заперев дверь в столовую), и лишь перед трапезами к ней присоединяется мистер Гюнтер для обеспечения безопасности.
Вчера день был слишком сложным, и график посещения столовой остался таким же, как и во время пребывания на планете, а сегодня для облегчения работы мисс Фелисити и скорейшего освобождения бортинженера от обязанностей сторожа мы вернулись к прежнему расписанию, однако видеть пассажиров мне не удастся. Я буду приходить в столовую, когда все уже поедят, а потом с бортинженером возвращаться в рубку. Доставлять пищу изолированным от общества учёным будут их коллеги, принимая от поварихи еду и посуду. Не знаю, как осуществляется этот процесс. Наверное, в изоляторах предусмотрены специальные окошечки, потому что открывать дверь и трижды в день входить к конголезцу, загрызшему двух человек, к мистеру Бойтано, на чьей совести три жертвы, или к японцу, задушившему женщину, мне представляется слишком опасным.
Сегодня командир, придя после завтрака, лично проводил меня до столовой и сразу же вернулся в рубку, чтобы подежурить во время моего отсутствия. Все уже разошлись, и бортинженер энергично собирал посуду, стремясь максимально помочь мисс Фелисити.
В обед повторилась та же история, но только мне пришлось сначала подменить мистера Уэнрайта на боевом посту, а потом уже он проводил меня до опустевшей столовой.
Во время ужина я дежурю, так что я вполне законно приду в столовую после всех.
Чрезмерная опека командира показалась мне сначала обременительной, однако, когда мы проходили по пустому коридору до памятного угла, я мысленно уже не возражала против сопровождения. Удивило меня вначале также и то, что мистер Уэнрайт даже в обед, когда я по всем законам должна сидеть за одним столом с пассажирами, умудрился сделать так, что я их не вижу, но потом сообразила, что так он обеспечивает себе возможность меня не встречать. Не знаю, может, с исчезновением непосредственной опасности в лице командира-убийцы, я становлюсь беспечна, но мне кажется, что такие предосторожности излишни. Кто может напасть на меня днём, когда учёные друг у друга под наблюдением? Вот ночью я не рискнула бы выйти из каюты ни за какие блага.
Вчера я забыла записать, что поздно вечером по коридору между каютами вновь кто-то ходил. Не знаю, кто это может быть и не сообщить ли об этом командиру. Неуютно и тревожно становится на душе, когда я думаю, что в нашем отсеке нас осталось лишь четверо, причём один постоянно в рубке. Мне вновь не назначили ночных вахт, а на этом корабле, полном убийц и убитых, дежурить ночью, наверное, очень неприятно.
19 февраля
При нынешних обстоятельствах самая лучшая новость — это полное отсутствие новостей. День прошёл на редкость спокойно. В рубке я всё больше одна, потому что в мои часы дежурства у командира и бортинженера много дел, которые надо выполнить вне рубки. Помимо ежедневного обхода корабля, дежурства в столовой мистера Гюнтера и выяснения обстановки у пассажиров мистера Уэнрайта, им надо отдохнуть перед ночными вахтами. Скучать мне особенно некогда, потому что долгие беседы у нас вообще не приняты, а помимо обязательной работы я продолжаю обосновывать свою теорию. Единственно, чего мне не хватает, так это Броськи. Сегодня из кухни принесли другой графин довольно примитивной формы, выдающей бездарность его творца, но что мне до этого уродливого сосуда? Если бы по его стенке карабкалась Броська, я примирилась бы с его внешним видом, но прицепить к нему обезьянку почему-то не догадались.
Вот тут начинается самое интересное. Было как раз моё утреннее дежурство, когда в дверь рубки постучали и бодрый голос возвестил, что пришёл бортинженер. Я открыла и мистер Гюнтер торжественно поставил на Броськин стол найденное в кухне убожество.
— Вот, мисс! — гордо возвестил он. — Чтобы было чем защищаться. И не стесняйтесь его бить, потому что в запасе имеются ещё два. Я скажу, когда надо остановиться.
Командир, зашедший зачем-то в рубку, тотчас же вышел, оставив нас одних, а мне очень захотелось испробовать на немце им же принесённое оружие самозащиты. Я до сих пор горюю по Броське, а он изволит насмехаться.
— Спасибо, сэр, вы очень предупредительны. А нет среди тех двух графинов такого, какой разбился?
— Нет. Тот графин принёс мистер Уэнрайт. Редкая, говорят, вещь, но вы нашли ей хорошее применение. Закройте за мной дверь, мисс.
Я машинально заперла дверь и задумалась. Для меня было открытием, что сухарь-англичанин принёс сюда такой изящный графин. Зная его, я бы не удивилась, если бы он принёс нечто прямолинейное, с чёткими простыми линиями и геометрическим рисунком, но командир выбрал интересный по форме и необычный по рисунку графин с очаровательной обезьянкой. А я эту обезьянку разбила. Конечно, любой мог бы её разбить, потому что и немец опрокидывал графин, правда, удачно, однако разбила всё-таки я. Не будь этого, неизвестно, что бы со мной сделал мистер Форстер, но теперь, когда наш поединок отошёл в прошлое, я с новой силой пожалела о Броське. Дело непоправимое и перед командиром неудобно, ведь бортинженер сказал, что графин был редкой вещью, наверное, старинной, доставшейся по наследству, прошлого ещё века. А может, он потому и принёс его сюда, что доставшаяся по наследству вещь не отвечала его вкусам, возможно, и неплохим, но иным?
Когда после завтрака мы с бортинженером возвращались в рубку, я его спросила:
— Мистер Гюнтер, вы не знаете, кто поздно вечером ходит по коридору?
Немец беспокойно замигал.
— Вам не о чем тревожиться, мисс, — заверил он. — Это не посторонний.
— В таком случае, кто и зачем?
Мистеру Гюнтеру было очень неловко, и он ускорил было шаг, чтобы поскорее добраться до рубки и не успеть ответить, но я его удержала.
— Нет, сэр, сначала ответьте на мой вопрос.
Немец, олицетворявший все земные скорби (как ни старался он перенять у командира бесстрастие), вздохнул.
— Это мистер Уэнрайт проверяет, чтобы каюты были заперты. Он стал это делать после убийства мисс Хаббард.
Знала бы я, в чём дело, я бы не дрожала от страха, прислушиваясь к приближающимся тихим шагам. Но я тогда подозревала командира во всех смертных грехах, так что вряд ли простое объяснение мистера Гюнтера меня бы успокоило. Я бы лишь заподозрила своего убийцу в новых коварных замыслах. Разве могла я поверить, что он печётся о моей безопасности?
— Мисс Хаббард сама открыла дверь каюты, наверное, под действием гипноза, — возразила я. — И мистер Георгадзе сам пришёл в столовую. Мисс Яниковская тоже сама пришла к убийце. Вряд ли проверка запертых дверей имеет смысл.
— Имеет, мисс, — убеждённо сказал немец. — Если бы мистер Уэнрайт знал, что и мужчины могут подвергнуться нападению этого маньяка, то он и у повара стал бы проверять надёжность запора и спас бы ему жизнь.
— Я не понимаю, о чём вы говорите, мистер Гюнтер, — призналась я. — Не хотите ли вы сказать, что он запирает нас с мисс Фелисити в наших каютах на ночь?
Если это так, то мой страх перед таинственной силой, тянувшей меня из каюты, был напрасен. В любое другое время я бы возмутилась самоуправством командира, но, помня о мучительном сопротивлении чужой воле, я была непривычно кротка.
— Нет, мисс. Вы могли бы свободно открыть дверь и выйти.
— Тогда я совсем ничего не понимаю.
— Если бы вы открыли дверь ночью, раздался бы сигнал и мистер Уэнрайт успел бы предотвратить преступление. Но я прошу вас не говорить командиру о нашем разговоре. Я не должен был вам обо всём этом рассказывать.
— Хорошо, мистер Гюнтер. Но могу вас уверить, что за мной не нужен строгий контроль. Не знаю, как мисс Фелисити, но я не поддаюсь гипнотическому воздействию.