Превозмогая себя, я шагнула вперед. На столе у руки Сэреля лежал серый клочок бумаги. Две строчки были набросаны наспех, торопливо: «ОАС наносит удар, где хочет и когда хочет».
Большое наполеоновское «р» отделялось от других букв.
Я тихонько выбралась из аптеки — как раз подъехала машина «скорой помощи», — пересекла улицу, все такая же оцепеневшая поднялась на четвертый этаж и вошла в номер.
Жорж спал, по-детски посапывая, уткнувшись лицом в подушку. Его черные волосы растрепались ежиком.
Я села рядом и просидела, наверное, с четверть часа, глядя на эти волосы. Потом протянула руку и потрясла его за плечо.
Он проснулся, поднял голову и заморгал.
Я сказала:
— Послушай, ты убил Сэреля.
Мне было тяжело говорить. Слова не шли. Их приходилось выталкивать.
Жорж быстро спустил ноги, сел на диване и спросил:
— Откуда ты узнала? Кто сказал?
Я ответила, что поняла это сама.
Миг он смотрел на меня, потом так же быстро поднял ноги в носках и лег, натягивая на себя одеяло.
— Это недоказуемо. У меня есть алиби.
И закрыл глаза.
Я опять потрясла его за плечо.
— Послушай, но ты убил человека, у которого четверо детей.
Он приоткрыл глаза.
— Ну и что? — Он посмотрел на меня, стараясь понять, о чем я говорю. Но его глаза заволакивало сном. — Дай мне спать. Ты же знаешь, как я устал.
Через минуту он уже снова посапывал.
Еще с полчаса я сидела и смотрела на него. Потом мой взгляд упал на часы, и я сообразила, что через час нужно быть в Нейи.
Я написала Жоржу записку, чтобы он не уходил без меня, оставила ее на столе, вышла в коридор и постучалась в 314-й, к мадам Ватьер.
Она открыла мне вся заплаканная.
— Какой ужас! Вы уже знаете…
Но я не дала ей кончить.
— Знаю. Я не об этом. Вчера, когда мы разговаривали, я забыла извиниться перед вами за позавчерашний скандал.
— Какой скандал?
Ее глаза все-таки чуть-чуть оживились.
— Ну как же? Вы же слышали. Позавчера ночью. У меня был Жорж.
— Да, Жорж…
(Жоржа она знала.)
— Так вот этот скандал, — сказала я. — Между Жоржем и Дюфуром. Они ужасно кричали. Неужели вы не слышали?
— Я?.. — Она пожала плечами. — Конечно, слышала.
(Она была уже сама уверена, что слышала.)
— Вы знаете, я просто боюсь. Они так ссорятся. Жорж бывает вне себя.
— В случае чего стучите ко мне, — предложила она.
Дети Сэреля все так же играли на улице возле мадам Фетю и пока ничего-ничего не знали о том, как переменилась уже их жизнь и какие совсем иные дни ожидают их впереди. Толпа возле аптеки рассеялась, и равнодушный быт улицы вступил в свои права.
Я взяла такси и, пока ехала до Нейи, все повторяла себе, что сейчас я должна не думать о Сэреле, не думать, не думать, не думать!.. Что сейчас я еду провожать моих шестерых, самых лучших моих друзей.
Но мне не удавалось не думать.
Шестеро ждали меня. В зале со старинными гобеленами мы выпили по рюмке вина. Тот, с гипнотизирующим взглядом, сказал:
— Ну что же, пора. Пойдемте.
И мы пошли. У них не было никаких вещей, да им и не нужны были никакие вещи — я знала почему.
Мы пошли прямо в Булонский лес.
Мужчины выглядели усталыми, и я подумала, что, может быть, они ни часу не отдыхали, трудясь днями и ночами все те пятеро суток, что провели в Париже.
Мы миновали Лонгшан, за озером свернули влево и уже по тропинке пошли в самую глушь. Солнце скрылось за тучей, заморосил ноябрьский дождик. Пахло мокрой травой, за предыдущую ночь листы с дубов все облетели, и парк казался совсем-совсем покинутым.
Мы вышли на большую поляну и постояли чуть-чуть. Опять у меня было такое чувство, будто они знали меня давно-давно, были друзьями еще моего отца и матери и тогда уже любили меня, как любят теперь. Что они рады, что я выросла как раз такой, какой они и надеялись меня видеть.
И это было все.
Они стали прощаться, целовать мне руку и уходить.
Как они уходили?.. Да очень просто!