— Приключений и любви? — Суру улыбнулся в ответ на его фразу. — Я не против. Ты хочешь побывать в Золотых Садах?
— А что это?
— Как бы сказать… тут место, где дети рождаются, растут, получают воспитание. А там находится исходный пункт всего… ну… процесса.
— Где они зачинаются, так что ли?
Суру улыбнулся.
— Ну в общем… да, но не только. Это место… сердце нашего народа. Там живут лучшие юноши и девушки… там рождаются самые красивые дети. В общем, это место, где живет и умножается красота. А ещё — хранятся наши обычаи, знания, место, где обучаются лучшие из нас — Воины, воспитатели… любой файа может прийти туда и попросить любви, — глаза Суру хитро сверкнули.
— Это что, публичный дом?
— Пару веков назад за такое тебе отрезали бы язык. Там девушки не берут платы. У них есть право отказать просящему… так они чаще всего и делают. А второго шанса у тебя не будет. Никогда. Многие так и не решаются побывать там, боясь получить отказ — в этом нет ничего позорного, но… ну, ты-то им наверняка подойдешь, — он покосился на задумчивое, красивое лицо Элари.
— А ты?
— Я? Я вырос там, но до сих пор не решался.
Они вышли к Золотым Садам уже в темноте, — традиционное время для таких посещений, как сказал Суру. Сады занимали громадный кусок земли в самом центре долины, у подножия реакторного холма. Их окружала высокая каменная стена с зубцами и башнями, покрытая от старости мхом. Вопреки ожиданиям Элари, их пропустили за ворота беспрепятственно. Насколько он мог видеть, это были настоящие сады, самые лучшие, какие можно было развести в этом холодном влажном климате, — ничего, кроме деревьев и зелени. Лишь у подножия холма виднелась группа громадных каменных зданий — темных, старинных даже на вид. В отдалении от них стоял высокий промышленный корпус из серого бетона и по сравнению с ним они казались небольшими. Со своими вентиляторами и толстыми горизонтальными трубами он казался совершенно неуместным здесь, в обители любви. Массивные глухие стены намекали на мрачную потаенную работу, не любящую солнечного света и посторонних глаз. Элари ощутил возбуждающий вкус таинственной опасности.
К его сожалению, они не пошли туда. Суру свернул к массивному прямоугольному строению с плоской крышей и глухими гранитными стенами, украшенными старинной резьбой. Внутри оно оказалось неожиданно уютным: пушистые ковры на полу — их заставили разуться у входа, — завешанные зеленой тканью стены, мягкий свет незаметных ламп…
Две тоненьких, красиво одетых девушки предложили им подождать и, смеясь, исчезли за внутренним занавесом. Они сели. Элари ощутил неожиданно сильное волнение. Он по мере сил привел свою одежду в наиболее приличный вид и самым тщательным образом вымылся, но все же опасался, что выглядит растерянным и неловким. Пригладив свою растрепанную гриву, он запоздало подумал, что не помешало бы и подстричься… и тут же почувствовал, что за ним наблюдают.
Нервно осмотревшись, Элари не заметил ничего. Тишина, мягкий свет, особый, мягкий запах этого места исключали даже мысль об опасности… но Суру тоже оглядывался — растерянно и тревожно — и волнение друга необъяснимым образом успокоило юношу.
Наконец, та же смеющаяся девушка предложила им войти. С бешено бьющимся непонятно почему сердцем Элари откинул полог. Там были ещё девушки — семь или восемь — но он на них не смотрел. В один миг всем его вниманием завладела Иситтала — высокая, гибкая, очень красивая в простой одежде — белой футболке, шортах и сандалиях. С минуту они молча смотрели друг на друга. Юноша задыхался от волнения — он чувствовал страх и щемящее предвкушение чего-то необычайного. Наконец, Иситтала подошла к нему и взяла в свои узкие крепкие ладони его руки. Элари попытался выдернуть их, но у него не получилось. Она смотрела прямо в его глаза и он опустил взгляд… невольно глядя на её руки и чувствуя, какие они прохладные и гладкие.
— Я выбираю этого юношу, — сказала она громко.
Элари словно очнулся от сна и осмотрелся. Девушки уже расходились. Одна из них вела за руку смущенного Суру — ему тоже повезло. Ещё через несколько секунд они остались одни. У него сладко защемило сердце. Сейчас…
— Любовь — рассвет жизни, — сказала Иситтала, всё ещё неотрывно глядя в глаза юноши, — и она особенно прекрасна на рассвете дня. Таков обычай, — пояснила она, заметив его удивление. — Но завтра утром у меня будет много дел, так что… ты не против?
Элари ужасно смутился и густо покраснел. Она была старше его — лет на восемь — и рядом с ней он чувствовал себя неловко.
Иситтала потянула его за руку.
— Не бойся. Я тебя не съем. Пошли.
Она нырнула под занавес, сливавшийся с драпировками стены. Элари, волнуясь, как мальчишка, последовал за ней. Длинная, почти темная каменная лестница привела его в сумрачный подземный зал с бассейном, едва освещенный отблесками живого огня. Здесь было очень тихо, едва доносился слабый плеск воды.
Элари замер у её кромки, осматриваясь. Казалось, он видел это место раньше — во сне или в какой-то другой жизни. Тихий шорох за спиной заставил его обернуться. Он не сразу заметил Иситталу — её смуглое нагое тело сливалось с тенями, падающие на бедра вьющиеся черные волосы казались облаком тьмы.
Юноша застыл, не замечая, что приоткрыл рот от восхищения. Она была очень красива — немного пугающей, диковатой красотой, безжалостной в своем совершенстве. Трепещущий свет мягко растекался по её гладкой коже, слабо отблескивал на высокой груди, полускрытых тяжелой гривой крепких плечах — буграм мышц на них могли позавидовать иные юноши, — сбегал вниз по сильной руке, очерчивая сумрак подтянутого живота, и задерживался на крутых изгибах поясницы. Широкие бедра — воплощение женской силы — смутно угадывались в полумраке.
Отвернувшись, отчаянно стесняясь, Элари выскользнул из несложной одежды. Иситтала медленно подошла к нему, рассматривая, и по коже юноши прошел резкий озноб. Она была так близко… он всем телом ощущал её тепло… её пальцы легко коснулись живота и Элари вдруг бросило в жар. Он попытался отстранить девушку, но его руки самым естественным образом легли на её беззащитно открытую грудь…
— Ты весь очень красивый, — прошептала она, мягко, но неодолимо увлекая его за собой на расстеленные на полу шкуры. Её ладони, легкие, как облачка, скользили по нему. — Теперь не двигайся… подожди… Не бойся. Закрой глаза… вот так… дыши ровно… тише… тише… расслабься… Вытянись.
Она касалась его ногтями и кончиками пальцев, постепенно спускаясь от пальцев рук к пальцам ног, скользя, казалось, прямо вдоль чувствительных веточек нервов, что тянулись под его кожей. Элари замер, почти не дыша. Плавая в истоме, он едва заметно вздрагивал, когда Иситтала касалась его самых чутких мест — подошв или внутренней стороны приоткрытых губ. Она постепенно усложняла пытку, доводя её до самых высших ступеней и раз за разом подводя сладкую истому юноши к последнему пределу сопротивления. Мышцы Элари начали невольно вздрагивать, он закусил губу… потом, неожиданно для себя, рванулся, поймал девушку, обвил её руками и ногами… и негромко вскрикнул, когда их тела слились в единое целое. Иситтала двигалась очень умело и он, скрестив босые ноги на её узкой пояснице, порой переставал дышать от удовольствия. Она откидывалась назад, когда он ласкал её грудь, их бедра сплетались…
Это тянулось целый час, как показалось Элари, потом он умер, растаяв в яростном белом свете, и родился заново. Так с ним не бывало ещё никогда — а ведь девушки не раз удивлялись силе его чувств…
Они долго купались, потом сели рядом и говорили несколько часов, иногда касаясь друг друга. Элари было очень хорошо, он чувствовал дикую радость просто потому, что любимая рядом, перед ним, на расстоянии вытянутой руки, и с ней можно говорить обо всем. Его не смущало, что говорит в основном он, а она только слушает, что ради него она нарушила закон — напротив, его радовало, что нашлась та, кто понимает его и ей можно рассказать всё, о чем он думал и всё, что он пережил, не скрывая и не стесняясь ничего. Когда он замолк, ему уже нечего было сказать. Её лицо приняло странное, тревожное выражение.
— Я рада, что не ошиблась в тебе, — наконец сказала Иситтала. — Но ты ещё совсем мальчишка. Вначале я не хотела этого, но теперь я помогу тебе. Тебе не хватает лишь знаний и опыта — всё остальное у тебя есть. А теперь пойдем спать, — она усмехнулась, поймав его взгляд. — Просто спать. Я бы не против, но ты так устал…
Элари и в самом деле устал. Когда они добрались до стоявшей в нише постели и погрузились в мягчайшую глубину перин, юноша уснул почти мгновенно.
Но засыпая он понял, какой полной и мудрой может быть любовь.
Рассвет он проспал, а утро выдалось мрачным и пасмурным. Одинокий Элари долго стоял в саду, вздрагивая от сырого холодного ветра. Настроение у него было хмурым — похоже, о нем все забыли. Когда он проснулся, то не нашел ни Иситталы, ни вообще никого. Ему оставили завтрак, но это было слабым утешением.
Элари так задумался, что вздрогнул от неожиданности, заметив подошедшего Суру. Его друг был так же тих и задумчив, как и он сам.
— Знаешь, я не представлял, как можно любить, — смущенно сказал файа. — Стоило мне узнать её — и другие выпали из моей души начисто!
— Да? — Элари улыбнулся, краем рта. — А я люблю её… и она меня тоже любит… я думаю. Она столько мне рассказала… Правда, что ваш народ раньше жил в совсем другом мире? И что сейчас тоже живет?
— Я не знаю, — мысли Суру в этот миг были ещё далеко.
— Она сказала, что мы… что вы… что ваш народ — осколки, оторванные от целого, что нет надежды вернуться и надо просто жить… что здесь… — он не успел договорить, заметив, что Иситтала идет к ним, в похожем на тунику белом платье, толстом и явно очень теплом, и легких сандалиях. На её густейшей, падавшей на спину черной гриве покоился массивный обруч из резного серебра, делая её похожей на принцессу. На тяжелом поясе из чеканных квадратов вороненого железа висел длинный кинжал, ножны второго она держала в руке.
— Нам надо поговорить, — спокойно сказала она.
Суру безмолвно кивнул и пошел прочь. Элари удивленно смотрел ему вслед. Он уже знал, что некоторые файа более равны, чем другие, но не представлял — насколько. Сейчас он понял.
— Ты… ты… ты любишь меня? — он заговорил о том, что считал самым главным. Тотчас на лице Иситталы вновь появилось это странное выражение — в этот миг она презирала его.
— Посмотри на меня, мальчишка. Могу ли я провести день, а потом ночь с тем, кого не люблю?
— Н… нет, — вдруг оробев сказал Элари.
— Я уже выполнила свой долг — подарила моему народу двух сыновей. А теперь получила третьего — взрослого! — она фыркнула. — Да, я тебя люблю. Люблю! Но сейчас страшные времена и я не хочу, чтобы любимый ушел от меня навсегда. Я ненавижу страдание. Я не хочу страдать. Если я люблю кого-то, я хочу, чтобы он жил! Я ненавижу истории, в которых умирают влюбленные — это не трогательно, это просто мерзко и страшно.
— Но причем же тут я?
Она взглянула на него. На миг её лицо приняло высокомерное выражение.
— Не забывай, где ты находишься. Не забывай, что лежит за этими горами. Каждый год кто-то… или что-то… приходит оттуда и крадет людей… файа… почти каждый год, иногда и по нескольку раз в год. Оно — или они — неуловимы, но они крадут не всех, не тех, до кого легче добраться. Им нужны только те, у кого впереди ещё весь жизненный путь и светлая душа. Они приходят не за жизнью — они охотятся за нашими лучшими душами… и ещё больше наших лучших душ сгинуло в пустыне, пытаясь настичь охотников. Последнее похищение было почти год назад.
— Значит я — следующий? — Элари был скорее удивлен, чем испуган.
— Нет. Просто один из тех, кто подходит им. Одна жизнь в год — так мало для сорока тысяч, чтобы они принимали это всерьез! Я не думаю, что это что-то… сверхестественное. Скорее, среди нас, файа, завелась мерзость. А с ними можно драться. Их можно убивать. Держи, — она протянула ему отделанные латунью кожаные ножны.