— Ничего, сэр, — сказала я. — Видимо, наши учёные разделились во мнениях и разрабатывают сразу несколько теорий. Вот я и пытаюсь понять, с кем объединился Аслан Исанбаев: с турком, иранцем или, может, бразильцем. Трудно определить по внешности.
Мистер Уэнрайт выслушал меня совершенно спокойно, но голову даю на отсечение, что ему не нравился мой интерес к делам пассажиров. Сам он вряд ли следил за ними, но мне сейчас важно было скрыть свою тревогу за любой, даже самой никчёмной беседой.
— Мистер Исанбаев объединился, как вы выражаетесь, с мистером Саэди, иранцем, — просветил меня всезнающий механизм. — Мистер Ходжа, турок, вошёл в группу мистера Дер-жа-вина, потому что его взгляды во многом совпадают с теорией, разрабатываемой вашим соотечественником, мисс Павлова. Мистер Араужо, бразилец, имеет собственные соображения насчёт причин безумия людей с «Мегаполиса» и «Молнии». Да, мисс, вы правильно заметили, что учёные много работают, но вам не следует уделять их работе слишком большое внимание.
Хорошо ещё, не добавил: "Поберегите его для своей работы". Не слишком приятная получилась беседа, особенно её конец сильно напоминает выговор. А над неподвижной спиной бортинженера явственно торчат большие настороженные уши. Даже у Броськи сейчас вид испуганный и виноватый, словно и её обвинили в безмерном любопытстве. Счастье, что я достаточно хорошо умею владеть собой и не выдаю своих растревоженных чувств.
— Конечно, вам не запрещается наблюдать за пассажирами, мисс, когда вы сидите с ними за одним столом, — добавил командир, — но воздержитесь от разговоров с ними, даже если какое-нибудь их высказывание покажется вам интересным.
Сам того не сознавая, этот педантичный сухарь сгладил неприятное впечатление от предыдущего высказывания.
— Да, сэр, — отозвалась я.
По существу, командир ничего хорошего не сказал, разрешив мне обедать, не закрывая глаз, но речь его теперь потеряла оттенок выговора. Думаю, что и у бортинженера исчез лишний повод считать меня объектом для метания камней. Теперь бы утрясти вопрос с поворотом…
Для порядка я ещё минуты три рассматривала список. Если положить его на место тотчас же, то это будет выглядеть как боязнь начальственного гнева. Значит, Иван Сергеевич привлёк к себе турка по имени Ариф Ходжа, а чеченец Исанбаев объединился с иранцем Ибрагимом Саэди. Оказывается, от равнодушного взгляда мистера Уэнрайта не ускользают события в мирке наших учёных. Кто из сидящих за столом был одиноким волком, то есть бразильцем с собственной теорией, я не знала, потому что там было двое мужчин, ни с кем не объединившихся по работе и общающихся с собратьями лишь на бытовые темы. Однако, нехотя и без всякого интереса, я выяснила личности ещё четырёх человек. Осталось только определить, кто из оставшейся четвёрки чех, кто — бразилец, кто — австриец, а кто из них австралиец. Только меня эта забава уже не радует, потому что командир глядит в мои расчёты и моё будущее зависит именно от него.
Первый штурман вернулся в рубку к принятию своей вахты. Бортинженер, излучая усердие, отправился осматривать уже осмотренные приборы и механизмы. Не понимаю, зачем ему это нужно, но свободное от работы время он неизменно заполняет работой, причём делает это отнюдь не незаметно, а так, что и командир, и первый штурман, и, разумеется, я знали, что освободившийся от вахты и получивший право на отдых бортинженер молча идёт во внеочередной обход корабля. Мне даже стыдно бывает уходить в свою каюту и там читать книгу или писать дневник, зная, что имеется этакий запрограммированный только на работу субъект. Хорошо ещё, что командир и первый штурман не могут брезговать отдыхом, потому что делят между собой ночные вахты.
После утреннего происшествия мне было нелегко находиться в одном помещении с мистером Форстером, но надо было пересилить свои неприязненные чувства, потому что работать вместе нам предстоит четыре месяца, и если при этом мы будем показывать каждый своё отношение друг к другу, то такое поведение выльется в откровенную вражду, ну а откровенная вражда между людьми, запертыми в тесном пространстве, бывает очень опасна. Перессориться можно со всеми и везде, а здесь, где некуда скрыться, чтобы отдохнуть от надоевших людей, где днями, неделями и даже месяцами видишь одни и те же малоприятные даже при первом знакомстве лица, приходится быть особенно осторожными в общении. Мистер Форстер, похоже, это понимал, потому что не только не вспоминал об утреннем эпизоде, но даже не позволял проявляться привычному для него лёгкому высокомерию. Мы с ним просмотрели данные приборов, которые я сняла до его прихода, высказали несколько несущественных мыслей на эту тему и разошлись каждый на своё место. Первая беседа после неприятного происшествия типа утреннего, всегда бывает самой трудной, а в дальнейшем инцидент, если не забывается полностью, то сглаживается. У нас первый разговор прошёл очень гладко, так что выбранный нами ровный тон должен сохраниться и впредь. Я не знаю, придавал ли командир значение нашему с мистером Форстером разговору, потому что он молчал и казался погружённым в работу. Наверное, он так уверен в своей власти на корабле, что ему безразличны мелкие ссоры и чьи-то обиды. Главным для этого механизма было чёткое выполнение работы, а с какими чувствами она выполняется, его не интересует.
Просидев ещё немного над моими расчётами, мистер Уэнрайт сложил их, оставил на своём столе и ушёл. Удивительно, какая перемена в чувствах у меня произошла с его уходом. Ведь он был механизмом, машиной, кем угодно, но только не человеком, однако его присутствие делало незаметным присутствие мистера Форстера, а стоило ему уйти, как я сразу же ощутила гнетущую атмосферу, словно мы с первым штурманом сидим не в относительном удалении, а лицом к лицу. Всё-таки должно пройти время, прежде чем развеется неприятный осадок от поведения мистера Форстера.
Беды сегодняшнего дня на этом, к сожалению, не закончились. Случилось ещё одно маленькое, но очень печальное происшествие. Когда мои монстры ушли на ужин, и я осталась в рубке совершенно одна, ко мне заглянул не кто иной, как мой весёлый француз, мой Тартарен, жизнерадостный Тома Рок. Сейчас случайная встреча с ним даже на нейтральной территории показалась бы мне бедствием, но приход его в рубку, святая святых экипажа, сулил мне что-то чудовищное. После краткой вежливой беседы с Державиным с столовой я получила выговор. Что же сулит мне поступок француза?
— Мсье Рок, пассажирам запрещено приближаться к рубке, — как можно спокойнее и строже проговорила я.
— Не беспокойтесь, мадемуазель, я сейчас уйду, — заверил он, улыбаясь с подкупающим добродушием. — К сожалению, мы встречаемся только во время обеда…
— Мсье Рок, я не могу допустить, чтобы пассажир вошёл в рубку, — перебила я его. — Вы должны немедленно уйти.
Долг противоречил моим желаниям. Я мечтала, чтобы этот милый человек поговорил со мной хоть минуту, но обязана была выставить его вон, даже если бы командир не запрещал разговоры с пассажирами в любом другом месте.
— Мадемуазель, я заметил, что вы…
Возможно, мистер Уэнрайт перечеркнул моё будущее счастье. Я так боялась ещё раз услышать выговор, на этот раз заслуженный, потому что запрет на посещение пассажирами рубки — не прихоть командира, что прибегла к способу выдворения мсье Рока из рубки, который не применила бы в более спокойный день. Вместо вежливой ссылки на правила поведения на борту, мягкой просьбы не ставить меня в неловкое положение и даже намёка на наказание, которому я подвергнусь из-за его поступка, я призвала на помощь особый жёсткий и решительный тон, который применяла лишь в самых крайних случаях, всего-то раз пять в своей практике. Этот способ добиваться повиновения я нащупала случайно, но, испытав его на себе, и Зина, и Саша навсегда запомнили, что нельзя переносить приятельские отношения на работу, и, как бы весело мы ни беседовали, дело не должно от этого страдать. Я знала, что если заговорю таким тоном с французом, то это будет концом наших ещё не начавшихся дружеских симпатий, но холодный ровный голос мистера Уэнрайта, у которого был свой способ держать подчинённых в повиновении, и его бесстрастная манера держаться сейчас пугали меня больше, чем потеря этого симпатичного человека.
— Мсье Рок, — произнесла я своим особым тоном, — вы нарушаете правила, которым обязаны следовать пассажиры. Вот эта красная кнопка — срочный вызов командира. Я была обязана нажать на неё при вашем появлении. Если вы сейчас же не уйдёте, я вызываю мистера Уэнрайта. Итак!..
Конечно, я не была обязана вызывать командира при появлении в дверях рубки пассажира, но припугнуть мсье Рока следовало. Испугался он или растерялся, я не знаю, но он сейчас же извинился, повернулся, чтобы уйти, и ушёл… обогнув возникшего совершенно некстати мистера Уэнрайта.
Я убрала палец с красной кнопки, на которую нажимать не собиралась, и внутренне приготовилась к очередной бездушной проповеди, которую исправный механизм должен был мне сейчас прочитать, но англичанин обвёл глазами рубку и спросил:
— Вахта проходит спокойно, мисс Павлова? Происшествий нет?
Что мне надо было отвечать? Докладывать, что заходил мсье Рок и ушёл, столкнувшись в дверях с командиром? Я тоже обвела глазами рубку и сказала:
— Происшествий нет, сэр. Аппаратура в полном порядке.
Мистер Уэнрайт кивнул и, не выясняя причины появления пассажира, ушёл. Возможно, на этот раз мне удастся избежать неприятностей. Хотелось бы надеяться, что командир понял и оценил моё безупречное поведение. Но всё равно мне очень не нравится, что очередное нарушение дисциплины связано опять-таки со мной. Почему-то ни мистер Форстер, ни бортинженер не оказываются в двусмысленном положении, одна я даю педанту-англичанину повод для неудовольствия. Всё было плохо в этот день, а завтра несёт с собой ещё большее огорчение, потому что командир, положив мои расчёты на стол, как я уже писала, больше к ним не возвращался. Это означает, что он тоже не доверяет моему методу и завтра мне об этом сообщит. Может, он уже сказал об этом первому штурману, и тот не знает, поручать ли мне переделку работы или самому взяться за неё. Лучше бы всё плохое высказали мне сегодня, сразу, а не оттягивали вынесение смертного приговора ещё на день.
28 января
Тяжёлая у меня была ночь, похвастаться своей выдержкой мне не удастся. Всегда восхищалась людьми, которые так хорошо владеют своими нервами, что способны крепко спать, зная о своей завтрашней казни. Может, это преувеличение авторов, придумавших супергероев, и в жизни ни один человек не сможет заснуть в свою последнюю ночь, а будет размышлять о прожитой жизни и своих ошибках, но существуют ведь люди, не пугающиеся в экстремальных условиях и благодаря этому не теряющие способность здраво рассуждать. Сколько людей побывали на волосок от гибели, но нашли путь к спасению там, где у всякого другого человека опустились бы руки от сознания своего бессилия. А что грозило мне? Из-за чего было не спать? К смерти меня не приговаривали, а я не спала всю ночь. Да лучше бы я заснула и видела во сне кошмары, это всё-таки было бы достойнее, потому что за образы, возникающие в подсознании, человек ответственности не несёт, а в отсутствии сна повинен рассудок. Утром к тому же я так тщательно приводила себя в порядок, скрывая следы бессонницы, что вышла из каюты с опозданием на три минуты. В рубке командир, первый штурман и даже бортинженер одновременно (двое первых — очень демонстративно) взглянули на часы, а на лице мистера Гюнтера, на котором всегда можно было прочесть лишь собранность, исполнительность и готовность к действию, промелькнуло даже что-то вроде испуга. Но уж больше, чем я, никто не мог испугаться, потому что на моём столе лежал мой расчёт. Пожалуй, в эту минуту я бы сочла за счастье, если бы мне предложили его переделать, тогда бы у меня появилась возможность показать, что я умею работать с недоступной большинству моих коллег быстротой. Но если мне не доверят даже это, то моё участие в экспедиции будет лишь формальным, а по существу роль моя будет очень жалкой и сведётся к присутствию в рубке и снятию показаний с приборов, честь моя и русской космонавтики будет задета, а командир, которому и без того не понравились не то мой пол, не то моя наружность, не то всё это вместе взятое, укрепится в тщательно скрываемой неприязни ко мне.
На моём столе лежал мой расчёт, а я боялась к нему прикоснуться, будто он несёт в себе гибель. Броська, которой не за что было уцепиться лапкой, жалобно смотрела на меня, а я мечтала очутиться на своём корабле в компании Зины, Саши и славного Алексея Афанасьевича, пусть даже и без обезьянки с выразительной мордочкой. У меня самой, кстати сказать, лицо превратилось в безжизненную маску, а я себе казалась ходячей деревянной куклой.
— Я проверил ваш расчёт, мисс Павлова, — сухо сказал мне командир, кивнув на бумаги и вновь посмотрев на часы.
Что мне из того, что он их проверил? Если этот английский механизм настроен лишь на один метод расчёта поворотов, то ясно, что все остальные он забракует. Пусть лучше он меня порадует и велит самой переделать работу. Впрочем, такие решения должен принимать первый штурман. Уже одно то, что командир сам взялся проверить отвергнутые мистером Форстером расчёты, не совсем обычно, ведь командиры предпочитают не вмешиваться в дела своих помощников, чтобы не обострять отношения.
— Который час, мистер Форстер? — спросил мистер Уэнрайт.
— Шесть часов семь минут, сэр, — откликнулся первый штурман что-то слишком живо для такого сухого пня, каким он был обычно.
— А на ваших часах, мистер Гюнтер?
— Шесть часов и… восемь минут, сэр, — браво отозвался бортинженер.
— Значит, мои часы не спешат, — сделал вывод командир. — Может, ваши отстают, мисс?
Какое это теперь имеет значение? Какое значение имеет всё на свете, если на моём столе лежит отвергнутый расчёт и мне не предлагают его переделать?
— Да, сэр. Извините, я опоздала.
— На четыре минуты, мисс.
И всё это говорилось привычным бесстрастным голосом с чётким произношением.
— Да, сэр, на три с половиной минуты. Больше этого не повторится.
Ручаться за будущее нельзя, но при разговоре с начальством это единственный путь к скорейшему прекращению выговора. И опять этот дурацкий немец присутствует при моём разносе. Скорее бы окончилась экспедиция! Скорее бы на свой корабль! Только, наверное, к долгожданному моменту приземления я превращусь в забитое, неуверенное в себе существо, только и способное, что говорить: "Да, сэр. Извините, сэр. Больше этого не повторится, сэр".
— Через два дня введите данные в компьютер, мисс Павлова, — заговорил мистер Форстер. — Извините меня за вчерашнее, я был неправ. У вас очень интересный метод, мисс. Из-за его неординарности я не сразу это понял.
То, что мои расчёты были приняты, оглушило меня, но необычайное открытие, что мистер Форстер способен признавать свои ошибки и просить прощение за грубость, заставляло усомниться в моём рассудке. У меня сложилось впечатление, что первый штурман очень горд, спесив и упрям, а он оказался так справедлив, что не вызывал у меня теперь никаких иных чувств, кроме уважения.
— Это обычная реакция, мистер Форстер, — солгала я, чтобы у славного человека не осталось чувства вины. — Я на вас не сержусь.
И почему я сразу не посмотрела на последнюю страницу? Там красовались обе положенные подписи, только подпись командира стояла не под сложной росписью первого штурмана, а над ней. Недаром говорится, что у страха глаза велики. Мой страх полностью лишил меня способности соображать. Разве стал бы нормальный человек говорить лишь, что проверил расчёты, если бы забраковал их? Однако как достойно повёл себя мистер Форстер! Вот уж не ожидала, так не ожидала.
— Мистер Гюнтер, вы можете идти, — раздался голос командира.
Бортинженер ждал только этого разрешения и тотчас же удалился, источая энергию и деловитость. Непонятно, почему мистер Уэнрайт не отпустил его сразу, как это бывало обычно. Видно, даже машина способна порой что-то делать не вовремя. Но для меня неисправность механизма оказалась очень полезна, потому что бортинженер, весь вчерашний день слышавший в мой адрес лишь самые неблагоприятные отзывы, сегодня узнал, что разработанный мной метод всё-таки оценили по достоинству, а первый штурман публично извинился за свою грубость. Всё-таки в жизни бывают очень приятные моменты и, похоже, моя роль на корабле не сведётся к работе лаборантки.
Командир принёс наполненный свежей водой графин. Я подумала, что сегодня у меня не было возможности вспомнить о своём намерении взять этот труд на себя, тем более, что я опоздала на вахту, но уж завтра ничто не помешает мне осуществить этот план. Жаль, что Броську он опять поставил ко мне неправильной стороной. Когда все ушли на завтрак, мне вновь пришлось поворачивать графин, а потом и крышку, чтобы спустить лиану к обезьянке. У неё даже мордочка стала довольной, когда над ней появилась висячая опора.