- Как твое имя, дитя? - голос Великой Чтимой Матры, полный показной благожелательности, был хриплым от старости.
- Меня зовут Сабанда.
Ясный молодой голос, в котором не было боли.
- Хочешь, мы пленим слабого мужчину и поработим его? - спросила Великая Чтимая Матра.
Сабанда знала правильный ответ. Ее предупреждали об этом:
- Я раньше умру.
Она сказала это спокойно, глядя снизу вверх в лицо цвета ссохшихся под лучами солнца корней. Эти странные рыжие искры в глазах старухи... Прокторы говорили, что это признак гнева.
Красно-золотое облачение, расшитое черными драконами, и красное трико только подчеркивали сутулую иссохшую фигуру Матры.
Великая Чтимая Матра не изменила выражения лица, хотя в ее голове и пронеслась фраза, обычная в размышлениях об этих ведьмах: Будь ты проклята!
- Чем ты занималась на этой маленькой грязной планетке, где мы тебя нашли?
- Я была учителем юных.
- Боюсь, никто из твоих юных в живых не остался.
А теперь-то что ты улыбаешься? Чтобы оскорбить меня, вот зачем!
- И ты учила своих юных поклоняться этой ведьме Шиане? - продолжила Чтимая Матра.
- Зачем мне учить их поклоняться Сестре? Шиане это не понравилось бы.
- Не понравилось бы... Ты хочешь сказать, что она вернулась к жизни и ты ее знаешь?
- Разве мы можем знать только живых?
Как чист и бесстрашен голос этой юной ведьмы... Они удивительно умеют контролировать себя, но даже это их не спасает. И все же как странно, что культ поклонения Шиане до сих пор не исчез. Его, разумеется, нужно вырвать с корнем, уничтожить - так же, как уничтожаются и сами ведьмы...
Великая Чтимая Матра подняла мизинец правой руки. Ожидавший в молчании адъютант подошел к пленнице со шприцем для инъекций. Быть может, новый наркотик развяжет ведьме язык, а может, и нет. Неважно.
Сабанда поморщилась, когда инъектор коснулся ее шеи. Через секунду она была мертва. Слуги унесли тело. Его скормят пленным Футарам. Не то чтобы от Футаров была большая польза: они не размножались в неволе, не подчинялись самым обычным командам. Вялые, выжидающие...
"Где...?" - мог спросить один из них. Или произнести другие слова, столь же мало значащие. И все же некоторые удовольствия Футары могли доставить. Плен также удостоверял, что они уязвимы. Так же, как и эти примитивные ведьмы. Мы найдем место, где скрываются ведьмы. Это всего лишь дело времени.
Человек, который способен взять что-то заурядное,
привычное и осветить его новым светом, может
устрашить. Мы не хотим, чтобы наши представления
изменялись; нам кажется, что требовать этого,
значит, угрожать нам. "Все важное мне уже известно!"
- кричим мы. И тут приходит Изменяющий и выбрасывает
все наши представления прочь - словно ненужный
мусор.
Мастер Дзен-суфи
Майлзу Тэгу нравилось играть в садах, окружавших Центральный. В первый раз Одрейд привела его сюда, когда он только учился ходить и едва ковылял по дорожкам между деревьев. Это было его первым воспоминанием: ребенок, которому едва исполнилось два года, но который уже знал, что он гхола - хотя вряд ли до конца осознавал смысл этого слова.
- Ты особенный ребенок, - говорила Одрейд, - Мы создали тебя из клеток, которые взяли у очень старого человека.
Но в то время, хотя он и был не по годам развит, хотя эти слова странно встревожили его, гораздо более интересным казалось бегать в высокой летней траве под деревьями...
Позже он добавил к этому дню другие "садовые" воспоминания, собирая впечатления об Одрейд и прочих, учивших его. Очень рано он начал понимать, что прогулки доставляют Одрейд не меньшее удовольствие, чем ему самому.
Однажды вечером - ему было тогда четыре года - он сказал ей:
- Больше всего я люблю весну.
- И я тоже.
Когда ему было семь и он уже начал проявлять те умственные способности вкупе с голографической памятью, которые заставили его прошлую инкарнацию сгибаться под бременем обязанностей, возложенных на него Сестрами - тогда он увидел сады по-иному. Они словно пробуждали что-то непонятное, еще неизвестное, дремлющее в глубине его сердца.
Тогда впервые он почувствовал, что обладает странными воспоминаниями, никогда не всплывающими на поверхность. В тревоге и растерянности он обратился к Одрейд - Преподобная Мать казалась темным, четко очерченным силуэтом в лучах заходящего солнца:
- Есть вещи, которые я не могу вспомнить!
- Однажды вспомнишь, - отвечала она.
Он смотрел на Одрейд против света, а потому не видел ее лица - слова шли из тени, а тень эта была не только в ней, но и в нем самом.
В тот год он начал изучать жизнь Башара Майлза Тэга, того, чьи клетки дали бытие гхоле Майлзу Тэгу. Одрейд частично объяснила ему это, подняв руку с острыми ноготками:
- Я соскоблила микроскопические кусочки кожи с его шеи - клетки кожи - и в них было все, что нам было нужно, чтобы подарить тебе жизнь.
Что-то странное творилось с садами в этом году: - плоды были больше, тяжелее, чем обычно - словно непонятное неистовство охватило деревья.
- Все потому, что там, на юге, пустыня наступает, - сказала Одрейд. Она держала мальчика за руку; вместе они шли сквозь омытое росой утро, а к ним склонялись отягощенные плодами ветви яблонь.
Тэг посмотрел в сторону юга, словно пытаясь разглядеть пустыню в невообразимой дали за деревьями; солнечный свет, пробивавшийся сквозь зелень листвы, на мгновение заворожил его. Он знал о пустыне, и ему показалось, что он чувствует ее тяжесть, тяготевшую даже над этим чудесным садом.
- Деревья умеют предчувствовать собственный конец, - сказала Одрейд. - Когда что-либо угрожает жизни, она цветет пышнее.
- Воздух очень сух, - ответил Тэг. - Должно быть, это пустыня.