Однако старший брат, который больше всех любил свою сестренку, заупрямился:
- Моя сестра не будет танцевать на своей свадьбе.
Начался спор. Около дома парни уступили, перешепнувшись:
- Ладно. Как только выедут на большую дорогу, остановим свадебный поезд, и все равно она у нас затанцует.
Старший брат услышал перешептывание парней. Он сказал:
- Я заряжу винтовку и буду сидеть на крыше нашего дома. Посмотрим, у кого хватит смелости заставить танцевать мою сестру.
Выехав на шоссе, свадебный поезд действительно остановился. Колокольчики замолчали. Зурначей заставили спуститься из фаэтона на землю. Послышалась танцевальная мелодия. В этот же миг над людьми просвистели одна за другой три пули. Все обернулись в сторону села. Даже невеста приоткрыла свою фату. На крыше дома, широко расставив ноги, стоял старший брат Зарнигяр, в руках у него дымила винтовка.
Нашелся в толпе мудрый человек, который образумил упрямых парней.
- Вы затеяли игру - кто кого переупрямит. Разве не видите, что ему не по вкусу ваше требование. Нехорошо, если на свадьбе прольется кровь.
Колокольчики снова зазвенели. Поезд тронулся, навсегда увозя молодую девушку Зарнигяр, важную госпожу Зарнигяр-ханум. Тогда Зарнигяр было шестнадцать лет, а теперь уж ей тридцать шесть. Теперь она сама стала матерью троих взрослых детей. Муж всегда любил ее и ласково называл "Заррим-заррим".
Что же такое случилось вдруг? Почему его сердце отвернулось от нее? Кто-нибудь заговорил его, поглядел дурным глазом? Или, может быть, его помазали волчьим жиром?
Да обрушит аллах кровлю дома того недруга, который позавидовал счастью Зарнигяр-ханум. Пусть попадет ему в глаз ветка гранатового дерева!
За окном резко, порывисто подул ветер. Жестяной таз, висевший на гвозде, вбитом в столб, сорвался и, гремя, покатился по двору. В курятнике тревожно закричали куры. Копна сена опрокинулась. Ветер тотчас разметал ее в клочья и погнал к забору.
Зарнигяр-ханум видела все это, но она не сдвинулась с места. "А! Пусть аллах перевернет вверх дном все на свете, пусть всех развеет, как это сено!" - прошептала про себя Зарнигяр-ханум. На том месте, где недавно горел костер, показались раздуваемые ветром угли. Еще один порыв ветра, и в темноте замелькали искры. Они поднялись над землей и закружились в воздухе.
"Чтобы не разогнуть им спины. Только и знают, что есть и спать. Даже костер не потушили как следует. Вот сейчас искры попадут на сено, и начнется пожар".
Увидев опасность, Зарнигяр-ханум встала и пошла к двери. Злость злостью, но чтобы все ее добро сгорело в огне, этого она не хотела. Одно дело сказать: "А, пусть аллах перевернет вверх дном все на свете", а другое дело, когда дом и вправду может сгореть.
Зарнигяр-ханум вышла во двор. Она собиралась растолкать слуг и велеть им потушить остатки костра. Но когда она проходила мимо комнаты мужа, то невольно заглянула в окно. Там царил желтоватый полумрак, фитиль тридцатилинейной лампы был сильно привернут. По середине комнаты черным кругом лежала тень от самой лампы. По краям и углам можно было разглядеть стулья и тахту. На тахте спал муж Зарнигяр-ханум Джахандар-ага. Он спал на спине, широко откинув правую руку. На руке уютно и мирно спала Мелек. Бедной хозяйке дома показалось, что столбы, подпирающие веранду, закачались и рухнули, потолок обвалился и в глазах потемнело. Может быть, ей и лучше было бы сейчас, чтобы все рухнуло и все провалилось сквозь землю. Она забыла и ветер, и костер, и опасность. Кое-как цепляясь руками за стену и волоча ноги, она уползла к себе в комнату.
"Господи, ослеп ты, что ли? Зачем ты дал мне видеть это? Чем я прогневила тебя, каким грехом я заслужила эти черные дни?!"
5
Узнав об исчезновении Мелек, Аллахяр тотчас собрался в путь. Ему не хотелось, чтобы хозяин караван-сарая и дружки по картежной игре начали расспрашивать, что и как. Для мужчины мало завидного в том, что у него пропала жена. Поэтому Аллахяр не стал распространяться о причинах внезапного отъезда.
- Хватит, погулял. Дома стоят все дела, - коротко объяснил он.
Ему привели коня. Пока три дня хозяин гулял с друзьями и картежничал конь досыта наелся овса, выстоялся и теперь грыз удила, косил бешеными глазами и норовил укусить тех, кто подходил слишком близко. Аллахяр проверил всю сбрую, заплатил конюху и вскочил в седло. Почувствовав всадника, конь вскинул голову и заржал. Аллахяр направил коня к выходу из караван-сарая сквозь лабиринт фургонов, арб, лошадей, мулов, ослов.
Сначала он думал, что нигде не будет задерживаться и сразу поскачет домой из этого маленького волостного городка. Но на первой же улице он услышал крики зазывал и приказчиков:
"Эй, покупатели! Скоро вечер, уберем все товары. Эй, подходи-покупай, перед вечером дешевле. Есть душистые пряности, есть отборный рис, есть сушеные ереванские абрикосы, все что угодно вашей душе найдете у нас.
Эй, подходи, покупай!"
Аллахяр вспомнил про пустой хурджин, привязанный сзади к седлу, и придержал коня. Он медленно поехал вдоль улицы под тенью высоких чинар, выстроившихся по бокам двумя рядами. Вдоль тротуаров были прорыты небольшие арыки. Прохладная вода текла по ним и омывала корни деревьев. Вся улица с обеих сторон сплошь состояла из одних магазинов.
На чинарах свили себе гнезда бесчисленные вороны. Владельцы магазинов и приказчики делали все, чтобы прогнать и отвадить этих ворон, но те, словно нарочно стремясь переупрямить людей, обсиживали деревья, беспрерывно галдели, порой шумно взлетали и кружились над одноэтажными домами городка, над черепичными крышами, а потом снова спускались на ветви чинар около своих гнезд. Что ни делали владельцы магазинов и приказчики, тротуары перед магазинами всегда были грязны от этих птиц. Два, а то и три раза в день тротуары поливали водой, подметали и чистили. Некоторые сами брались за совок и метлу, другие нанимали для этого мальчишек, давая им кое-какую мелочь.
Когда Аллахяр выехал из караван-сарая на улицу, здесь царило оживление. Нанятые мальчишки, цирюльники, сапожники, чистилыцики обуви, словно соревнуясь, один перед другим, чистили тротуары.
Аллахяр слез с коня, привязал его к дереву, снял хурджин. В магазине его встретили приветливо, как старого и уважаемого покупателя. Он купил рису, кишмиша, сушеных абрикосов - всего набралось пятьдесят фунтов, - а для матери купил еще вышитые чувяки. Приторочив хурджин, снова поднялся на коня.
Солнце совсем склонилось к закату. Улицу перечертили длинные тени. Перед магазинами и мастерскими жестянщиков и лудильщиков сверкали на уходящем солнце жестяные печки, миски, кувшины, разная утварь. Здесь от ударов молотками по жести стоял такой шум и звон, за которым не слышно было тяжелых молотков и кувалд в соседних кузницах.
Аллахяр миновал всех жестянщиков и лудильщиков, поздоровался со знакомым кузнецом, который в своем ремесле не опускался до каких-то там изделий, а только подковывал лошадей, и, наконец выехал за пределы городка. Надо было спешить. Солнце коснулось уже линии отдаленных холмов. Еще минута-другая, и прохладный мрак опустится на долину.
Ездок пришпорил коня. Проехал железный мост, даже не взглянув на бурные мутные воды, все еще не вошедшие в свои берега после больших дождей, не полюбовался, вопреки обыкновению, на гневную реку, бьющуюся о сваи моста.
До полной темноты Аллахяр надеялся проскочить наиболее опасные участки пути. Да и просто хотелось как можно скорее попасть домой.
Конь понимал желание хозяина, его не нужно было подгонять. Казалось, оп жалел, что у него нет крыльев, чтобы не скакать, а лететь. Аллахяр пускал коня то по каменистому большаку, и тогда искры вылетали из-под подков, то по мягким земляным дорогам между полей колосящейся пшеницы.
Аллахяр волновался. Он никак не мог успокоиться с тех пор, как получил это проклятое известие. Он ругал себя за то, что задержался в городе и проболтался несколько дней за картежной игрой вместо того, чтобы еще в пятницу воротиться домой. Если бы вернулся вовремя, ничего этого не произошло бы, не могло бы произойти.
В голове у Аллахяра никак не могло уложиться, что Мелек взяла и ушла из дому. Бессловесная, безъязыкая тварь. Сколько раз ее бил и ругал и даже выгонял на улицу! Но она ведь ни разу не пикнула. Забившись в какой-нибудь угол во дворе, она спала, а утром делала вид, что ничего не случилось, снова засучивала рукава и бралась за работу. Куда она могла уйти так внезапно? Может, рассердившись, она убежала к своему дяде и не хочет возвращаться назад?
Конь, почувствовавший, что хозяин задумался, пошел спокойнее. Вечерняя прохлада опустилась на землю. Солнце, спрятавшееся за горами, окрасило облака на западе в розовый цвет. Некоторые места в цепи холмов уже залила густо-черная тень, только их горбатые макушки все еще золотисто подсвечивались закатным небом.
Чем больше сгущался вечерний мрак, чем больше затихала земля, тем крепче сжимал Аллахяр винтовку, лежавшую на коленях. Палец он не снимал со спускового крючка.
Когда птица с шумом вспархивала из-под копыт, Аллахяр вздрагивал и мысли его перебивались. Он снова начинал торопить коня.
Предположение, что Мелек вернулась в дом своего дяди, не так уж волновало его. Говоря честно, это даже было ему по сердцу. Разве не для этого он последние месяцы каждый день поднимал в доме шум, затевал ссору, всячески издевался над Мелек? Разве он не хотел, чтобы все это осточертело жене, чтобы она таким образом сама догадалась исчезнуть с глаз долой. Больше того, разве он уже тайно не искал себе новую жену? Но если все это так, то почему же он теперь так взволнован?
Аллахяр решил, что, как только приедет домой, сразу же пошлет человека к дяде Мелек, чтобы все узнать. Все-таки, что же с ней случилось? Если она ушла к своему дяде, пусть пеняет на себя. Никто не станет упрашивать ее вернуться обратно. Но если она ушла не к дяде?! Вот вопрос. Вот что так беспокоило и так волновало Аллахяра.
Сворачивая на другую дорогу, конь часто фыркал, навострив уши, и порой даже останавливался. Аллахяр отъезжал от дороги, прятался и вслушивался в окружающие звуки. Проверял, не прячется ли в этих вечерних сумерках человек. Но когда вечерний ветер, облизывая вдоль ущелий травы, обвевал его, он набирался духу и снова пришпоривал коня. Он боялся. Если бы давеча уязвленная честь и забота о ней не придали ему решимости, он вообще бы не поехал в путь на ночь глядя. Всю ночь проиграл бы в карты, а утром при ярком солнце оседлал бы коня. Но теперь поздно об этом думать. Теперь надо как-нибудь доехать до села.
Чтобы развеять страх и забыть о разбойниках, которые, может быть, прячутся в ущелье, Аллахяр снова стал думать о Мелек.
Может быть, она бросилась в Куру? Ведь в последнее время не было дня, чтобы он ее не ругал и не проклинал. Мало того, бил каждый день. Может, это все так надоело ей, что теперь, воспользовавшись отсутствием мужа, она бросилась с обрыва в реку?
У Аллахяра задрожали губы, он подумал в душе, что если она так сделала, то она совсем глупая женщина.
От этой мысли ему стало как будто легче, и он пришпорил коня.
Впереди на вершине высокого холма показались черные силуэты людей. Их было трое. Конь фыркнул и навострил уши. Аллахяр обмотал ремень винтовки вокруг руки и вслушался в тишину ночи. Слева по ущелью текла вода, и ее шум явственно доносился до него. Лягушки, квакающие в болоте, порою умолкали и с плеском прыгали в воду.
Аллахяр доехал до того места, которого больше всего боялся. Здесь холмы справа и слева от ущелья подступали друг к другу совсем близко, образуя своеобразный тоннель. Дорога поворачивала, пересекала речку и тогда только снова выходила на ровное место. Проехать бы эту теснину в целости и сохранности - и считай, благополучно доехал до дома. Немало крови пролито здесь в разные времена. Это место и зовут Аджи-дере, то есть Горькое ущелье. А еще его называют "Эй, брат". Говорят, что здесь в течение одной ночи перерезали кинжалами семерых братьев и бросили вниз с обрыва. Раненые братья до утра звали друг друга, стонали, кричали: "Эй, брат", говорят, в ночь их смерти и сейчас еще можно услышать те же стоны и те же крики.
Каждый раз, когда приходилось проезжать это ущелье, у Аллахяра неприятно сжималось сердце. Но до сих пор он ездил здесь только днем, а теперь вот угораздило его поехать ночью. И все из-за этой твари Мелек!