Исмаил Шихлы
БУЙНАЯ КУРА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
От подножья холмов, по отлогой наклонной местности дома села Гейтепе рассыпались до самой Куры. С плоскими крышами, наполовину вросшие в землю, эти дома вернее было бы называть землянками. Но все же никто, приглашая гостя или соседа, не сказал бы: "Милости просим в нашу землянку", но всякий говорил: "Заходите в мой дом". Хотя тут же стояли изредка и высокие каменные дома. По сравнению с другими низенькими, земляными домами они были как бравые всадники-офицеры рядом с однообразно-серой распластавшейся по земле пехотой. Это-то "войско", рассыпавшись вдоль Куры, и представляло из себя село Гейтепе.
С осени шли дожди. Перемежаясь, они и зимой поливали землю. Поэтому, едва почувствовав приближающееся весеннее тепло, травы ярко зазеленели и пошли в рост. Еще не кончился апрель, а уж все - и дворы, и проулки, и гумны, и даже крыши домов - покрылось яркой и обновленной зеленью.
Даже тропинки от двора к двору, тропинки от дворов до дороги, тропинки от деревни до обрывистого берега Куры тоже местами покрылись зеленой шелковистой щетинкой. Холмы в верхней части села, коричневые и желтые в обычный засушливый год, теперь выглядели необычно, нарядно, празднично. Луга, представляющие собой пересохшие, жесткие клочки, вот-вот зацветут, украсятся цветами.
Одна только главная дорога, проходящая мимо села в сторону Тифлиса, как будто не испытала благотворного веяния весны. Все так же поблескивая белым холодным камнем, она равнодушно пересекала косогоры, холмы, ущелья и скрывалась, исчезала вдали. Но и то кое-где, в особенности по ее обочинам, пробивалась молодая трава.
Все в селе Гейтепе было так, как и прежде. Над домами в урочное время подымались дымки. Скот, подгоняемый криками и взмахами рук, спускался к Куре. Девушки и молодые женщины шли с кувшинами к той же Куре по извилистым каменистым тропинкам, ласточки резали воздух над землей, прикасаясь грудками к нежным цветам, а потом летели все к той же единственной, незаменимой Куре, набирали полные клювики воды и мчались к гнездам, к птенцам. Не только люди, но и птицы вырастали здесь, вспоенные холодной и быстрой Курой.
Ничего этого: ни травы, ни цветов, ни птиц, ни ласкового апрельского солнца - не видела Зарнигяр-ханум. Прижимаясь щекой к ярко-синей балясине веранды, она горько плакала. От краски холодило щеку, но и этого не ощущала плачущая женщина. Тень огромного коршуна скользнула наискосок по двору. Собаки загремели цепями и зычно залаяли. Куры и цыплята от страха брызнули во все стороны и забились кто-куда.
Но и тут Зарнигяр-ханум не подняла затуманенных слезами глаз. Оправив на голове келагай, она спустилась с веранды и неуверенной походкой, словно не зная и не думая куда, по тропинке побрела к Куре.
Солнце уже высоко поднялось над землей. Туман, плывший с вечера над долиной реки, рассеялся. К тому же на рассвете прыснул небольшой дождик и еще больше освежил землю. Он оставил на пыльной дороге темные крапинки, а на траве тяжелые блестящие капли.
Кура местами, урча, подмывала и подрывала крутой высокий обрыв, весь испещренный черными норками ласточкиных гнезд, местами расплескивалась по отмели и даже образовывала тихие, почти не текучие, мелкие рукава. На таких отмелях кипела жизнь. Женщины стирали белье, ребятишки бегали голяком, высоко разбрызгивая воду, подростки громко кричали, загоняя в реку бойволиц, ласточки, растревоженные этими криками, носились во множестве, так и сяк перечерчивая воздух черными линиями своего полета.
Зарнигяр-ханум шла как сонная и только временами беззвучно повторяла про себя: "Как же я перенесу это горе? У кого мне просить помощи? Кто утешит и кто спасет меня?" Она проплакала всю ночь, и глаза ее распухли. Ресницы слипались, а в ушах стоял шум.
Кура текла, облизывая подножие леса, серые песчаные берега, то, изгибаясь, окружала кустарник, или, вдруг разделясь на несколько рукавов, кружила между островками, и, вдруг круто поворотив, неслась прямо на этот берег. Женщина не знала, куда идет. Лишь бы идти, лишь бы подальше уйти от своего дома, лишь бы забыться хоть на минуту, не помнить о горе, нагрянувшем на нее.
Но это-то и было труднее всего. Ноги машинально передвигались по земле, подводя Зарнигяр-ханум все ближе с реке, а в мыслях было все одно и то же - острое, свежее, горячее горе.
Не заметив, как дошла до края обрыва, она шагнула бы и еще, но от легкого сотрясения почвы камень сорвался с места и с шумом шлепнулся в воду. Еще бы мгновение, и точно так же полетела бы вниз вместе с комьями земли сама Зарнигяр-ханум.
Сорвавшийся камень привел ее в чувство. Услышав шум и плеск, она невольно отшатнулась назад, а потом уже осторожно взглянула вниз. Внизу у подножия отвесного обрыва, то бурля и завихряясь, то вздуваясь буграми, то проваливаясь в воронки, текла мутная, бурная Кура. Омыв глинистую землю и всю облизав ее, мчалась дальше еще мутнее и яростнее, чем была.
"Чуть-чуть мои дети не остались сиротами, - подумала Зарнигяр-ханум, благодаренье богу, что предостерег..."
Однако в следующую минуту мрачные горькие мысли снова нахлынули на нее. Снова затуманившимся взглядом она поглядела на широкую воду Куры и на далекий берег Куры и еще дальше за Куру, в весенние синеватые дали.
Под обрывом чувствовалась громадная глубина. Упавший туда погибнет сразу. Зарнигяр-ханум опять приблизилась к краю, опять заглянула вниз. Может, вместо того, чтобы мучаться, просто туда шагнуть? Сделать один только шаг. А потом земля заскользит под ногами, обломится краешек земли, а потом... Никакого потом больше не будет. Она и сама не будет знать, как все потом произошло. Соседки не расскажут ей во всех подробностях об этом происшествии. Неизвестно, что будут говорить, что подумают люди.
От этих мыслей зябко и страшно сделалось Зарнигяр-ханум. Она судорожно, как схватился бы утопающий за плывущее мимо бревно, обернулась и вцепилась взглядом в свой дом.
Он был хорошо виден отсюда, ее дом, огороженный изгородью из колючего кустарника. Поверх изгороди ослепительно отражали солнце оконные стекла. Ворота во двор открыты. Виднеются яркие перила веранды, окрашенные в синий цвет, голубые двери, стена, на которой нарисованы петухи, стожок сена, сложенный во дворе, копошащиеся куры.
Весь этот дом, все хозяйство создала она, Зарнигяр-ханум. Конечно, муж ее был не беден и до женитьбы, но когда Зарнигяр-ханум пришла сюда молодой хозяйкой, у мужа не было даже прилично обставленной комнаты. На всем лежала печать холостяцкого неуюта, беспечности, граничащей с бесхозяйственностью. Она, Зарнигяр-ханум, создала этот дом. Так зачем же уходить из него, отдавать его без боя. Не лучше ли прогнать ту, другую, которая внесла разлад и горе в мирные стены, под мирный кров...
Зарнигяр-ханум решила посидеть над обрывом и дождаться сына. Он примет ее сторону, ведь он справедливый человек, не оставит в беде свою мать; где бы он ни был, ее Шамхал, он скоро вернется, и тогда посмотрим...
На другом берегу Куры, там, где редкие ивы переходили в сплошные заросли, показались фигурки людей. Зарнигяр-ханум выпрямилась и, приставив к глазам ладонь козырьком, стала вглядываться в даль. Сердце ее тревожно забилось. Хотя черные фигурки казались отсюда одинаковыми, Зарнигяр-ханум все же узнала в одной из них своего сына. Разгадала она и действия людей на том берегу. Они решили пустить лодку по течению, с тем чтобы оно принесло их к этому берегу. Для этого нужно, конечно, временами отталкиваться шестом или работать веслами.
Вот фигурки расселись в лодке, вот оттолкнулись от берега и поплыли. Лодку, подхваченную сильным течением, несло как щепку. Казалось, ее несет без всякого управления. Однако постепенно она выплыла на середину реки.
Теперь Зарнигяр-ханум точно узнала сына. Шамхал греб, сидя на носу лодки.
Вода в Куре становилась все мутнее. Должно быть, где-то вверху шли дожди. Несмотря на все старания пловцов, лодка никак не могла выбиться из стрежневого течения, и ее быстро сносило. Зарнигяр-ханум тревожно следила за поединком людей с бурной Курой. Она знала, что ниже по течению лодку может разбить о затопленные коряги. Но вот сильный толчок шеста выбросил лодку из бурного потока. Зарнигяр-ханум облегченно перевела дыхание. Теперь лодка спокойно шла к берегу, и вскоре ее нос заскрипел о мелкие прибрежные камни.
Шамхал, сидевший на носу, птицей переметнулся на землю, а лодка от его прыжка оттолкнулась и поплыла дальше вдоль берега. Каждый будет сходить против своего дома.
Шамхал отряхнулся, поправил одежду, затянул потуже ремень, поправил на поясе кинжал с серебряной рукояткой, перекинул за спину сумку, положил на плечо косу и пошел вверх по тропинке, ведущей как раз к их дому.
Зарнигяр-ханум метнулась навстречу сыну. Увидев заплаканные глаза матери, Шамхал подумал, что дома случилось какое-нибудь несчастье. Ни с того ни с сего женщина не могла так постареть, так съежиться, так высохнуть за одну ночь. Даже спина согнулась у нее, как у старухи.
Шамхал подошел к матери, взял ее за руку и посмотрел ей в глаза.
- Что случилось? Отчего ты опять проливаешь слезы?
Зарнигяр-ханум зарыдала вслух. Она задыхалась от обиды, и это мешало ей говорить.
- Разве ты не видишь, сынок, что делает со мной твой отец?
Шамхал сразу успокоился. В душе он даже упрекнул мать. Его плечи и руки все еще ноют от тяжелой работы. Сейчас ему хорошо бы как следует наесться и выспаться. Спать до тех пор, пока из тела не уйдет последняя капля усталости, пока ломота в плечах, в руках и в спине не превратится в легкую сладкую истому. Сейчас нужен покой и сон. А вместо этого мать с утра встречает его слезами и жалобами.
Шамхал обошел мать на тропинке и пошел к дому. Зарнигяр-ханум поплелась за ним, то и дело вытирая фартуком слезы. Она видела широкую, потную спину сына, рубашку, прилипшую к спине, кинжал, болтающийся на поясе, вышитые обмотки, туго обхватывающие икры, чары-ки, носки которых напоминают вытянутый птичий клюв^.
Постепенно сердце матери стало успокаиваться. Такой сын, конечно, не оставит ее в беде.
Шамхал шел по земле хотя и усталой, но уверенной походкой, слегка переваливаясь со стороны на сторону. Коса на его плече тоже покачивалась в такт шагам. Блестело на солнце высветлившееся о траву лезвие косы. Обрывки травы кое-где прилипли к нему. Казалось, от самого Шам-хала пахнет свежескошенной заречной травой.
Зарнигяр-ханум снова начала всхлипывать. Шамхал почувствовал, что его раздражают слезы матери. "Что там еще у нее приключилось? Разве нельзя все сказать словами? Обязательно нужны еще и слезы, обязательно ей нужно поплакать навзрыд".
Так думал Шамхал, поднимаясь по отлогой тропинке к дому и слыша за спиной жалкие всхлипывания матери. Всхлипывания перешли в причитания.
- Если ты не отомстишь за меня, то я прокляну то молоко, которым тебя вскормила. До судного дня мои слезы будут обжигать тебя, сынок, до судного дня ты будешь слышать мои стоны, и сердце твое будет разрываться...
Шамхал потерял терпение и резко обернулся.
- Ну что ты еще от меня хочешь? Разве тебе мало, что с утра ты бередишь мое сердце своими жалобами?
- А как же мне не жаловаться, сынок? Твой отец, что бы он живым провалился в преисподнюю, влюбился в другую женщину. Он опозорил нас перед всем народом. Где это видано, чтобы мужчина, у которого своя дочь невеста и такой сын, как ты, затевал такое.
Шамхал промолчал. Эти жалобы он слышал не первый раз. Как только отец возвращался домой из какой-нибудь поездки, со свадьбы, с праздника, в доме начинались подобные разговоры. Всякий раз мать со слезами обрушивалась на отца с упреками в неверности, мучилась и стонала, а потом, конечно, успокаивалась и все шло опять своим чередом.
Шамхал прошел в глубину двора мимо коровника и навеса. Повесил на место косу, скинул со спины сумку, присел на тахту, покрытую серым ковром, потянулся к шнуркам чарыков.
Зарнигяр-ханум, видя, что сын спокойно расположился на тахте и собирается разуваться, всполошилась. Она встала перед ним, воинственно уперев руки в бока.