— Милый тихий городок, — заметил Майклс.
— Да уж, — ответил таксист. В его голосе по-прежнему отсутствовали какие-либо эмоции. Он замялся. Его челюсть заходила так, как будто он был жвачным животным. Все же в следующий момент он решил продолжить: — Мистер, с таким акцентом вам следует быть осторожней. Для чертового янки вы вроде человек неплохой, и я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.
— Спасибо. Я приму это к сведению, — сказал Майклс. Он и сам бы предпочел, чтобы Бюро послало кого-нибудь с более убедительным произношением. Последний человек, которого посылало ФБП, в итоге всплыл брюхом вверх в Миссисипи—его произношение достаточно убедительным явно не оказалось.
Издав что-то вроде вздоха, такси остановилось перед отелем «Новый Орлеан».
— Это будет стоить сорок центов, сэр, — сказал водитель.
Майклс полез в карман штанов и достал оттуда полдоллара:
— Вот. Сдачи не надо.
— Вы очень добры, сэр, но… двух по 25 у вас не найдется? — сказал таксист. Он вернул большую серебряную монету пассажиру.
— А чем эта плоха? — потребовал ответа Майклс, хотя и подозревал, что ответ ему уже известен. — Она имеет хождение на всей территории Соединенных Штатов Америки.
— Так-то оно так, сэр, но здесь нет ни одного места, где я бы мог ее потратить, — ответил водитель. — Из-за его портрета это невозможно. — На лицевой части пятидесятицентовика красовался образ Линкольна-мученика, а на обратной стороне — негр с разорванными цепями и изречение «sic semper tyrannis». Майклс и раньше знал, что эту монету белые южане не любят, но он не представлял себе степень этой нелюбви.
Он вышел из такси, порылся в кармане и достал одну монету в 25 центов и две по 10. Таксист не возразил ни против профиля Вашингтона, ни против бога Меркурия. Не возразил он и против уменьшения чаевых вдвое. Этого было достаточно, чтобы Майклс понял, как же ненавидима была полудолларовая монета.
Подвешенные под потолком вентиляторы лениво разгоняли воздух в вестибюле отеля, не особенно стараясь его охладить. За стойкой находилась цветная регистраторша. Услышав акцент Майклса, она улыбнулась.
— Да, сэр, за вами забронирован номер, — сказала она, покопавшись в бумагах. Судя по ее произношению, она тоже получила образование в Лояльных Штатах. Она протянула ему медный ключ. — Номер 429, сэр. Три доллара и двадцать пять центов за ночь.
— Очень хорошо, — сказал Майклс. Регистраторша взяла со стойки колокольчик и позвонила. Белый носильщик, чья форменная одежда напоминала рекламу фирмы «Филип Моррис», поднял чемоданы Майклса и потащил их к лифту.
Когда они добрались до номера 429, Майклс открыл дверь. Коридорный внес чемоданы в номер, опустил их на пол и встал в ожидании чаевых. В качестве эксперимента Майклс дал ему отвергнутый таксистом пятидесятицентовик. Коридорный взял монету и положил в карман. Его губы безмолвно произнесли некое словосочетание. Майклсу показалось, что это было «чертов янки», но он не был в этом полностью уверен. Коридорный поспешно удалился.
Через пару часов Майклс спустился поужинать. На ковре в холле лежало что-то сияющее. Он посмотрел вниз и увидел полдоллара, которые совсем недавно дал коридорному. Все это время монета лежала здесь у всех на виду, причем Майклс слышал, как по холлу ходили туда-сюда люди. Но ее никто не подобрал. Он задумчиво поднял монету и положил ее в карман.
Прогулка по Вье Карре, также известному под названием «Французский квартал», создавала впечатление, что все новоорлеанские страхи — не более чем глупости. Из каждых вторых дверей вырывался джаз. Над заведелениями, в которых подавали джин, пульсировали неоновые вывески. На углах улиц музицировали любительские ансамбли — как белые, так и негритянские. Никто не обращал внимания на распоряжения о затемнении — впрочем, подобная беспечность наблюдалась как на Юге, так и на Севере. В такт музыке дергались уличные танцоры в деревянных башмаках. Рядом с ними на земле стояли предназначенные для монет чашки. Проститутки в кричащих нарядах крутили бедрами и соблазнительно улыбались.
Нил Майклс пробирался сквозь толпу солдат, матросов и глазеющих штатских подобно футболисту, двигающемуся вперед по полю и уворачивающемуся от игроков противника. Он посмотрел на часы — отчасти для того, чтобы узнать время, отчасти для того, чтобы убедиться, что они не украдены. Половина двенадцатого. Когда же тут народ успокаивается? Может быть, никогда.
Он свернул с улицы Ройял направо на Сент-Питер и пошел на юго-восток—к Миссисипи и площади Джексона. Чем дальше он удалялся от Вье Карре, тем тише раздавался в его ушах веселый гомон — и в конце концов затих окончательно. Он прошел мимо Кабилдо — старого испанского здания, сложенного из кирпича и отделанного плиткой из штукатурки. Теперь в нем находился Музей Штата Луизиана, содержащий солидное собрание документов и прочих экспонатов, повествующих о карьере Бенджамина Батлера, первого военного губернатора Нового Орлеана. Джонни-ребы то и дело грозились подложить в Кабилдо бомбу, но до сих пор так пока этого и не сделали.
На площади Джексона возвышались две огромные бронзовые статуи. Одна из них изображала восседавшего на коне человека, в честь которого площадь была названа. Напротив этой конной статуи стояла другая, еще выше. По мнению Майклса, лысая голова и полное, обрюзгшее тело Бена Батлера не очень-то подходили для того, чтобы быть увековеченными в бронзе, но его мнением никто не интересовался.
Он прошел по проложенной среди травы и цветов заасфальтированной дорожке, ведущей к статуе Джексона. Свет на площади был более тусклым, чем во Французском квартале, но Майклс все же разобрал слова, выгравированные по приказу Батлера на основании его статуи: «Союз должен быть сохранен — и будет». Так губернатор перефразировал знаменитый тост Эндрю Джексона: «Наш Федеральный Союз—он должен быть сохранен».
Губы Майклса сжались и образовали узенькую полосочку — но это не было улыбкой. Используя силу и устрашение, пушки и виселицы, штыки и тюрьмы, армия Соединенных Штатов действительно сохранила Союз. И вот теперь, когда после подавления Великого Мятежа прошло более трех четвертей века, войска США по-прежнему оккупировали штаты мятежной Конфедерации, по-прежнему то и дело вступали в вооруженные стычки на холмах, в лесах—а иногда и на городских улицах — с людьми в серых рубашках, вопящими в пылу битвы подобно диким котам. Ненависть порождала ненависть, месть порождала месть, и конца-краю всему этому было не видать. Иногда Майклс задавал себе вопрос — а не следовало ли в свое время Союзу отпустить джонни-ребов к чертовой матери, если уж им так этого хотелось?
Он никогда не произносил этого вслух — подобные мысли с собеседниками не делят. Да и поздно уже о таких вещах беспокоиться — с тех пор сменилось несколько поколений. Все, что оставалось делать Майклсу—это расхлебывать кашу, заваренную мстительным Хамлином и его преемниками, настроенными ничуть не более милосердно.
Человек, на встречу с которым явился агент ФБП, должен был ожидать его за статуей Батлера. Не увидев вокруг статуи часовых, Майклс несколько удивился — джонни-ребы [1] взорвали ее в 1880-х и потом еще раз в 1920-х. Если с тех пор Новый Орлеан и признал власть вашингтонского правительства, то весьма успешно сохранял эту лояльность в тайне.
Майклс зашел за статую и прошептал во тьму пароль:
— Восемь десятков и семь.
Некто должен был ответить: «Новое рождение свободы». Но никто не сказал ни слова. Когда глаза Майклса привыкли к темноте, он различил тело, распластавшееся в узком проходе между основанием статуи и кустами на краю площади Джексона. Он нагнулся над лежащим. Если это был тот, с кем ему следовало увидеться, то отзыва он уже не даст — по крайней мере, до дня Страшного Суда. Его горло было перерезано.
Послышался шум бегущих ног. Зажглись фонари, лучи которых пронизывали тьму подобно копьям. Один из лучей наткнулся на Майклса. Он поднял руку и прикрыл от ослепительного света глаза. Кто-то закричал с явным северным акцентом:
— Вылезай немедленно, чертов реб-убийца, а то другого раза не будет!
Майклс поднял обе руки в знак сдачи и вышел из-за статуи.
Снаружи заведения «У Антуана» дождь лил как из ведра. Внутри же ресторана Нил Майклс, перед которым стояли улитки а-ля Рокфеллер и виски с содовой, предвкушал отличный обед — а потому готов был простить погоде ее своеволие.
Однако прощать солдат за вчерашнее он не собирался. Стряхивая пепел из своей сигареты «Кэмел», он произнес тихим, но рассерженным голосом:
— Если бы эти тупые мордовороты, черт их побери, специально готовились несколько недель, то и тогда бы им не удалось испортить мое инкогнито лучше, чем они это сделали прошлой ночью.
Его собеседник, высокий, худой и темноволосый мужчина по имени Морри Гаррис, отпил из своего стакана и сказал:
— Может, оно и к лучшему. Любой, кого арестует военная полиция, придется местным джонни-ребам по нраву. — Его нью-йоркский акцент казался в Новом Орлеане не таким необычным, как монотонное среднезападное произношение Майклса.
Майклс собрался ответить, но тут же замолчал, так как к столу подошел официант и спросил:
— Готовы ли вы заказывать, джентльмены?
— Принесите мне pompano en papillote, — сказал Гаррис. — Такого, как здесь, нигде больше не найдешь.
Официант записал заказ на бумажке, после чего вопросительно посмотрел на Майклса. Тот ответил:
— А я бы хотел poulet chanteclair. — Официант кивнул, почиркал пару секунд пером и ушел.
Осмотревшись вокруг, чтобы быть уверенным, что на него и на его слова никто не обращает внимания, Майклс заговорил:
— Может, оно и так. Но зато Дюканж теперь мертв. А если бы эти глупые бульдоги застали нас во время переговоров? Тогда бы сделка сорвалась точно, да и меня могли бы пристрелить. — Как и прошлой ночью, его губы вытянулись, но совсем не в улыбку. — Мне моя шкура дорога. Другой у меня нет.
— Даже и без Дюканжа мы должны найти ниточку, ведущую в подполье, — сказал Гаррис. — Где-то это оружие да находится. Нам не мешало бы его найти, пока не поднялся весь город. — Он закатил глаза. — Черт побери, да что там город! Если дошедшие до нас слухи верны, то нацисты привезли в Новый Орлеан достаточно ружей и Бог знает чего еще, чтоб зажечь штата четыре, а то и пять. А уж как это поможет нашим военным планам! — Его сарказм был подобен хлесткому удару.
— Черт бы побрал немцев, — сказал Майклс, по-прежнему тихо, но с дикой злобой. — Они и в прошлую войну разыгрывали ту же карту. Но я с тобой согласен. Если слухи правдивы как Священное Писание, то даже Восстание Дня Благодарения покажется поцелуем в щечку по сравнению с замышляемым ими пожаром.
— Так быть не должно, — мрачно сказал Гаррис. — У нас тут в Новом Орлеане видимо-невидимо солдат и матросов, а когда надо подобную гадость предотвратить, толку от них ноль. Для этого им подавай ФБП, хватает у нас на это персонала или нет.
Тут подошел официант, и Майклс занялся цыпленком, маринованным в красном вине. На вкус он оказался таким же приятным, как и на вид. А Морри Гаррису так понравился прилагающийся к помпано соус, что он не удержался от сладкого причмокивания.
Через какое-то время Майклс сказал:
— Чем больше мы пытаемся, тем труднее нам держать здешнюю ситуацию под контролем. В один прекрасный день…
— …Все взлетит на воздух, — спокойно договорил Гаррис. — Да, но не сейчас. А именно «сейчас» нас должно беспокоить больше всего. Разразись тут гражданская война, и против немцев с япошками нам ничего не светит. Вот что планирует Гитлер.