Третий пинок металлической подковой пришелся по бутылке с коньяком и она разбилась.
Мокрым холодом протаяла бесценная жидкость сквозь ветхую одежонку, начав с ушибленных ребер, по животу и вниз, к ноющему от ужаса паху...
— А, козел! А говоришь — ничего! За вранье — утоплю, падаль...
Есть такая порода людей, которым твоя боль, твое унижение — бальзам, лекарство, на короткое время исцеляющее их души, исковерканные кем-то и когда-то,. Обманчиво это лекарство, действует недолго и добывается только из тех, кто оказался слабее и беспомощнее, чем они... Но зато и радость от него горячая и острая: ничем ее не заменишь, ни сексом, ни жратвой... Тот, кто хотя бы однажды распробовал на себе эту подлую сласть в полную меру — тот подсел на нее и протух навеки и пропащая душа его обречена почти без передышек корчиться в личном аду, пока не разрушится вместе с телом.
Человек привычно втянул голову в плечи, прикрыл локтями левую сторону груди, чтобы ботинок не впечатал острые осколки в живот и ребра...
— Не надо, начальник, не бей... — и удары прекратились почему-то.
— Вставай, показывай, что там у тебя было. Живо, живо...
Человек, кряхтя, встал с коленей, осторожно стал выгребать стекло.
— Ну-ка, поверни сюда, этикеткой... Ого. Давай, дед, суй его, осколок этот, в карман и двигай со мной, в отделение. Потеряешь или выбросишь — затопчу, в блин раскатаю.
— Отпусти, начальник, пожалуйста...
— Может и отпущу, когда расскажешь, где научился на такие коньяки зарабатывать.
— Да это просто пузырь я нашел с винтом, закручивать удобно, а там на самом деле халка, я туда собрал.
— Угу, ага. Котам на помойке будешь яйца вертеть, а то я хороший запах от параши отличить не умею. Иди, говорю...
Делать нечего, пришлось идти.
В обезъяннике уже сидело двое бомжей, таких же потрепанных и старых. Они принюхались и завели было разговор, но человек был, мягко говоря, не в настроении и предпочел отмолчаться. Стекляшку с куском этикетки он побоялся выбрасывать, хотя умом понимал — надо бы. Но страх перед дубинкой и властью оказался сильнее.
—... Поджог и грабеж, папаша. Чо-нить желаешь добавить?
— Многовато, господин лейтенант, не было ни того, ни другого. Сам же видишь — не грабитель я.
— Вижу, что ты подонок и окурок жизни. Надо еще проверить «глухари»: не ты ли последний год маньячил в Центральном парке?
— Ну зачем вы так, господин лейтенант. Ведь я ни в чем не виноват, я клянусь...
— В парашном отсеке будешь теперь клясться. На парашу и на коровную мамашу. Где взял бутылку?
— Подарили. Сегодня утром.
— Врешь. Хорошо... Кто подарил, когда, при каких обстоятельствах?
Не стоило выдавать Нигера, ни к чему хорошему это бы не привело, уж это точно. При любом развитии событий, в составе группы наказание будет крепче: если сажать вздумают — срок длиннее навесят, если просто покуражиться — сами изобьют и меж собой стравят непременно... Признаваться никак нельзя, но и мученика из себя строить... Стыд — не дым... Тот случай, когда глаза не выест, надо спасаться... О, Господи, как я успел дожить до такого позора... Лишь бы только...
— Господин лейтенант, я вижу — дело серьезное вы мне вешаете, мне нужно позвонить.
Господин лейтенант выпучил глаза и рассмеялся от неожиданности, и патрульный, что привел человека в отделение, тоже засмеялся. Но лейтенанту вдруг пришла в голову мысль, что они нарвались на «спецслужбу» под прикрытием, попались «на живца» и со страху перед возможной катастрофой мозги выключились, отказались осознавать помойный запах, черные бугорки зубов, трясущиеся руки и щеки, никак не похожие на грим спецагента...
— Мы... Гм... Мы закон знаем, вот телефон, звони. Один звонок тебе положен.
— Фуэнтос, ну-ка заткнулся, пошел рапорт писать, подробненько..., все как было... Понял?
Испуг начальства передался Фуэнтосу и он молча упал на стул в углу, лихорадочно зашуршал писчей бумагой...
«Господи! Господи, только не подведи! Ведь забьют, собаки, если не дозвонюсь... Слава, те, Господи!..»
— Рик, это ты? Это папа... Из полиции, тридцать первое отделение... Тридцать первое, возле «Двух Стадионов». Ни за что, честно... Спасибо, дорогой, ох, спа...»
— Ну и что? — Лейтенант задышал, оттаял, да и какое к черту прикрытие, когда за километр видно: бомж и синяк. Еще и звонил кому-то... — Не во Дворец, часом, звонил-то? А? Папаша?
— Нет, сыну, сейчас подъедет.
— А сын у тебя кто?
— Тоже типа юрист, только в частной конторе работает...
— Ну... подождем, посмотрим, что это за юрист такой... Может, весь в папу...
«А если не в папу, — мысленно продолжил лейтенант, — то... Фуэнтоса на улицу, чтобы не завидовал, то, да се... Меньше сотни..., двух сотен — брать нельзя, потому что полтинник патрульному положен — отдай и не греши... Трех сотен, потому что сигнал о поджоге все-таки был, этикетка прилагается, как говорится... Но если старик наврал... «
— Слушаю вас? Лейтенант Палмер. Да. Задержан, поскольку нарушал общественный порядок. У нас все в ажуре, все в книгу занесено, никто и пальцем не тронул, приезжайте и смотрите, господин адвокат. Вот и приезжайте. Да. Мы тут работаем и вы нам не ревизор. Да. Вот по закону и действуйте. Да насрать.
— Слышишь, Фуэнтос, о какая важна птица у нас! Адвокат звонил. Вот увидишь: привезет нашему деду разрешение ссать напротив Дворца.
— Что, дед, лапа наверху, а? — Палмер храбрился, но и сын-юрист, и адвокат, молниеносно выскочивший из телефонной трубки ради какого-то бомжа... Эт-то надо не спешить...
— Фуэнтос, хватит бумагу и воздух портить, давай ее сюда. Ну-ка проветри тут, да мало-мальский порядок наведи, сидим как в хлеву. И так хлев, да еще свиней всяких водим! Пусть в камере подождет, отведи его. И этих из обезьянника сунь подальше, в третью. И приберись, быстро...
Фуэнтос как раз двигал стулья и обернулся на шум. Человек вошедший в двери не так уж сильно походил на юриста, скорее на оперативника-силовика, если взять на веру слова о его принадлежности служителям закона... Но служители на работе одеваются более скромно, а этот расфуфырен как министр, даром что молодой. Тройка, запонки, галстук... Носки и кальсоны тоже, небось, шелковые. Шрам на роже. Ну-ну... Такие хорошо платят, повезло летёхе.
— Лейтенант Палмер, слушаю вас.
— Добрый день. Я по звонку... Ого! Вот так встреча. Палмер, Санди Палмер! 68 школа, 10-б. Не узнаешь?
— Ха... Чари... Ричард... Черт, сейчас вспомню... Из параллельного, «а», если не ошибаюсь? Рики!
— В точку.
Оба вдруг замолчали неловко, вспомнив причину встречи.
— Что-нибудь такое серьезное?
— Да нет. Нарушал. Распитие в неположенном месте. Был сигнал, не подозрение даже, что хищение... имело место... Да фигня. Твой? Поди, посмотри...
Вот этого мига человек-бомж страшился больше всего: когда сын взглянет на него и увидит его с близкого расстояния во всей полноте... Таков, как он есть сейчас... Вот он смотрит. Спрашивает о чем-то...