Когда рвут тростник, то другие стебли тянутся за ним, так как он растет пучком.
Из китайской «Книги Перемен»
«Vivas voco!..» — выдернуло из сна, процарапываясь к сознанию.
Я открыл глаза и включил ночник. Никакого голоса совершенно точно не было, я в этом не сомневался. Лайма безмятежно спала, ее раскиданные по подушке платиновые волосы казались голубоватыми в свете ночника.
Но откуда же, откуда это?.. Вот и опять, кажется...
Нет! Что за черт! Ничего!.. Только метель за окном да какой-то слабый стук в стенку — смолкнет, и опять...
Стоп! Да это же морзянка, вот в чем дело!
Я прильнул ухом к стене. Да, конечно же! Вот, опять!.. «Тире, тире, точка, тире...» Это же латинский код! Получается: «Vivas voco...» А теперь русским кодом: «Отзовитесь, если слышите...»
Взяв с тумбочки расческу, я ею тихонько, чтобы не разбудить Лайму, отстукал по стене:
«Я вас слышу».
Теперь его рука явно дрожала.
«Боже! — отстучал он. — Вы понимаете по-русски! Скажите, это Россия?»
Все это сильно напоминало сюжет из «Графа Монте-Кристо». Как бишь звали этого старика? Аббат Фариа, кажется... Я ответил морзянкой:
«Это Центр, он недалеко от Москвы».
«Слава Богу... — после паузы отозвался он. — Скажите, Москва все еще столица России?»
«Да... А кто вы?»
«Мое имя вам ровно ничего не скажет, — донеслось в ответ. — Боюсь, оно давно уже всеми в мире забыто за ненадобностью. А вы случайно не Ламех?»
«Нет, меня зовут Сергей».
«Прекрасное имя!.. Нас никто посторонний не слышит?»
Я покосился на спящую Лайму. Наш перестук с минуты на минуту мог ее разбудить, она уже начинала сквозь сон подергивать веками.
«Пока нет, — отстучал я как можно тише. — Но я здесь не один».
«Будьте осторожнее, тут везде уши. В случае тревоги дайте сигнал отбоя — три отрывистых тире. Связь возобновите сами, когда снова будет безопасно. Но только непременно возобновите, заклинаю вас!»
«Хорошо, — пообещал я. — Но пока можем продолжить. Давно вы тут?»
«Не знаю, — был ответ. — Давно не вел счет времени... Смотря какой нынче год на дворе».
«1999-й».
При странности моего невидимого собеседника, меня, пожалуй, не очень удивил бы вопрос — по какому летоисчислению? Но вместо этого воцарилась долгая тишина, а когда я уж было подумал, что связь по какой-то причине оборвана, он выстукал:
«Боже, трудно поверить!.. Значит, уже совсем близко...»
«Что близко?» — не понял я.
Его ответ ясности не внес.
«То, что должно произойти, — старательно отстучал он в стену. — Если вы тот, за кого я вас принимаю, то вы должны понять. А если я ошибаюсь — то и надо ли вам понимать?»
«За кого вы меня принимаете? Объясните, наконец!» — Меня уже начинала злить его манера изъясняться загадками, и я простучал это явно громче, нежели следовало. Голова Лаймы зашевелилась на подушке.
«Почему-то мне кажется, что вы один из нас, — был ответ, — что вы один из деспозинов. Лишь этим я могу себе объяснить ваше чудесное появление тут. Умоляю — подтвердите, если это действительно так!»
И ведь главное — слово-то я где-то слышал!.. Когда? Где?.. Кажется, от бедолаги Брюса тогда, на чердаке. Почему тогда же со всем комфортом его как следует не расспросил?
В наказание теперь приходилось об этом выспрашивать с куда меньшими удобствами — морзянкой сквозь стену:
«Не понял. Кто такие деспозины? Поясните».
«Это очень долго объяснять, — был ответ. — Неужели я ошибся?.. Хотя бы скажите — некая глухонемая содержанка...»
«Да! — перебил я его. — Меня уже спрашивали о ней».
«Кто? Кто вас спрашивал?»
«Гюнтер. Знаете его».
«К сожалению, знаю. Предупреждаю вас: опасайтесь его, это очень скользкий человек...»
«Еще он спрашивал о моем родстве с одним флотским офицером, с лейтенантом...»
«Фон Штраубе, не так ли?» — было подхвачено торопливой морзянкой.
«Да».
«И что вы ему ответили?»
«Ему — ничего. Хотя он, мне показалось, и сам о чем-то таком догадывается. Но вам скажу. Да, насколько мне известно, речь идет о моих давних предках...»
«О, я же говорил! Вы — Ламех!..»
Всплеск морзянки за стеной был таким, что Лайма наконец подняла голову и приоткрыла глаза, так что на этом загадочном восклицании незнакомца пришлось оканчивать наш разговор. «Три отрывистых тире. Отбой», — как было уговорено, успел напоследок тихонько просигналить я, и за стеной тут же все смолкло.
Лайма приподняла голову и, еще с закрытыми глазами, спросонок что-то вначале пробормотала по-латышски. Лишь через секунду проснулась окончательно и уже по-русски спросила с некоторой тревогой:
— Не спишь?.. Сколько сейчас?.. Ты что! Еще пять часов!.. Стучали или мне показалось?..
— Да, по-моему... в дверь... — соврал я. — Не обращай внимания, спи.
— Кто? Ты посмотрел?
— Еще чего! Мало ли кому не спится.
— Ты с ума сошел, так нельзя! — заявила она. — Мы же в Центре! — С этими словами она мигом вскочила, ухитрившись без промаха впрыгнуть в тапочки, накинула прозрачный пеньюар и стремительно выпорхнула в прихожую.
Я не стал возражать.
Слышал, как Лайма открыла входную дверь, что в ее прозрачном, как хрусталь, одеянии было чрезвычайно смело. Кажется, даже вышла на этаж, кого-то высматривая. Наконец, удостоверившись, что там никого, она снова защелкнула замок и прошла в ванную.
Пока там лилась вода, я схватил расческу и судорожно отстукал по стене:
«Вы слышите?»
«Да. Вы опять один?»
«У меня всего пара минут. Кто такой Ламех?»
«Это неважно. В другой раз. Мало времени. Главное — будьте готовы к тому, что...»
Узнать, к чему надо быть готовым, не удалось — Лайма уже выходила из ванной. Снова — три тире. Отбой. Всё. Когда она стремительно вошла в спальню, моя рука еще ерзала по стене, выстукивая последнее тире.
— Что ты делаешь? — спросила она, глядя на меня с подозрением.
— Ничего... По-моему, там, под бра, таракан...
— Какая гадость! — поморщилась она. — В апартаментах!.. Дезинфекцию Кумова проводила. Ну ничего, утром полковнику Ухову доложу, будет ей!
— Да нет, только показалось, — промямлил я, никого не желая подводить. — Чего ты вскочила? Ложись, до утра еще далеко.
Однако, несмотря на свое одеяние, сотканное практически из чистого воздуха, в эту минуту Лайма была как никогда холодна и сурова.
— Так нельзя, — строго сказала она. — Мы с тобой в Центре. Здесь, если стучат, сразу надо открывать.
— Ну, знаешь!.. — возмутился я. — Вот у меня уже где здешние ваши порядочки! Если кому приспичило — не умрет, подождет до утра!
Казалось, что под этим прозрачным пеньюаром отлично сделанная ледяная мраморная статуя. И в голосе Лаймы сквозила стужа.
— А если вдруг объявили час «Ч»? — озадачила она меня вопросом.
— Что еще за час такой? — не понял я.
— Ты что, маленький? Это когда все должны быть готовы, — терпеливо объяснила она. — Обещай, что больше так не будешь делать.
«О чем она? — подумал я. — К чему — готовы? Уж не к тому ли самому, к чему призывал быть готовым и мой незримый собеседник за стеной?» Расспрашивать об этом ее было, похоже, бессмысленно, да и меня сейчас куда больше занимали другие загадки.
— Ладно, — не желая спорить, все-таки пообещал я. И спросил как бы невзначай: — А мы в каком номере? Когда входили, я не заметил.
— Боишься заблудиться? — стала оттаивать она. — Не заблудишься — апартаменты одни на весь Центр... А вообще-то — пятнадцатый.
Это уже было что-то. Пятнадцатый — значит, нечетная сторона коридора. Стало быть, там, справа, откуда стучал в стену незнакомец, скорее всего — семнадцатый. Именно о семнадцатом-то номере и упоминал колобок-Гюнтер. Какой-то узелок начинал так или иначе завязываться, только пока было не видно концов.
— Раньше здесь только президент один раз останавливался, когда в Центр заезжал, — уже вполне миролюбиво сказала она. И добавила не без гордости: — А теперь вот мы с тобой!.. А Любка тараканов тут развела! Ничего, уже будет ей! Обязательно скажу Ухову.
— Не надо Ухову, — попросил я. — Не было никакого таракана, показалось мне.
Лайма сделала вид, что меня не расслышала, из чего я заключил, что в этом ее все равно не переломить, и жаль стало пышнотелую Кумову, которой по моей милости ох как несладко, пожалуй, придется. Это было видно по Лайминому лицу, повеселевшему, очевидно, в предвкушении Любиных страданий. Похоже, счеты у них были давние, и тут уж я вряд ли что-либо мог поделать.
Обозвав себя в душе подлецом, я все-таки решил воспользоваться ее улучшившимся настроением и спросил как о чем-то вовсе не значимом для меня:
— Кстати... Ты ведь давно в Центре... Ты случайно не знаешь, кто такой Ламех?
По тому, как Лайма вздрогнула, и чурбан бы догадался, что имя ей знакомо. Однако она тут же старательно изобразила безразличие:
— Как ты сказал?.. Ламех?.. Нет, никогда не слышала... А он что, тут, в Центре? Тебе кто сказал?
Я понял, что здесь надо быть осторожнее, во всяком случае, покуда не стоит форсировать события, поэтому, зевнув, произнес:
— Не помню уже... Кажется, от кого-то услышал... А может, в книжке прочитал... Ладно, не знаешь — и не надо... Давай, что ли, спать?..
Но в глазах у Лаймы уже не было даже остатков сна. Там теперь было что-то совсем другое.
— А ты хочешь спать? — спросила она. Почему-то в такие мгновения ее прибалтийский акцент усиливался, придавая ей больше загадочности и шарма. Затем она скинула на пол свой пеньюар, приблизилась ко мне вплотную. — И теперь тоже хочешь спать?
Боже, какая у нее все-таки была фигура!.. И вся она, вся!.. Уже ни о чем другом я не мог думать.
— Совсем не хочу! — выдохнул я.
Она приказала:
— Тогда — быстро под душ!..
Когда я вернулся из ванной, Лайма, прекрасная в своей наготе, по-турецки поджав под себя ноги, восседала посреди кровати.
— Ложись на спину, — сказала она. Затем, проводя губами по моей груди, прошептала: — Лежи спокойно. И будь послушным мальчиком...
И я был послушен! Господи, как я был послушен! Каждой клеточке ее тела, каждому касанию ее губ!..
Потом, когда лежали рядом, обессиленные, она, прижавшись ко мне, спросила:
— Этот... как его?.. Ламех... Тебе про него Брюс, наверно сказал, да?..
Пора было возвращаться в действительность.
— Нет, не Брюс, — сонным голосом отозвался я. — Говорю тебе — не помню уже... Может, просто приснилось... — и сделал вид, что засыпаю.
Лайма, явно недовольная, отодвинулась и повернулась ко мне спиной. Мы, однако, оба не спали. Я думал о странных событиях этого дня и этой ночи, а Лайма... О чем она думала, один Бог может знать...
...и, распахнув дверцы шкафа, увидел круглую мягкую игрушку, подвешенную на плечики за велюровый пиджак, круглые копытца на полметра не доставали до пола.
Затем плечики сами собой развернулись, и игрушка, улыбаясь, взглянула на меня широко открытыми круглыми глазками Гюнтера.
— Что ж, приступим, — сказала игрушка. — Итак, вы назвали определенное имя. Имя Ламех, не так ли? — Внезапно мягкими пальчиками, оказавшимися неожиданно цепкими, она обхватила мою голову, чтобы я смотрел прямо в глаза, и визгливым голосом выкрикнула: — Ви плёхо понимайт по-рюсски? Sie sind mit Lameh bekannt?.. Wer er ist?.. Von wem harten Sie uber ihn?.. In die Augen zu sehen! Schnell zu antworten!.. [Вы знакомы с Ламехом?.. Кто он?.. От кого вы слышали о нем?.. Смотреть в глаза! Отвечать быстро!.. (нем.)]
Но ответить я не смог бы даже если бы захотел — игрушка разбухала, вот-вот готовая лопнуть, словно ее кто-то надувал, она запечатала собою мне рот и нос, мешая дышать, а хваткие пальчики не давали мне отстраниться. Лишь ценой нечеловеческих усилий мне удалось наконец чуть податься назад, чтобы хлебнуть воздуха...
Седьмая глава
УЧИТЕЛЬ ГОТЛИБ. КОНЕЦ СВЕТА И НЕМНОГО МАТЕМАТИКИ
[Не более чем в рамках учебника В. Мордкевича «Алгебра и элементарные функции» для 10—11 классов (прим. авт.)]
1
...Лишь тут я проснулся — видимо, под самое утро все-таки провалился в сон и слишком неосторожно зарылся носом в пуховую подушку.
Сквозь шторы пробивался бледный утренний свет. Лайма безмятежно спала, откинувшись на другой конец огромной кровати.
Кое-как придя в себя от пережитого во сне кошмара, я вспомнил о незнакомце за стеной и уже хотел подать ему сигнал, однако вовремя остановил себя. Нет, здесь надо быть осторожнее. Придется ловить момент, когда останусь в спальне один.
...Ламех... Ламех... Почему он решил, что я — Ламех?..
* * *
Ген.-полковнику Погремухину О.С.
(секретно)
...и затем товарищ «Гюнтер», закрывшись с «Племянником» в кабинете апартаментов, имел с ним продолжительную беседу, меня же выставив за дверь, почему о содержании беседы доложить не могу...
...ночью, разбудив меня, спрашивал о «Ламехе» — видимо, о том самом агенте, о кот. я была проинструктирован(н?)а полк. Уховым. Других агентурных кличек, как то «Ной» и «Мафусаил», при мне не упоми... не упомянал. При этом вел себя скрытно, на мои вопросы, откуда знает про «Ламеха», отвечать не стал, несмотря на все мои не однократные усилия.(«Тут подчеркнуть обязательно!»)Утверждал, что имя «Ламех» пришло ему в голову случайно...
(«Уж ты прости, Сереженька! Парень, конечно, ты хороший, плохих в апартаменты, небось, не селят, но — отчет есть отчет. Зато не стану писать, что на стук в дверь не ответил, хотя мог быть час «Ч». Да тут, что говорить, и сама чуть-чуть сплоховала...»)
...и на недопустимую халатность ст. прапорщика Кумовой Л., которая, не смотря что ей доверили дезенфи... дезинфи... убрать в апартаментах, не соблюла правила геги... («гиге...»?)гегеены, отчего завелись тараканы, мешающие работать по операции «Рефаим»...(«Пусть-ка теперь Любаня покрутится!»)
...и про колготки еще раз напоминаю, которые пока Панасёнков не выдал, потому что ждет приказа от Вас. Нужны итальянские, «Филодоро», 4.
Лайма Д.
* * *
(По телефону)
— Корней Корнеич? Погремухин говорит. Разрешите вас поздравить — «Гюнтер» уже в Центре.
— Да ты что, Погремухин? Ты с колокольни ............, что ли? Как же это ему?..
— А это уж у своих спросите. Кто дежурил на входе?
— Ухов... Ну, ужо будет ему, .........! Ладно, с этим ......... разберемся!
— Не сомневаюсь. А с «Гюнтером» как?
— М-да, тут сложнее... Гляди ж ты, просочился!
— Ему не привыкать.
— М-да... И чего, спрашивается, роет?
— Ясно: по операции «Рефаим». Вчера, как мне доложили, беседовал в апартаментах с «Племянником».
— Так ведь «Рефаим» целиком на нас! Вот у меня шифровка из самой Администрации!
— Ну, там у них, в Администрации, тоже сейчас не все так просто. Молодежь играет свою игру.
— Игрули хреновы!
— Целиком и полностью согласен!.. Однако с «Гюнтером» надо все же — ухо востро: больно опытен, хоть и молод. И играет, похоже, за ту команду. Ох, чую, спешить надо, пока их команда все не перехватила!
— И что делать?
— Ясно! С «Рефаимом» не медлить — вот что! «Племянничек» покуда наш!.. А то новая команда все расхватает — спишут нас тогда, Корней Корнеич, вот увидите!..
— Ну, ты — не того... Ты давай без паники... А с Ухова, ........, шкуру спущу!
— Не смею прекословить!.. Но как-нибудь с Уховым этим поосторожнее, чтобы «Гюнтер» не пронюхал.
— Учить будешь... Сами не маленькие.
— Тогда — за сим разрешите...
— ..................................!
* * *