За завтраком он положил на скатерть какой-то поблескивающий, твердый предмет и сказал:
— Мэри, взгляни, какую штуковину только что нашел мальчик. Если догадаешься, что это такое, значит ты сообразительнее меня.
Находка представляла собой круглую и совершенно гладкую пластинку в дюйм толщиной, сделанную, по всей видимости, из стекла.
— В любом случае, вещица красивая, — отвечала Мэри, миловидная, светловолосая и большеглазая женщина, любившая при случае заглянуть в книгу.
— Я так и думал, что она тебе понравится, сказал ее дядя. — А ведь найдена-то была в куче сметенного в угол мусора.
— Насчет «нравится» я, скажу честно, не уверена, — задумчиво помолчав несколько минут, откликнулась Мэри.
— Но почему, дорогая?
— Сама не знаю. Наверное, разыгралось воображение, ничего больше.
— Ну, конечно, воображение. Наверняка так оно и есть. Скажи лучше, что это за книга — я имею в виду ту, за которой ты провела вчера чуть ли не целый день.
— «Талисман», дядюшка. О, кстати, эта безделушка тоже могла бы оказаться талисманом.
— Ну талисман, не талисман; она теперь твоя, ты и решай, что с ней делать. Мне пора по делам, но прежде хотелось бы услышать, как тебе новый дом. Подходит? Слуги ни на что не жалуются?
— Все прекрасно, дядюшка, лучше и быть не может. Если и есть недостатки, то мелкие, вроде замка на бельевом шкафу, о чем я тебе говорила. Да, вот еще: миссис Мэйпл сетует, что никак не может извести древоточцев в комнате по ту сторону холла. Кстати, ты уверен, что доволен своей спальней? Она ведь на отшибе от прочих.
— Доволен? Конечно, дорогая, чем дальше от твоей, тем лучше… Ладно, я пошутил: прими мои извинения. А что за звери эти древоточцы? Если они не станут есть мое платье на манер моли, то мне все равно, пусть себе живут. Мы вообще вряд ли будем пользоваться той комнатой.
— Нет, одежду они вроде бы не едят. Древоточцы это такие красноватые мошки, вроде долгоножек, только поменьше. В той комнате их видимо-невидимо. Как я понимаю, особого вреда от них нет, но они мне не нравятся.
— Похоже, сегодня утром тебе не понравилось сразу несколько вещей, обронил мистер Олдис, уже закрывая за собой дверь. Его племянница осталась сидеть за столом, глядя на стеклянную пластинку, которую держала на ладони, и улыбка на ее лице постепенно уступала место любопытству и почти напряженному вниманию. Однако это задумчивое созерцание было прервано появлением миссис Мэйпл с ее неизменным вступлением.
— Мисс Олдис, не могли бы вы уделить мне минуточку?..
Следующим источником для нашей истории послужило письмо мисс Олдис, адресованное ее подруге в Личфилде и начатое днем или двумя раньше. Оно не лишено признаков влияния властительницы женских умов своего времени мисс Анны Сьюард[2], известной некоторым под прозванием Личфилдской Лебедушки.
Моей милой Эмили будет, конечно же, приятно услышать, что наконец мы — мой любимый дядюшка и я — поселились доме, для какового стали хозяином и хозяйкой после долгой череды наших предшественников. Здесь нас окружает приятное сочетание современного уюта с ароматом седой древности, чем ни ему ни мне не доводилось насладиться прежде. Городок, хотя и совсем маленький, в достаточной мере одаряет нас впечатлениями, пусть не яркими, но подлинно глубокими, которые черпаем мы из душевного общения с обитателями окрестных особняков, иные из коих владельцы содержат с подлинно столичным лоском, не забывая следить за новейшими веяниями. Однако среди наших новых соседей немало и тех, кто, напротив, придерживается старины, вполне компенсируя недостаток модной элегантности простодушной, но искренней любезностью. Порой, устав от царящей в гостиных и салонах атмосферы изысканного остроумия, мы ищем прибежище под торжественными сводами церкви, чьи серебряные куранты каждодневно призывают нас преклонить колени в молитве, либо же в благостной тишине старого кладбища, самый вид коего навевает раздумья, смягчает сердца и побуждает обронить слезу в память обо всех ушедших — юных, прекрасных, старых, мудрых и добрых…
А вот отрывок, резко отличающийся от предыдущего и по содержанию и по стилю:
…Увы, дражайшая моя Эмили, я более не могу писать, сохраняя всю подобающую утонченность, которой ты вполне заслуживаешь и которая дарует удовольствие нам обеим. То, о чем мне предстоит рассказать, совершенно чуждо описанному ранее. Не далее как сегодня утром дядюшка показал мне за завтраком найденную в садовом мусоре вещицу — стеклянную или хрустальную пластинку вот такой формы (прилагался рисунок). Находка осталась у меня, и когда он ушел, я — сама не зная почему — смотрела на нее несколько минут, пока меня не отвлекли домашние дела. Ты, наверное, недоверчиво улыбнешься, когда прочтешь, что в это время мне стало казаться, будто я различаю в том стеклышке предметы и сцены, явно не являющимися отражением чего бы то ни было, находившегося в той комнате. Но зато, полагаю, тебя ничуть не удивит появившееся у меня стремление поскорее уединиться в собственной спальне с тем, что я уже начала считать весьма могущественным талисманом. И я не была разочарована. Клянусь тебе, Эмили, памятью всего самого для нас дорогого, в тот день мне довелось преступить границы всего, что казалось прежде возможным. Короче говоря, сидя летним днем в своей спальне и заглядывая в маленький кусочек стекла, я увидела следующее.
Прежде всего предо мною предстал совершенно незнакомый, покрытый травой холмистый участок, обнесенный грубой каменной оградой, с серыми, каменными же руинами посередине. Находившаяся там до крайности безобразная старуха в красном плаще и лоскутной юбке вложила в руку одетого по моде может быть столетней давности, разговаривавшего с нею мальчика какой-то блестящий предмет, а тот в ответ сунул ей в ладонь что-то другое. Деньги, как стало ясно мгновение спустя, когда из дрожащей старушечьей руки выпала: монета. Тут все исчезло, добавлю лишь, что на том участке мне, кажется, удалось разглядеть разбросанные среди камней кости, и даже череп. Далее передо мной предстали двое мальчиков: один, являвшийся в предшествовавшем видении, постарше, другой помоложе. Они пребывали в огороженном со всех сторон саду в котором, несмотря иное расположение дорожек и маленькие по сравнению с нынешними деревца, я без труда узнала тот самый, на который сейчас смотрю из окна. Суда по всему, мальчики были увлечены какой-то любопытной игрой. С земли поднимался дым, там что-то тлело. Паренек постарше возложил руки на кострище, а потом воздел их (как мне показалось, в молитвенной позе), и я с изумлением увидела на его ладонях пятна крови. Небо над ними затягивали тучи. Тот же юноша повернулся к ограде сада, и как бы поманил кого-то поднятыми руками, после чего над гребнем стены появились движущиеся очертания, но были то люди, животные или что-то еще разобрать не удалось. Старший из мальчиков мгновенно обернулся, схватил своего, разглядывавшего какой-то лежавший на земле предмет, младшего товарища за руки, и оба стремглав умчались прочь. Тогда я разглядела на траве груду кирпичей, кровь и, как мне во всяком случае показалось, разбросанные вокруг черные перья. На том завершилась и эта сцена, следующая же оказалась еще менее внятной. Стояла ночь. Некто, сначала припадавший к земле среди гнувшихся от ветра кустов и деревьев, стремительно бросился бежать, время от времени оборачивая бледное лицо, словно боялся преследования. И не напрасно: за ним действительно гнались. О числе преследователей приходилось лишь догадываться кажется их было трое или четверо, а но очертаниям смутно различимые фигуры более всего напоминали собак, но безусловно не собак. Будь у меня возможность закрыть глаза, чтобы не видеть этого ужаса, я так бы и поступила, но что-то сделало меня совершенно беспомощной. Последнее же видение было таково: жертва метнулась под арку, отчаянно вцепилась в какой-то предмет, но в этот миг была настигнута. Отчаянный крик прозвучал в моих ушах и, видимо в этот миг, я лишилась чувств, а когда пришла в себя, то оказалась лежащей в своей комнате при свете ясного дня. Такова, Эмили, истинная правда об откровении (иначе я этого не назову), явленном мне не далее как сегодня. Скажи, разве же не выпало мне каким-то непостижимым образом стать невольной свидетельницей сцены из мрачной трагедии, разыгравшейся некогда в этом доме?
На следующий день письмо было продолжено:
Милая Эмили, отложив вчера перо, я понятия не имела, что эта история отнюдь не завершилась. Должна признаться, что мне и в голову не пришло рассказывать об увиденном дядюшке, ибо он — ты сама знаешь его здравомыслие и крайний скептицизм — приписал бы все игре воображения и порекомендовал бы в качестве средства от фантазий стакан портвейна или смесь александрийского листа с магнезией. Проведя тихий (тихий, но вовсе не мрачный) вечер, я удалилась к себе в спальню, но — представь себе! — еще не успев прилечь, услышала отдаленный истошный вопль. И сразу узнала дядюшкин голос, хотя никогда прежде он так не кричал. Дядюшкина спальня находится на противоположном конце крыла, и добраться туда можно, лишь миновав просторный, футов в восемьдесят длиной, холл в классическом стиле; высокий, обшитый панелями кабинет и две пустующие спальни. Дядюшку я нашла в полной темноте, его свеча упала на пол и погасла. Стоило мне подбежать к нему с фонарем, как он дрожащими (впервые за все время, сколько я его знаю!) руками заключил меня в объятия, громко возблагодарил Бога и вместе со мной поспешно покинул комнату, не пожелав рассказать о том, что же его так растревожило.
«Завтра, завтра», — вот и все, что удалось из него вытянуть. Постелили ему, наспех, по соседству с моей спальней, и сомневаюсь, чтобы он провел ночь спокойнее, чем я. Мне же удалось уснуть лишь когда стало светать, да и тогда на меня навалились мрачные сновидения, худшее из которых так запечатлелось в моем сознании, что я считаю необходимым изложить его на бумаге, чтобы хоть немного развеять тягостное впечатление. Итак, мне приснилось, будто со странной неохотой, словно предчувствуя недоброе, я вошла в свою комнату, открыла комод и стала выдвигать ящики: сначала верхний, где не нашлось ничего, кроме лент и носовых платков, потом средний — тоже ничего особенного — и наконец, о Боже, последний! Там находилось аккуратно сложенное стопками постельное белье: движимая любопытством, которое тут же стало окрашиваться ужасом, я принялась перебирать его, и тут из складок взметнулась и стала шарить вслепую в воздухе розовая рука. Насмерть перепугавшись, я выскочила из комнаты, захлопнула за собой дверь и попыталась ее запереть — но как бы не так! Ключ ни в какую не поворачивался, а изнутри доносился странный шорох и приближающиеся глухие удары. Не знаю почему мне не пришло в голову пуститься наутек вниз по лестнице, но, к счастью, в тот самый миг, когда неодолимая сила вырвала из моих рук дверную ручку и распахнула дверь, я проснулась. Возможно тебе все это покажется не таким уж и страшным, но мне, поверь, было не по себе.
Сегодня за завтраком дядюшка, видимо, стыдившийся своего испуга, был очень неразговорчив, однако же, помявшись, спросил по-прежнему ли в городе мистер Спирмен, добавив, что у этого молодого человека есть голова на плечах. Ты прекрасно знаешь, милая Эмили, что на сей счет мое мнение с дядюшкиным отнюдь не расходится, и мне было нетрудно ответить на заданный вопрос. Соответственно он отправился к мистеру Спирмену и еще не вернулся. Я же не могу медлить с посылкой тебе настоящего отчета о произошедшем, ибо в противном случае пропущу отправку почты.
Читатель, предположивший, что мистера Спирмена и Мэри связывает нечто большее, чем просто знакомство, окажется недалек от истины: довольно скоро они поженились. В описываемое же время сей молодой щеголь, имевший неподалеку от Уитминстера прекрасное имение, частенько, якобы по делам, проводил по несколько дней в неделю в гостинице «Голова Короля». Что это были за дела, мне неизвестно, но, кажется, у него оставалось достаточно свободного времени, чтобы вести дневник, довольно подробно описывающий события тех дней, которым посвящен мой рассказ. Впрочем, возможно, он уделил этим эпизодам столько внимания по просьбе мисс Мэри. Отрывок из написанного этим джентльменом приводится ниже.
Дядя Олдис (Искренне надеюсь в скором времени получить право называть его так) зашел, ко мне сегодня утром, и, обронив несколько замечаний, касающихся ничего не значащих тем, сказал:
— Хм, Спирмен, мне хотелось бы рассказать вам довольно странную историю, но только с тем, чтобы покуда все не прояснится, вы держали язык за зубами.
— Конечно, — заверил я, — можете на меня рассчитывать.
— Понятия не имею, в чем тут может быть дело, — растерянно продолжил мистер Олдис. — Вы знаете, где моя спальня? Чтобы попасть туда, нужно пройти через холл и еще две-три комнаты.
— А, она на том конце, который ближе к церкви?
— Да, но не в этом суть. Вчера Мэри рассказала, будто в одной из комнат, примыкающих к спальне, полным-полно насекомых, от которых наша домоправительница никак не может избавиться. Возможно в этом-то и кроется объяснение. Как вы думаете?
— Никак, пока не имею представления, что, собственно, требуется объяснять.
— Верно, я вам пока не рассказал… Но вы знаете, что за твари эти древоточцы? Какой они величины?
Признаться, у меня появилось опасение, уж не тронулся ли мистер Олдис умом.
— Древоточцами, — начал я весьма терпеливо и обстоятельно, — называют красноватых насекомых, похожих с виду на долгоножек, но поменьше, длиной около дюйма. Они в твердом панцире, и на мой взгляд… — я хотел добавить «довольно противные». Но мистер Олдис меня прервал:
— Значит, около дюйма. Нет, не подходит.
— Ну, — осторожно промолвил я. — Насчет древоточцев мне больше сказать нечего. Вот если вы все же поделитесь со мной тем, что вас волнует, у меня, возможно, появятся какие-нибудь соображения и по этому поводу.
— Возможно, — промолвил он глядя на меня задумчиво. — Я как раз вчера сказал Мэри что у вас, кажется, есть голова на плечах. (Тут, признаюсь, я склонил эту самую голову в знак согласия). Не скрою, мне, чего прежде за собой не замечал, неловко распространяться на сей счет. Ну да ладно… Так вот, прошлой ночью, часов в одиннадцать или чуть попозже я взял свечу и направился к себе в спальню. В другой руке у меня была книга: имею, знаете ли привычку прочесть перед сном хоть несколько страниц. Привычка опасная, брать с меня пример никому не советую, но сам-то я знаю, как держать огонь подальше от покрывал. Но получилось так, что стоило мне выйти из своего кабинета в большой холл, как порыв ветра — наверное, я слишком резко захлопнул дверь и устроил сквозняк — задул свечу. Это вызвало досаду, потому как огниво находилось в спальне, однако мне не составляло особого труда добраться туда и без света. Но тут приключилось другое: книга выпала, а точнее сказать, была выбита из моей руки. Она упала на пол, я подобрал ее и пошел дальше в еще большей досаде. Как вам известно, в том холле много больших не занавешенных окон, так что в такую ясную летнюю ночь там прекрасно видно и где расставлена мебель, и есть ли кто в помещении. Так вот — никого, кроме меня, там не было. Так вот, за холлом и еще одним кабинетом (там тоже большие окна) идут пустующие спальни, где из-за штор на окнах темнее, и чтобы не запнуться о порог, идти пришлось медленнее. И вот во второй из этих пустых комнат я едва не встретил свою кончину. Ощущение чего-то неладного возникло еще перед дверью: признаюсь, у меня дважды возникала мысль повернуть и пройти к себе в спальню другим путем, в обход, но осуществить это намерение помешал стыд. Все, что мне пришлось испытать за порогом, запомнилось очень хорошо (хотя что уж тут хорошего). Комнату заполнял сухой шорох. Потом (вы ведь помните, там было очень темно) возникло ощущение, будто что-то бросилось в мою сторону и мое лицо, шею и все тело оплели длинные и тонкие… не знаю, как точнее выразиться — не то руки, не то лапы, не то щупальца. Не скажу, Спирмен, чтобы их хватка оказалась слишком уж сильной, но большего страха и отвращения мне, насколько могу припомнить, испытывать не доводилось. А ведь меня не так просто вывести из себя. Я заорал, отбросил свечку и, чтобы впустить в комнату хоть чуточку света, сорвав с окна штору. Во мраке передо мной мелькнуло что то вроде лапы насекомого, но Боже правый, какого размера! Эта тварь была с меня ростом, никак не меньше! А древоточцы, по вашим словам, не вырастают больше дюйма. Ну, что вы теперь скажете, Спирмен?
— Прошу вас поскорее закончить свой рассказ, отвечал я, — В жизни не доводилось слышать ничего подобного.
— Так ведь, в сущности, рассказывать больше нечего. Мэри прибежала на мой крик со светом: в комнате ничего не было. Рассказывать я ей ничего не стал и просто перебрался в другую спальню. Надеюсь, там будет поспокойнее.
— А ту странную комнату вы осмотрели? Что у вас там хранится?
— Мы ею вообще не пользуемся. Там стоит старый бельевой шкаф, и еще кое-какая мелкая мебель.
— А что в шкафу? — не унимался я.
— Понятия не имею. Знаю, что он заперт и при мне, кажется, ни разу не отпирался.
— По-моему, туда стоило бы заглянуть. Меня разбирает любопытство и, с вашего позволения, мне очень хотелось бы осмотреть это место.
— Я готов был просить вас об этом, но втайне надеялся, что вы сами выскажете такое пожелание. Назовите любое удобное время, и я вас туда отведу.
— Лучше всего сделать это прямо сейчас, не откладывая, — сказал я, прекрасно понимая, что мистер Олдис вряд ли успокоится раньше, чем прояснит суть дела. Он немедленно поднялся, одарив меня (рискну предположить) весьма одобрительным взглядом, промолвил «Идем!» и больше до самого дома не проронил ни слова.
По прибытии в дом причта была призвана «моя Мэри», как на людях называет ее дядя Олдис, а наедине я, и мы отправились на осмотр. Доктор уже признался ей, что прошлой ночью малость испугался, по чего именно, не сказал, и только сейчас описал подробности. Оказавшись близ места происшествия, доктор остановился, пропуская меня вперед.