АНДРЕЙ (удивленно). А, это вы. Что же вы не уехали?
НАТАЛЬЯ. Решила подбросить вас до Сан-Франциско. Только вот мотор заглох. Не поможете?
АНДРЕЙ. Нет.
НАТАЛЬЯ. Не хотите в Сан-Франциско?
АНДРЕЙ. Ничего не понимаю в автомобилях.
НАТАЛЬЯ. Жаль. Что же мы будем делать?
АНДРЕЙ. Что вы будете делать, я не знаю. Вероятно, откроете капот, или как оно там называется. и будете изучать внутренности вашего быстроногого спутника жизни.
НАТАЛЬЯ. Неужели вы останетесь безучастны?
АНДРЕЙ. Запросто. Мне есть чем заняться. (Открывает книгу).
НАТАЛЬЯ. Позвольте взглянуть.
АНДРЕЙ. Зачем?
НАТАЛЬЯ. А вдруг я тоже захочу почитать.
АНДРЕЙ. Ну, а кто же тогда будет чинить машину?
НАТАЛЬЯ. Вы. Вы же умеете.
АНДРЕЙ. Единственное, что я могу сделать, так это поймать машину и попросить водителя помочь вам. За ваш счет, разумеется.
НАТАЛЬЯ. Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.
АНДРЕЙ. Всегда готов помочь в трудную минуту.
НАТАЛЬЯ. А ты все-таки меня любишь.
АНДРЕЙ. Что?
НАТАЛЬЯ. Любишь. Я же вижу, что любишь.
АНДРЕЙ (он, вероятно, опешил). Я? Вас?
НАТАЛЬЯ. Ты. Меня.
АНДРЕЙ. Подождите, подождите. Я не ослышался? Я вас люблю? Еще? Еще раз.
НАТАЛЬЯ. Да. Именно так: ты меня еще любишь.
АНДРЕЙ. Вот это новость.!
НАТАЛЬЯ. Может быть и новость. Но не для меня.
АНДРЕЙ. Значит, люблю?
НАТАЛЬЯ. Да.
АНДРЕЙ. А почему бы и нет? Да, конечно, люблю. Куда ж от этого денешься? Скажем, как... как боль. Ты - моя боль, давняя боль. И отболи не избавиться, ее можно только приглушить. Человек любит свои болячки, холит и лелеет их. Ты мне сделала больно. Очень больно. И время, подлец, не лечит. Может, конечно, мало его прошло. Я ощущаю эту боль физически. и я люблю ее. Как часть себя. Как люблю свои руки, ноги, волосы, свой гастрит и пралапс митранного клапана.
НАТАЛЬЯ. Я не хотела тебе делать больно.
АНДРЕЙ. Ты не хотела. Но по-другому ты не могла поступить. И ты была права. Тысячу раз права. Ты подарила мне боль и сделала меня богаче еще на одну боль. (Целует Наталью).
НАТАЛЬЯ. Что вы делаете?
АНДРЕЙ. Занимаюсь анестезией. Собака лижет свои раны. И человек тоже от этого недалеко ушел: сует в рот порезанный палец, лижет больное место, слюнявит и сосет его, чтобы приглушить боль.
НАТАЛЬЯ (отстраняясь). Стоп! По-моему, с вашей анестезией вы зашли слишком далеко.
АНДРЕЙ. От Сан-Франциско - да.
НАТАЛЬЯ. Мы с вами знакомы от силы двадцать минут, а вы ...
АНДРЕЙ. А мне вдруг показалось, что больше.
НАТАЛЬЯ. Извините, я не засекла время.
АНДРЕЙ. Зато я засек.
НАТАЛЬЯ. Ну и сколько же по вашим часам набежало? Двадцать одна минута или двадцать две?
АНДРЕЙ. Три года и три месяца.
НАТАЛЬЯ. Боже правый! Я и не подозревала, что знакома с таким милым человеком целых три года и три месяца.
АНДРЕЙ. И семь дней.
НАТАЛЬЯ. Сама знаю, что семь дней. И одиннадцать часов тридцать семь минут.
АНДРЕЙ. Я гляжу вы все-таки засекли время.
НАТАЛЬЯ. Да иди ты. Сам виноват. Не надо было рассуждать на этические и нравственные темы, когда все ясно. Надо было брать. Верность. Любит. В плавании. За тех, кто в море. Это свято. Козел ты.
АНДРЕЙ. Ты же мне сказала, что обещала ему дождаться. И потом, что у вас уже все схвачено на сколько-то там лет вперед, включая пеленки, школьные тетради в косую линейку, цветы к серебряной свадьбе и...
НАТАЛЬЯ. И ты отказался в его пользу. Какой мужественный поступок! Какой же ты кретин! Ничего я ему не обещала.
Эмоции и чувства, копившиеся несколько лет у каждого по отдельности, и, возможно, по разным поводам, выплеснулись наружу, и выяснение каких-то отношений затянулось на несколько большее время, чем описано здесь. Факт: данный разговор закончился тем, что Андрей в ярости выбегает на обочину и начинает "голосовать".