Начальнику 1-го отдела
полковнику Ухову П.П.
(лично)
...сообщаю, что объект «Племянник» намерений покинуть Центр больше не изъявлял(«Да, кажется, и то, и другое с твердым знаком... А хоть бы и с каким! Попробовал бы грамотный Павел Петрович эдак поработать! Каким местом он бы это сделал, интересно?»), а, наоборот, вчера после ланча предложил мне выйти за него замуж, и я теперь не знаю, что ему отвечать, о чем прошу Вашего кампе... компи...-(«...ладно, потом в словаре посмотрю...»)-...тентного совета...
(«Узнать бы еще, что он, в действительности, за птица такая, «Племянничек» этот. Брюса вон бедного из-за него на «губу» посадили, и вообще, больно все тут сразу же закрутилось вокруг него, обращаются чуть не как с генералом, даже к самому Корней Корнеичу вхож. И сам по себе парень вроде бы ничего — культурный, и собою даже получше, чем Джон, с которым работала в прошлом годе, хоть тот и американец... Эдак за работой счастья бы своего не упустить, а то, раз незамужняя, лапают все кому не лень. Может, в самом деле, наплевать на все эти «кампитентные», взять да и согласиться?»)
...А так же о своей (кажется) двухнедельной беременности, в связи с чем...
(«Зачеркнуть, к фигам! Тут вы у меня одной премией не отделаетесь... Тут надо бы... Кстати, кое-кому и квартиры дают!.. Ладно, потом придумаю — допишу...»)
...И еще просьба повлиять на прапорщика Любовь Артамоновну Кумову, дежурную с третьего этажа, чтобы не подсматривала к нам с «Племянником» в дверь (что мешает делу) и чтоб не говорила про меня всякие слова, когда я при полном исполнении. («Это я «стукачка»? А чьими тогда хлопотами Брюса на «губу» упекли?»)
...и чтоб старший лейтенант Двоехоров руками больше не хапал...
(«Черт с ним, пускай хапает пока. Потерпится. А в следующем рапорте все равно Павлу Петровичу надо все выложить! Товарищ полковник, небось, ему — по ручонкам по этим самым: ни за что не потерпит, чтоб лезли наперед старших по званию».)
...и колготки новые, а то старые (2 пары, приобретенные на свои сбережения) в ходе операции «Рефаим» вовсе пришли в негодность.
Мл. лейтенант Лайма Д.
* * *
— Лаймочка, извини, что без стука. Я часом папочку свою у тебя вчера не оставлял? Фиолетовенькая такая, с белыми тесемочками... Может, там, за ширмочкой, прошлым разом забыл?.. Ну-ка... («Ох ты, ..... твою! Во влип!.. Предупреждать же, ей-Богу, надо!») ...Виноват, товарищ полковник!..
— .........! А ну, ....... отсюдова!
— Так точно! Все понял, товарищ полковник! Вопросов больше не имею!..
(«Ой, мамочки!..»)
* * *
Память моя давно уже походит на захламленный чердак старого дома. Вон тот пыльный угол — с чужим хламом никому не понятного назначения, в том, другом углу — смрадно, и лучше от него держаться стороной. А вон там — занятные, кажется, вещицы, но для моего сирого ума непостижимые, как китайские письмена. Только вот здесь, на небольшом пятачке — мой собственный скарб, но я и сам не знаю, нужен ли в самом деле он мне или просто пылится по моей глупой запасливости. Драгоценность по сути одна; все остальное — лишь для того, чтобы она была понадежнее спрятана, как лист в густом лесу. Ради нее, верно, и жив. А может, иначе? Может быть, просто Тот, Кто Отмеряет Всему Сущему Срок, забыл о старом хранителе этого древнего чердака, как забыл о прочем нагромоздившемся тут хламе и своевременно не отправил все скопом в более надлежащее место.
Нет-нет да и крысою на чердак закрадывается мысль: что если оборвалась цепь? Что если я вообще последний из хранителей, и никогда не появится тот, кому должно появиться, дабы, как это назначено, меня сменить? Гоню ее прочь — не может такого быть! — законопачиваю все щели, чтобы она снова не проскользнула; но она назойлива, пронырлива, неизбывна, зубы ее остры; она отравляет едва ли не каждый из моих дней и обращает его в пыточную муку... Зачем живу? И давно ли обретаюсь на этом чердаке? Смысл забывается, счет времени потерян...
Как там в Писании: «Всех же дней Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять лет; и он умер...» Бедный Мафусаил! Что если на столь долгий срок он тоже был просто забыт за ненадобностью?..
Впрочем, пожалуй, нет! Там же сказано, что он таки передал свои познания некоему Ламеху. Явится ли он когда-нибудь, мой долгожданный Ламех?..
...И снова, как на протяжении всех этих многих тысяч дней, обозреваю чердачный хлам. Он для меня уже почти вещественный. «Голубка» — так именовалась триера, на которой ОНИ тогда приплыли в Галлию. И первенца своего, родившегося там, ОНИ, как и было им завещано, нарекли...
Что там далее? Меровинги! Несчастная династия ленивых королей! Вы не удержали престол, коварный Пипин отнял его у вас; но вы сохранили свою Великую Тайну, и вот она до сих пор жива. Пока что жива...
А далее (уже в том, смрадном углу) — копоть и чад. Полыхающие на кострах альбигойцы, полыхающие тамплиеры, озаряемые пламенем лица: дьявольское — Симона де Монфора[Граф Симон де Монфор — кондотьер, в XIII в. возглавивший крестовый поход против земли Лангедок, дабы искоренить там альбигойскую (катарскую) ересь. Предал смерти десятки тысяч катаров], благообразное — короля Филиппа[Король Франции Филипп IV (Красивый), в начале XIV в. уничтоживший орден Тамплиеров]. И в какой-то миг в глазах у обоих одно: пускай сквозь вопли и смрад — но хотя бы на полвершка заглянуть в эту непостижимую Тайну, ради которой с такою легкостью, словно мотыльки, залетевшие на огонь, отдают жизнь сии смертные. Но остается только вонь в носу и разочарование в душе, ибо такова уж она, Ее Величество Тайна, что ни в какую не дается в руки ни их земным светлостям, ни даже их земным величествам.
Но почему, почему для сей цели судьба избрала вместилищем крохотного лоскутка этой Тайны меня, доживающего свой век старика, сына никому не известного флотского лейтенанта и глухонемой содержантки? Вот он, этот лоскуток, под завалами хлама на моем чердаке. Он цел, он не тронут пламенем. Он оказался неподвластен ни кострам Средневековья, ни камину Зимнего дворца, где его однажды пытались испепелить, ни прочим всполохам прокатившейся эпохи с ее смертными заревами.
Он живет во мне и иногда исторгается голосом какой-то неведомой мне одержимой девицы: «...имя изрекшему это — Регуил...»[Регуил — согласно апокрифической «Книге Еноха», архангел, ведающий всеми тайнами бытия]
...Они держат меня здесь уже не упомнить сколько лет, они считают меня безумцем. Единственный смысл всех тайн они видят лишь в одном — чтобы те служили сильным мира сего. Сами давно омертвев душой, они и меня по сути погребли в склепе, ибо так уж устроен их мир, что мертвое в нем тяготеет лишь к мертвому. Но даже от сумасшедшего, от почти что мертвеца им все-таки зачем-то нужен этот лоскуток, трепыхающийся в моем безумном (на их взгляд) сознании. Тем же блеском, что и у них, горели, наверно, когда-то глаза и у Монфора, и у Филиппа: выдай, выдай, выдай!..
Ведают ли они хотя бы, как это сделать? Как передать краски весеннего утра слепому? Как исполнить ноктюрн для глухого? Как лишенному живой души поведать о душевных страданиях?.. Господи, они даже не знают, зачем им эта Тайна, что им с нею делать, гибель или спасение она им сулит!
Нет, здесь нужен кто-то подобный праведнику Ною, дабы это понять.
А Ною просветлил разум и передал Регуилову Тайну Ламех.
Ламеху же — Мафусаил...
Чем он еще известен, бедный, забытый Мафусаил?.. Если верить апокрифам — победил неких неведомых демонов тьмы... Здесь, за этой стеной мои демоны; но — где она, моя доблестная победа над ними? Нет ее! Ибо самый не одолимый, главный демон, рвущий когтями душу, сидит во мне самом. Имя ему — Сомнение. Что если не придет Ламех; — кто я тогда? Всего лишь хранитель чужой памяти.
Памяти, которая больше никому не нужна...
Где ты, мой Ламех?!..
* * *
Ген.-полковнику Погремухину О.С.
(лично)
Служебная записка
...Также настоящим сообщаю, что контрольная экстрасенсорная прослушка объекта «Ф.» из спецкомнаты 17, осуществлявшаяся мною и длившаяся в течение 20 часов, опять не дала ничего нового. Названный объект в который раз повторял в уме уже неоднократно упоминавшиеся мною в предыдущих рапортах имена, как то: «Регуил», «Ной», «Мафусаил», «Ламех» (надо полагать, клички); причем, судя по его мысленным возгласам, того, кто носит кличку «Ламех», наш «объект» в ближайшее время ожидает.(«Каким это, интересно, образом, когда тут и муха не проскользнет?»)
Кроме того, «объект» не раз упоминал историч. лиц и историч. события далекого прошлого, что к операции «Рефаим», вероятнее всего, прямого отношения не имеет. В остальном «объект» даже в мыслях вел себя скрытно, об известной ему тайне упоминал лишь как о факте, без расшифровки.
Вообще прослушке «объект» поддается трудно — не исключаю, что сам обладает экстрасенсорными способностями и сумел блокироваться, либо кто-то извне осуществляет его блокировку.(«А ты тут сиди, всеми жилочками напрягшись, сиди, глаз не смыкаючи до третьих петухов, слушай его заумь, постигай своими семиклассным мозгами!.. У самого-то, поди, житуха не многим лучше, чем у этого, из 17-го номера. Навесили «секретность № 1», теперь из Центра носа не высунешь, сидишь, как бессрочный зэк, даром что в офицерских погонах... Оно конечно, премиальными не обижают (хотя и это как когда), а на хрена они, спрашивается, эти премиальные, когда на них и разгуляться-то негде, — в бочке их, что ли, солить?..»)
...ввиду крайней усталости, прошу предоставить мне замену и поручить экстрасенсорную прослушку «объекта» в выходные дни экстрасенсу 1-й категории капитану Подкопаеву В.В.(«Неча! Сами поработали, пусть-ка и Васька теперь помыкается!.. А «1-я категория» из него, как из меня балерина, только за гнучку перед начальством и получил. Пускай, пускай все выходные посидит в каптерке, а то уже, хрен с ушами, к Лайме подбираться начал, одно только и умеет — по этой самой части! Пускай Погремухину доложит, что он там навыслушал, а мы похихикаем!..»)
...прошу также строго поставить на вид экстрасенсу 2-й категории Афанасию Хведоруку, чтобы в комнате отдыха, где телевизор, больше не взмывал под потолок и не висел там, отчего иногда расшатываются нервы и портится аура, необходимая в работе, и чтобы портянки у себя на батарее не сушил, а то вонища на весь коридор такая, что по ночам плохо сплю, и это работе тоже мало способствует. А главное — чтобы не наводил экстрасенсорный фон, думая только о выпивке и о женском поле, он этим фоном весь эфир забивает, мешая качественной прослушке...
(«А силища, силища какая в этом смердливом Афоньке! Вот и сейчас фонит, через четыре экранированных этажа пробивает — и про портвейн «Три семерки» с колбаской на закусь, и про молодых девок с Херсонщины! Это ж каким полем надо обладать, чтобы вот так вот, играючи — через все заглушки! Пил бы вмеру — цены б ему, Афоньке, не было, экстрасенс от Бога! И категория, поди, давно была бы первая, и чином подскочил бы не меньше как до майора.
Если подходить по-государственному — вот бы кого к операции «Рефаим» подключить, и был бы толк! А что пьет — так кто ж без греха? Зато это вам не бездарь Васька Подкопаев, которому только старух на базаре прослушивать; так ему, видите ли, прошлым годом — и капитана, и категорию, а Афанасию — шиш с подсолнечным, сидит в рядовых, попробуй тут с отчаянья не запей!»)
...форменный же китель я запачкал шпротным жиром вовсе не в личное время, как про это майор Панасёнков всем говорит, а как раз наоборот — во время несения службы, находясь на боевом посту, наблюдая за объектом «Ф.» из 17-й и не смея отойти, потому не питаясь ничем другим, только теми из буфета шпротами всухомятку. Ввиду чего прошу обязать интендантскую службу и лично майора Панасёнкова выдать мне новый форменный китель вместо испорченного при выполнении операции «Рефаим».
(«Панасёнков — уж такая зараза! — в жизни, конечно, не простит, что из-за кителя на него самому Погремухину стукнул, непременно как-нибудь отыграется, он такой, а связи у него тут, в Центре — о-го-го! Может, всю эту хреновасию вычеркнуть к черту?..
А с другой стороны, всех панасёнковых бояться — так и не жить вовсе. Это пускай Васька Подкопаев перед любой грязью дрожмя дрожит, а мы — уж как-нибудь... Даже если из Центра попрут — чай, как-нибудь проживем. Зато — волюшка!..
Хотя и то подумать — кому ты на этой волюшке нужен, со своими семью-то классами? Кто там, на воле, в этом понимает, что настоящий экстрасенс — это вам не хухры-мухры! Штучный товар!.. А там — куда? Разве только снова «наседкой» в «Бутырку». Нет уж, просим простить, до сих пор отрыгиваются бутырские ваши харчи. Это еще хорошо — не пришили в камере, как Федю Ермалаева, а какой мужик был! И экстрасенс, пожалуй, не хуже Афоньки...
Вот и сиди теперь, ломай голову — зачеркнуть, не зачеркнуть? Умом думай, где житуха лучше — здесь, от панасёнковских щедрот, или там, на вольных хлебах? Мучься, думай, не спи ночей, порть ауру...»)
...помимо чего прошу выделить мне для прихождения в рабочее состояние импортного снотворного средства «Седуксен» (2 пачки).
Экстрасенс 2-й категории,
мл. науч. сотр. Центра,
ст. лейтенант Смык
* * *
— Это еще что за явление природы?! Кто такой?!
— («Ё-моё!..) Старший лейтенант Двоехоров, товарищ генерал-майор!
— И какого .... ты, Двоехеров?..
— ...Двоехоров, с вашего позволения!
— ...какого, Двоехеров, ты тут делаешь, на режимном этаже?! Спецдопуск есть?
— Никак нет, товарищ генерал-майор!
— Какого ж тогда?
— Разрешите доложить! Папочка такая фиолетовенькая... Двадцать два дробь сорок восемь — «сэ». По интендантскому управлению майора Панасёнкова. Думал, часом, сюда, может, занесли... По ошибке...
— Родился ты, Двоехеров, по ошибке! Проник, я тебя спрашиваю, как на режимный этаж?
— ...На минутку только... Папочка такая фиолетовая...
— Молчать!.. Сержант, почему пропустил?
— Так-ить...
— К семнадцатой спецкомнате подходил?
— Никак нет!
— Твое счастье... Тебе, сержант, два месяца без увольнения...
— Есть!
— А тебе, Двоехеров...
— Двоехо...
— ...тебе, Двоехеров, двое суток холодной гауптвахты. С сегодняшнего дня! Чтоб у тебя оба твои ...... стали фиолетовенькие! Так и доложи у себя в интендантском майору Панасёнкову. Скажи — генерал Фездюленко самолично приказал! Вопросы есть?
— Никак нет, Товарищ генерал-майор! Вопросов не имею!
* * *
Первая в жизни, оттого самая искренняя молитва старшего лейтенанта Х.Х.Двоехорова, обращенная им во дни, предшествующие Рождеству Христову, ко Господу от чистого сердца в минуту отчаяния, под конец второго дня холодной гауптвахты.
«Господи Боже, иже еси... Не помню, как там матушка говаривала, ну да Ты знаешь и сам!..
Ни о чем Тебя прежде не молил, ни на что тебе не сетовал — ни когда в школе на второй год оставили и папенька за то ремнем драл, ни когда Люсьенка, зараза, променяла на того физика-шизика, ни когда в учебке ребята «Хорьком» дразнили (это оттого, что родители, — хоть бы сейчас им икнулось, — Харитоном нарекли), ни когда в ту пятницу на мизере короля с тузом прикупил; — никакими ведь хлопотами не обременял Тебя, Господи.
И родился-то семимесячным, недоношенным, и фамилейкой-то папенька одарил — стыдно сказать; и лицом-то я, знаю, не красив (рябоват), и статью не вышел, и левый глаз с косиной. Терплю, не ропщу, — видишь сам, Господи! И служба хуже некуда, цельными днями зад просиживаешь, а в чинах никакого роста, и майор Панасёнков, гнида, честит на людях за всякий сущий пустяк. И тут, на холодной гауптвахте, когда дрожмя дрожу — никакой моченьки нет (к тому же без курева), — все сносил и дальше снесу.
А вот с папочкой этой фиолетовенькой — видишь, не удержался, возроптал! Потому как есть предел всякому человеческому терпежу! Не мог, ну не мог я ее за просто так посеять, никак не мог! Знаешь Ты раба своего Двоехе... Прости, Господи! Видишь, как прикипело! ...раба своего Двоехорова. По какой другой части — а по бумажной всегда был у раба Твоего полный ажур. Чтоб какую папенцию когда не пронумеровал или там не прошнуровал — да упаси Боже! Не говоря уж о том, чтобы вот так вот за здорово живешь, даже не пивши (разве самую малость — пивка по стаканчику с Любаней Кумовой), взять да и потерять!
И не то печалит, Господи, что кровосос Панасёнков из-за этой папочки со свету вовсе сживет, не то, что с операции «Рефаим» снимут в два счета, а то, что после такой потери грош мне будет моя человеческая цена! В единственном, что умел, — и так лопухнулся!..
Так что, Господи, иже еси... — фиолетовенькая она такая, тоненькая, с тесемочками. Номер двадцать два дробь сорок восемь «сэ»! В общем, ежели архангел твой какой, или уж не знаю кто, — ежели он ее при случае обнаружит, то пусть знает: то — раба твоего, старшего лейтенанта ДвоехОрова это папенция, Харитона Христофоровича. И пусть тихонечко так положит, но только чтоб я нашел, чтоб не Панасёнков, а иначе совсем мне труба.
Пусть положит по-тихому — и все. Как бы никто вовсе и не терял... А я за то и пост (вот те истинный!) соблюду, разве только, если позволишь, по воскресениям пивка с рыбешкой (самой простенькой, навроде бычка в томате; и к Лайме больше ни ногой (особо — после вчерашнего). Сделай, а? Ну, право, Господи, иже еси!..
Аминь (или как там у Тебя положено).
Прости за докуку. В остальном — всё, Господи. Вопросов больше не имею.»
* * *