Суру вздрогнул.
— Да, учили.
— А как, интересно?
— На своей шкуре. Это очень доходчиво. И когда знаешь, что такое настоящая боль, не станешь причинять её никому без крайней нужды. Это все же лучше, чем раздробить человеку руку или вырвать глаз, для чего не надо вообще ничего уметь. Если бы мне пришлось тебя пытать, ты бы в любом случае остался живым, неискалеченным и быстро поправился. А заодно разучился бы задавать такие вопросы.
— Попробуй.
Суру встретил спокойный взгляд широко открытых глаз Элари. Минуту они смотрели друг на друга, потом файа опустил глаза.
— Я не смогу. Мне… вообще не приходилось никого пытать. И я не хочу больше об этом говорить. Я сказал глупость. Извини, — голос Суру звучал глухо, его голова была опущена.
— Тогда зачем ты мне всё это рассказал?
— Потому, что девчонки бывают разные. Некоторым нравится бить мальчиков по яйцам, я таких видел. А некоторым может понравиться не твоя душа, а только симпатичная мордашка. Она затащит тебя в постель, а утром скажет братьям, что ты её изнасиловал. И тогда они выпустят тебе кишки на её глазах.
— Зачем же вы тогда их этому учите?
— По мне, пускай уж лучше девчонки бьют мальчишек, чем наоборот. Нельзя же просто так привить уважение к женщине, если оно не будет ни на чем основано! У нас всякий знает, что рискует жизнью, замахиваясь на женщину. И таких находится очень немного.
— Например воины? Ведь их тоже учат этому?
— Да. Но это страшный позор. Это карается смертью, Элари. Я не должен этого говорить, но у нас есть особые… файа, которые следят за этим. И тайно, с помощью яда… или иных средств устраняют таких… всех, кто действует во вред остальным. Это важный труд… но совсем не почетный.
— Тайная полиция?
— Если хочешь — так. Это как лимфоциты в твоем теле. Без этого не обойтись. Ладно, хватит. Пошли.
К удивлению Элари, никаких пограничных формальностей не было — здесь не бывало гостей извне. Их даже не пропускали в город — они просто вошли в него, как возвратившиеся с лова рыбаки.
— Куда мы идем? — спросил юноша.
— У меня тут есть комната… даже две. Нам нужно отдохнуть. Потом нас хочет видеть правитель Атхим Ир.
— Зачем?
— Я единственный выживший солдат из половины его армии. А ты мой друг и видел больше меня. Неужели не ясно?
— Но если это так важно, то почему не сейчас?
— Правитель не желает, чтобы его взор оскорбляли истощенные замарашки, которые, к тому же, не могут и слова сказать от волнения. Нам дали пару дней, чтобы прийти в себя. К тому же, он правитель только формально. Вся власть принадлежит Совету, а он… как бы это сказать… его представитель. И всё.
— Я вижу, вы всё делаете вместе, — сказал Элари.
— А как иначе? Тут трудно жить. Мы или будем вместе работать… или вместе умрем.
Юноша лишь кивнул. Он был занят — жадно осматривался по сторонам. Байгара, запретный город, в который он давно мечтал попасть, вдруг перестала ему нравиться. Слишком уж здесь всё было одинаковым — одинаковые дома-коробки без всяких украшений, одинаковые кварталы, одинаковые улицы. Если бы не номера на домах, тут ничего не стоило заблудиться. От самого облика этих домов — красный кирпич голых стен, высокие деревянные крыши, дощатые балконы, узкие двери и окна — веяло духом унылой скучной старины. Серое пыльное дерево тоже было старым. Первые этажи домов сплошь занимали какие-то магазинчики, учреждения и мастерские, в которых файа делали то немногое, что могли сделать из местного сырья или привезенных из-за моря деталей. В магазинах местами попадались витрины, но обычные застекленные рамы были здесь редкостью. Чаще всего окна закрывали плотные ставни, на первых этажах иногда дополненные решетками.
— Почему у вас почти нет стекол? — удивился юноша. — Разве вам не мешает пыль?
— Стекло дорого, — равнодушно ответил Суру. — И легко бьется. Дерево тоже дорого, но зато долговечнее.
Элари скривился. В глаза ему лезли все новые признаки убожества — электрические провода, протянутые на столбах чуть ли не посреди улицы, сложенная из каменных плиток мостовая… каменные, а не бетонные фундаменты домов… Этот город был построен сразу, целиком, и целиком состарился. Нигде никаких новых построек, лишь кое-где — следы ремонта. Всё было сделано очень добротно, никакого сравнения с Си-Круаной… но они были похожи — два старых городка на самом краю света.
— У вас водопровод-то хоть есть? — спросил он.
— Есть. Ну, не везде, конечно. Мы же залезли в дома прямо с деревьев.
Элари обиженно замолчал. Он знал, что бессмысленно высмеивать город, в котором ему придется жить… особенно зная, чего стоило вообще его построить. Но, как не говори, смотреть на прохожих было гораздо интереснее. Он думал, что окажется здесь единственным человеком, но нет — среди шести-семи смуглых лиц попадалось одно светлокожее.
— Я и не знал, что здесь живут люди, — сказал он. — Я думал, что вы оставляете всех беглецов в Си-Круане.
— Беглецы бывают разные, Элари. Когда к нам приходят и просят защиты, мы не можем отказать — это недостойно. Но преступников мы оставляем в Си-Круане, а остальных… берем сюда. У них рождаются дети…
— И у тех, кто живет в Си-Круане, тоже рождаются дети? И тоже остаются жить там?
— Если ты сам видел — зачем спрашивать?
Элари промолчал. Некоторые лица были странными — черные волосы со светлой кожей, синие глаза на смуглых лицах, кожа разных оттенков…
— Это полукровки? — удивился Элари. — Я думал, у нас не может быть общих детей.
— У нас с тобой — не может, — ответил Суру и Элари хихикнул. — Раньше мой народ был другим… но это было так давно, что я не знаю, было ли. Но мы не любим говорить об этом. Если ты не принадлежишь ни к одному народу, жить трудно. С обеих сторон всегда полно радетелей за чистоту крови. Пожалуй, если бы у нас не рождалось общих детей, было бы лучше.
— Тогда почему вы это допускаете?
Суру удивленно посмотрел на него.
— А что делать? Запретить любить, кого не надо? Уже пробовали. Это был такой идиотизм… Мы даже поселились одни в этом гиблом месте, где больше никто не жил, чтобы не… раствориться. Куда же дальше? И кстати, ты заметил, что полукровки красивее чистокровных?
Элари кивнул, продолжая рассматривать прохожих. Всё же, в них было нечто странное. Одежда? Нет. Во всяком случае, не настолько, чтобы выйти за пределы личных причуд. И вдруг он понял. Возраст. На улицах не было никого, моложе двадцати лет… или двадцати пяти, если говорить о женщинах. Были старики, даже дряхлые, но не было ни девушек, ни юношей, ни молодых женщин, ни, тем более, детей — всего, что составляет будущее народа.
— А где они? — спросил он. — Где дети? Вы их что, прячете?
Суру остановился и долго смотрел на него.
— Об этом тоже не стоит говорить, но… Ладно. На самом деле все наши дети живут всего в одном месте — в оазисе Лангпари, к северо-востоку отсюда. А когда вырастают — приезжают сюда… или в другие селения. Таков обычай… хотя никто не хочет уезжать оттуда. Там красивое место… зеленая долина, похожая на Айтулари. Я тоже там вырос… и не знаю, кто это придумал. Наверное, просто не хватило места, — а кому отдать лучшее, как не детям?
Квартира Суру оказалась более чем скромной — две небольших комнатки на пятом этаже длинного дома, с низкими потолками, почти пустых. Зато в её узких окнах были настоящие стекла, хотя они и пропускали мало света. Элари подумал, что Суру очень неприхотлив — в его жилище почти не было личных вещей.
Его друг рассмеялся в ответ на такое предположение.
— Я здесь просто не живу. Все мои вещи остались в Емс-Самзе. Да и не мой это дом, тут всё принадлежит государству… как и повсюду у нас. Но зато он достался мне совершенно бесплатно, как подарок к совершеннолетию.
— У тебя хороший народ, — Элари захотелось вдруг хоть этим отблагодарить друга, спасшего ему жизнь — и не один раз. — Я слышал, вы все живете очень дружно — не воруете, не ссоритесь, не пьянствуете.