86980.fb2 Долина дикарей - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 24

Долина дикарей - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 24

Он полюбил плоть саму по себе, за основную особенность плоти — возможность чувствовать боль и наслаждение. Боль, конечно, бывает у плоти чаще, и Кхадес, будучи одним из древних строителей плоти, прекрасно об этом знал, но все равно жаждал плоти. Жаждал стать одним из смертных существ, ибо никакая бесконечность не имеет смысла, в том числе и бесконечность времени. Разве может вечное существо не бояться вечности?

Несмотря на то, что находился в самой прочной из тюрем, Кхадес мог проникать в чужие сны и соблазнять людей тайным знанием, якобы спрятанным в его темнице. И глупые твари соблазнялись, и шли к нему в темницу, чтобы отдать ему душу в обмен на знание. Но никакого тайного знания они не получали, потому что единственным знанием Кхадеса был он сам, его способности и умения, а этого он никому передать не мог, даже если бы захотел. Зато они получали другое знание — они узнавали о собственной глупости, и платили за это жизнью.

Кхадес имел силу входить в тело, оставшееся без души. Но ни одно тело не выдерживало всю его огромную душу. Лишь на несколько мгновений Кхадес мог ощутить плоть, почувствовать желанную боль плоти, ощутить внутри себя жилы и кровь, кости и мясо, жир и булькающие внутренности. Все то, над чем он когда-то изощренно издевался, создавая пародии, и за что понес наказание. Но потом чужое тело лопалось, как лопается глубоководная рыба, которую вытаскивают в мир под солнцем рыбаки. Хлоп — и вот уже тело становится бесформенным, словно раздавленная слоном лягушка. Отвратительное зрелище.

И это было закономерно. По-другому быть не могло. Ибо создатель вселенной посмеялся над Кхадесом, сказав, что только в теле потомка одного из своих созданий он сможет покинуть тюрьму и вновь обрести все ощущения реальности, чтобы испытывать наслаждения плоти. Но это должно быть совершенное существо, истинный человек, дитя любви, а не какой-нибудь ублюдок, порождение преисподней. Такова была воля создателя. Он всегда оставлял надежду, сохранял лазейку даже для самого ужаснейшего из грешников. Чтобы мучение было сильнее, десять тысяч лет среди потомков творений Кхадеса не было ни одного, кто стал бы истинным человеком. Они изначально были мерзкие уроды, пародии на человеческий образ. И десять тысяч лет продолжали род, прибегая к насилию. И это насилие порождало других уродов, которые, хоть в них и была частица истинной жизни, все без исключения, кроме физических недостатков, имели еще и моральные. Шестипалые и трехпалые, трехрукие и однорукие, или с руками и ногами разной длины, или со слишком маленькой головой, или с прозрачной кожей, они ненавидели окружающих, они ненавидели все, что было прекрасно, и изо всех сил старались бороться с ним.

Уроды долго не жили — и часто умирали, не оставляя никакого потомства. Иногда Кхадес думал, что род его созданий готов прерваться, но недаром существует насилие. И десять тысяч лет потомки потомков продолжали род, прибегая к насилию.

Не раз испытывал Кхадес волю творца и входил в тела потомков собственных созданий, но результат получался тот же, что и с обыкновенными людьми. Стоило Кхадесу полностью обосноваться в теле, едва пошевелить хотя бы одним мускулом, как оно взрывалось, превращаясь в кровавое месиво.

И вот, наконец, случилось. Кхадес узнал об этом случайно, блуждая во снах обитателей города среди гор, Шадизара. Он увидел красавицу во сне одного юноши, по вечерам, после службы у купца, кропающего на оборотной стороне старых долговых расписок вирши о любви. Эту красавицу, это существо, которому бедный юноша готов был вручить свое сердце, или хотя бы голову, звали Гизелла. Она была одной из дочерей царя. Недоступное, но желанное создание.

У нее были губы, красные как кровь, вытекающая из пронзенного сердца воина. Черные волосы, как волна, готовая накрыть тонущего моряка, утопить его в собственных черных глубинах. Черные волосы, как песчаная буря в пустыне, мрачной тучей скользящая по барханам, тяжелым темным брюхом наваливающаяся на караван, проникая в ноздри, уши и рот тонкими струями песка, не позволяя путнику дышать. Кожа белая, как лед на вершинах гор.

Юноша мог строчить вирши целую ночь напролет, неровно дышать, произнося их про себя днем, путаясь в счетах и получая за это звонкие подзатыльники от хозяина, а вечером все сжигать, как недостойное ее, и все начинать сначала, почти теми же словами.

Кхадес решил позабавиться с юношей, внушить ему жаркие любовные сны, чтобы в конце показать отвратительное нутро красавицы, так, чтобы у юноши возникло стойкое отвращение.

Кхадес любил смеяться над человеческими страстями. Он стал по крупицам собирать образы из подсознания юноши, чтобы создать правдивую картину сна, и натолкнулся на мать принцессы. Впечатление от нее было настолько сильное и странное, что Кхадес едва не потерял контроль над юношей.

Царица была не такой, как все. И дело было не в ее внешности. Хотя и в ней тоже, но с точностью до наоборот. Высокая и стройная, с длинными скулами и тонкими губами, с ледяным взглядом и лишенным интонаций, всегда ровным голосом, она казалась холодна и бесстрастна. Но это было совсем не так. И Кхадес, благодаря тому, что не имея плоти, развил в себе иные чувства, сразу же понял это. Он покинул юношу и проник в сны царицы. Когда он узнал ее удивительную, жуткую тайну, он понял, что ее дочь Гизелла и есть та, которую он ждал десять тысяч лет.

31

Гизелла вела себя вовсе не так, как ожидал Тахор. Она обескуражила его. Он ожидал, что ее снова придется тащить, что она снова будет умолять и плакать, а она вместо этого вдруг пошла впереди него.

— Идем, мой прелестный хозяин! — воскликнула она. — Идем же скорее. Мне не терпится испытать все то, что ты мне обещал. Или твои обещания были пустыми, демон?

Тахор молчал. Он не хотел признаваться, что просто пугал ее, ничего из обещанного он не собирался делать.

— Она нужна мне целой и невредимой, и не вздумай каким-либо образом покушаться на ее плоть. Иначе я заставлю тебя умирать десять тысяч лет, и каждую секунду ты будешь испытывать боль, такую страшную боль, какую доселе ты еще не испытывал.

Тахор показывал Гизелле дорогу, а она продолжала молоть языком всякую чушь. Слушать ее было невыносимо. Будь на ее месте другая женщина, Тахор уже бы разорвал ее на куски и сожрал, но Гизеллу не смел тронуть. Он не знал истинной силы Кхадеса, но великий отец одним своим видом внушал такое уважение, что Тахор ни на миг не сомневался в правдивости его угроз.

Руководствуясь видениями из снов, Тахор вел принцессу Гизеллу к обители Кхадеса.

Куб Кхадеса находился посреди огромной пещеры, на вершине пирамиды. Тахор никогда воочию не видел его. Знал только искаженные, расплывчатые образы из сновидений. Но когда впервые увидел, то мгновенно понял, что это.

— Мы пришли, — сказал он.

Гизелла в ошеломлении замолкла. Все полубезумное возбуждение, с которым она болтала языком, стремясь чем-нибудь задеть, разозлить зеленокожего демона разом испарилось. Зрелище потрясало.

По стенам полупрозрачного светящегося куба то и дело пробегала волна света другой яркости, и интенсивность освещения в пещере все время менялась. Это было биение древнего сердца Тахора. На вершину пирамиды вела лестница. Ступени лестницы были высокие, вряд ли предназначенные для человека. Тахор ступал по ним с большей ловкостью, чем Гизелла. Принцесса страшно устала, пока они добрались до вершины. Но вид светящихся стен с надписями из букв древних, как сама вселенная, вернули ей силы. Они беспрепятственно прошли сквозь стены.

В миг прохождения Гизелла почувствовала что-то вроде легкого дуновения теплого ветра — и все. Они оказались в кубе. Изнутри стены выглядели точно так же, как снаружи. Посреди куба, в центре парил круглый зеркальный сосуд с длинным сужающимся к концу горлышком. Горлышко было направлено как раз на гостей.

— Отец мой! Я привел ee! — воскликнул Тахор.

И отец появился, возникнув на месте зеркального сосуда. Гизелла уже однажды видела это существо, когда вместе с Конаном карабкалась по скале над подземной рекой к солнечному свету.

Теперь она могла рассмотреть его получше. У него было гладкое, тучное тело, по пропорциям как у младенца, но размером со слона, огромные уши и рот, шесть гибких рук и мощные тяжелые ноги. Кожа лоснилась от жира, на ней не было ни волос, ни иных изъянов, свойственных человеку. А пупок на животе чудовищных размеров был глубоким, как будто пронзал его насквозь.

— Это все видимость, — сказал великий отец и с легкостью оторвал одну из шести рук. — Иллюзия. Я не такой. Но этот образ — единственный, который я магу являть в этом мире. Такова не моя особенность, такова особенность этого мира.

— Кто ты? — спросила Гизелла. — Зачем ты хотел меня видеть? Зачем вообще все это?

— Неправильный вопрос, но я все равно отвечу на него. Я — Кхадес, великий отец множества сущего. Но лучше бы тебе спросить, кто ты. Ибо я есть я, и всегда им был, и я знаю, кто я. А вот ты не знаешь. На самом деле, твоим отцом был один из потомков моих созданий, а не этот глупый царь, который думает, что ты одна из его дочерей! — Кхадес внезапно расхохотался.

Вся его жирная красная туша затряслась, как желе, которое несут на серебряном блюде, а изо рта полилась струйка кровавой слюны. — Я с удовольствием расскажу тебе об этом, ибо ты имеешь право знать.

И Кхадес рассказал о тайных страстях царицы-матери. Гизелла сначала не верила ни единому слову, но потом вдруг поняла, что великому отцу незачем врать. Он говорит правду. Страшную, невозможную правду. Но от реальности нигде не скрыться, даже в преддверии смерти. Не замечая этого, Гизелла едва одними губами шептала: «Нет».

Слезы полились из ее глаз, оставляя на запыленном лице светлые дорожки.

Гизелла узнала, что в покоях ее матери, царственной Руфины, в северном дворце, куда никому, кроме ее личных немых слуг и нескольких особо преданных служанок, никому не было доступа, она предавалась безумным страстям. Руфина была одержима похотью. Замуж ее выдали в раннем возрасте, когда еще не ведают стыда, и влечение к противоположному полу считают любопытством.

Но в случае Руфины это было больше, чем любопытство. Она начала ублажать себя задолго до того, как муж решил впервые ознакомить ее с особенностями собственного тела; Сначала она доставляла себе удовольствие при помощи пальцев, а потом у нее появилась любимая маленькая игрушка, куколка младенца, вся гладкая и округлая, которую хотелось гладить и гладить. И Руфина гладила ее нежными пальцами, но поскольку она привыкла гладить не только куколку, то однажды эти две страсти соединились.

Куколка проникала гораздо глубже, чем пальцы. Это было удивительно приятно. Любовь Руфины к себе увеличилась, и она без устали ублажала себя. А когда настала пора, и она впервые увидела тело своего мужа, то вместо любви испытала жуткое отвращение. И на это у нее имелась вполне весомая причина — царь заявился к ней после шестидневного пира во внутренних покоях, лицо у него было красным и одутловатым, глаз почти не было видно, а в интимных местах имелись следы избавления от обременяющих организм веществ. Кроме того, от него исходил такой дух, что она задыхалась. Он навалился на нее и принялся целовать. Некоторое время она не дышала, а когда все же вынуждена была вдохнуть, ее стошнило. Он тут же одумался и ушел, наутро напрочь забыв о попытке сближения, а она не могла прийти в себя целую неделю.

Она не могла ничего есть — только пила, и к концу недели у нее начались видения. Она ощущала себя грязной, она казалась себе нечистоплотным зверем — и ее любовь к себе превратилась в ненависть. Призвав слуг, она велела им посадить себя в клетку и кормить из корыта, как свинью. Несмотря на явное безумие приказа, слуги в точности исполнили его. Руфина месяц жила в клетке, но потом страсти снова одолели ее. Она снова почувствовала себя нежной и желанной.

Отмывшись в семи водах, умастившись благовониями, она вернулась к своим обычным занятиям. Кроме того, она решила впервые со времени ее появления в Шадизаре выйти в мир. Стены стали удручать ее. Клетка научила любить свободу. Рассматривая город с самых высоких башен дворца, Руфина заранее наметила маршрут.

Снарядили паланкин. Четверо носильщиков несли его, и сопровождало четверо, слуг и четыре служанки, а охраняли паланкин двенадцать воинов в доспехах и еще двенадцать, одетые как простолюдины, служили тайно, следуя впереди и за паланкином, не приближаясь к нему. Они вышли за ворота, обошли по кругу дворец, ибо царица хотела увидеть всех нищих, монахов и бродячих фокусников, обосновавшихся у стен. Потом направились на базар. Еще на подходе, едва только стали слышны вопли торговцев, царица почувствовала ядовитую смесь запахов. Гниющие фрукты, жарящееся мясо, пряности. От непривычки ее едва не стошнило, но она сумела сдержаться.

На базаре Руфина увидела толпу, большей частью состоящую из мальчишек, которые улюлюкали, свистели, плевались и кривлялись, как обезьяны. Это привлекло ее внимание. Она вообще редко видела мальчишек, и никогда не видела столько вместе.

Заметив паланкин, толпа попыталась переключиться на него, но воины хорошо знали свое дело, и мальчишки отхлынули почти без сопротивления, оставив на поле боя немного собственной крови и зубов. И тогда Руфина увидела то, что привлекало их и вызывало столь бурную реакцию. Это была клетка, а в ней сидело, сгорбившись, какое-то черное, мохнатое существо. Руфина велела приблизиться. У клетки стоял владелец с бичом и копьем. Вид он имел свирепый, на лице у него был шрам, начинающийся на лбу, проходящий сквозь глазницу с отсутствующим глазом, и заканчивающийся на подбородке.

— Кого это там ты держишь? — тихо спросила Руфина.

— Зверочеловека, госпожа, — ответил с поклоном одноглазый и ткнул копьем внутрь клетки. — Эй, покажись, урод!

Черное существо в клетке пошевелилось и подняло голову. Увидев его лицо, Руфина вскрикнула. Он действительно был зверочеловеком, в нем имелись черты и того, и другого. Вместо носа было кабанье рыло, изо рта торчали клыки, верхняя губа была сильно приподнята и хорошо видны десны с серыми прожилками. Гниющие десны. Но глаза были человеческими, небесно-голубыми. Они совершенно не подходили этой страшной морде. Словно какой-то нежный красавец напялил на себя пугающую маску, которую потом так и не сумел снять.

— Купите его для меня, — приказала слугам Руфина и тотчас отправилась обратно во дворец.

Зверочеловека вскоре доставили в покои царицы и поместили в ту же клетку, где недавно обитала сама Руфина. Ее запах еще витал внутри. Зверочеловек принялся метаться по клетке, обнюхивать корыто и ложе царицы.

Внезапно он завыл как кот ночью, зарылся лицом в подстилку из травы, где спала Руфина, и стал как-то по-особому двигать бедрами. Слуги отвернулись, а царица подошла к клетке поближе. Зверочеловек выл и двигал бедрами. Потом он упал на подстилку и стал извиваться на ней, словно червяк. И вой его перешел в крик.

— Он умирает? — встревожено спросила Руфина.

Словно подтверждая ее опасения, зверочеловек застыл. Но лишь на мгновение. Затем он перевернулся на спину, раскинув огромные волосатые руки. И Руфина увидела его красный, как у павиана, детородный орган. Только у павианов он маленький, у зверочеловека же был почти как у коня. Грудь зверочеловека мощно вздымалась. К исходящим от него жутким запахам прибавился еще один. Странно, но Руфина почувствовала, что этот запах ей нравится.

Зверочеловек стал любимой игрушкой Руфины. Она позабыла обо всем остальном. Она даже перестала рассматривать удивительные шелковые свитки из далекого Кхитая, которые обожала раньше. Теперь они лежали на полках и пылились.

Но новая любимая игрушка была опасна. Понимая это, Руфина велела соорудить специальную машину, в которую можно было бы поместить зверочеловека, чтобы он двигался только так, как было угодно ей. Сделать из живого существа марионетку, полностью подчиняющуюся желаниям хозяина. И мастера изготовили для царицы такую машину.