Клавдия охнула. Мощная лапа отпихнула ее. Путаясь в драпировке платья, девушка повалилась на низкий столик. Сушеные лепестки цветов посыпались на отполированный до зеркального блеска пол.
— А ну иди сюда, мелкая…
Захлопнувшаяся дверь перед носом разоряющейся твари не позволила дослушать исторгаемые им эпитеты в мою честь. Что-что, а резко хлопать дверьми я умею.
Не соображая, я рванула к выходу. И надо было мне в тот самый момент поскользнуться на луже, что осталась у бассейна!
«Ведь знала же, что она здесь», — успела подумать, запинаясь о бортик и ласточкой ныряя вниз. Вода булькнула надо мной, застилая волной лепестков роз. Неожиданный вес опустился на плечо. В отчаянной панике я потянулась вверх, но нога молчаливой наложницы пихнула меня на дно.
— Где она?! — сквозь толщу воды донесся рык. — Где эта бестия?!
Через небольшие проплешины пены и алых лепестков, я видела, как фомор рыскает краснючими глазами по купальне, но натыкается лишь на пустые глаза запуганных невольниц.
Нога соскользнула по дну. Я заскребла ногтями по плитам, сопротивляясь воде, выталкивающей меня обратно на поверхность. Колыхающаяся вода отразила искривленную рожу недодемона. Злобный взгляд жабы застыл на прозрачной поверхности. Аккурат на том месте, где среди пены и лепестков покачивались оборки моего платья.
— Куда она побежала?
Если бы кончающийся кислород не жег мне легкие, я бы точно забыла, как дышать.
— Безмозглые йутулки! — рыкнул Жаб, разворачиваясь на когтистых лапах.
Туша поплелась к выходу. Взмахом крыльев фомор резанул по стене. Каменное крошево полетело вниз. Как только дверь захлопнулась, я вынырнула из воды. Сквозь жадные глотки воздуха я кое-как поблагодарила молчаливую наложницу. Та лишь дернула плечом.
Здраво рассудив, что вряд ли фомор вернется сюда в ближайшее время, я под звуки капающей воды, пошлепала обратно в комнату Клавдии. Что ж, целых сорок минут я была красивая, причесанная и ухоженная. Теперь я — вновь я.
В этот раз я постучала в дверь. Это уже не имело смысла, но я постучала. Подождала целую секунду и вошла.
Избранная ползала по полу, собирая разбросанные кусочки цветного мусора. Что-то пугающе-покорное читалось в ее движениях. Это совсем не тот образ силы и уверенности, что ореолом висел над Клавдией в Центре. Уныние, тишина и апатия — вот, что я выдавалось в сгорбленной спине, опущенных плечах и безвольном лице.
— Клавдия, — позвала я, мимоходом разглядывая еще одну купальню с высокими потолками и резными стенами.
Избранная разжала ладонь, разглядывая подобранный обломок сухой веточки.
Придерживая мокрый подол, я опустилась рядом. Девушка не стала возражать, когда я принялась подбирать разбросанные лепестки, бусинки и прочую мелочевку, будто бы украденную из гнезда вороны.
— Меня зовут Дробь. Я искала тебя. Мне очень нужно с тобой поговорить.
Клавдия положила находку на высокую подставку (пюпитр?), и обратила на меня взор карих глаз.
— Я тебя раньше не видела. — Молвила она и без особого интереса уточнила: —Кто ты?
Я замялась. Уже приходилось рассказывать одной Избранной, о себе. Это обернулось плохой историей. С тех пор не спешу вываливать встреченным Избранным всю подноготную про себя и Центр.
— Друг. Я хочу помочь тебе выбраться отсюда. И себе. Нам обеим.
Клавдия подошла к мраморному пюпитру с холстом, тонкими пальцами подцепила изящную сухую веточку — одну из поднятых с пола, мазнула по ней кисточкой с клеем и пристроила в углу картины. Кажется, она мне не поверила. Да я бы тоже себе верить не стала.
— Зачем мне выбираться отсюда?
— Чтобы исполнить Предназначение, найти любовь, спасти мир и дальше по тексту.
Наверное, мне надо готовить более вдохновляющие и информативные речи. Но я промокла насквозь, сердце бьется в панике, а время уходит быстрее, чем деньги с зарплатной карточки.
— Я уже нашла свою любовь.
Судя по тону и пустому лицу, нашла она не любовь, а баночку успокоительного и пачку антидепрессантов.
— Отлично! Осталось только мир спасти и вернуть мне артефакт.
Мой энтузиазм не зашел. Что странно, поскольку Избранные обычно более эмоциональны и подвижны. Клавдия же едва находила силы со мной говорить.
— Ты мокрая, — проинформировала она меня таким тоном, будто бы предполагала, что я могла этого не знать. — За портьерами, там, где ширмы, есть стеллажи со сменной одеждой.
Я едва ли не топнула ногой от негодования. Она меня совершенно не слушаа.
— У меня нет времени размусоливать разговор на несколько часов. Коротко — я собираюсь помочь тебе, но сначала ты должна помочь мне. Расскажи что-нибудь важное о визире, чтобы я могла нас спасти. Звучит безумно, но дела обстоят так.
— Если ты переоденешься — простудишься, — ответила та, выискивая погрешности в своем рисунке-аппликации, над которым она так усердно трудилась, продолжая приклеивать всякий кусочки мусора к холсту.
Я потерла виски.
— Хорошо, переоденусь, — согласилась я, передавая девушке переломанные лепестки засохших цветов, — а ты расскажешь, что такого важного в этой картине, что ты не можешь от нее оторваться даже ради спасения собственной жизни.
Неопознанное творение Клавдии представляло картину с расположенными на нем семенами, листьями, перьями и травой. Возможно, по завершению, это бы превратилось в прекрасную и наполненную смыслом картину, но пока я видела лишь разрозненные частички хлама, что в прежней жизни я еженедельно выскребала из квартиры и выбрасывала в мусорное ведро.
— Ошибана.
Это она про меня?
— Что? — вежливо уточнила я.
Клавдия указала кисточкой на картину.
— Это ошибана.
— Икебана? — предложила я более знакомое слово.
— Ошибана.
— Это существительное или глагол?
— Это искусство.
— Ага, тот еще талант.
— Это настоящий вид искусства. — В голосе впервые появился намек на активную эмоцию. Ту, что заставляет злиться и сопротивляться. — Искусство создания картин из природных материалов.