- В лесу.
- Чуть не разорвалось сердце.
- А что случилось?
- Я думал, стреляют в тебя.
- Кому я сделал плохое, чтобы в меня стрелять?
Шамхал бросил на брата косой взгляд, затем улыбнулся.
- Чем больше учишься, тем меньше ума.
- Что ты хочешь сказать?
- Ты же знаешь, что у нашего отца есть враги?
- Ну?
- Если знаешь, почему околачиваешься здесь? Видишь ли, качели привлекли его, девушки.
- А ты откуда знаешь?
- Я все видел. С самого утра слежу за тобой. Какое тебе дело до чужих девок? Разве не знаешь, из чьего они кочевья?
- Знаю.
- Если так, зачем идешь в эту сторону?
- Они из нашей деревни.
Шамхал зло плюнул, бросил окурок.
- Недотепа ты, вот и все.
Ашраф не смог больше терпеть. Высокомерие брата, обращающегося с ним, как с мальчишкой, задело его самолюбие.
- Если бы я был недотепой, то поднял бы руку на отца, оскорбил бы его, а потом ушел бы из дома.
- Что?
Шамхал зашипел, как змея. Он схватил за воротник Ашрафа и поднял его. Они встали лицом к лицу. Горячее дыхание Шамхала обожгло лицо Ашрафа, но Ашраф молчал и ждал, что еще скажет брат.
Шамхал неожиданно смягчился:
- Если еще раз скажешь такие слова, не посмотрю, что ты мой брат.
Он отпустил Ашрафа, взял винтовку, прислоненную к скале, потуже затянул пояс, отодвинул на бок кинжал и, не сказав больше ни слова, пошел по извилистой тропинке, ведущей к кочевью. Ашраф старался идти рядом с братом. У него много накипело па душе, что нужно было высказать брату. Он хотел, чтобы брат верпулся к отцу и чтобы все жили, как раньше, вместе, чтобы отец не был одиноким. Мать раскаивается, но не возвращается в дом только потому, что стесняется. Она ждет, чтобы Джахандар-ага сам пришел за ней и упросил вернуться. Салатын мечется между двух огней. Большая, крепкая семья разрушилась на глазах. Теперь было самое время для такого разговора, и коль разговор уж зашел, надо его довести до конца.
- Ты не сердись, Шамхал. Но разве можно оставлять отца одного?
- А разве можно приводить новую мать для такого верзилы, как я? Разве можно на глазах у новой жены унижать сына?
- Что думаешь делать дальше? Или раз и навсегда отказался от отца?
- Нет, он мой отец. Его честь - это моя честь. Если он ушибет ногу, у меня болит сердце. Ты слышишь? Когда бросают камень в его собаку, от гнева у меня сердце разрывается. Ты понимаешь?
Шамхал совсем расстроился и отвернулся в сторону: не хотел, чтобы брат видел слезы на его глазах. Да и Ашраф растрогался.
- Хорошо, что же нам делать?
- Что делать? Я хочу, чтобы ты стал мужчиной. Честь отца - наша честь, его враг - наш враг.
Некоторое время они молчали. Ашраф понял, на что намекает брат. Он прекрасно знал, что отец никогда не помирится с моллой Садыхом. Знал и о том, что родственникам не нравится частое появление Пакизе на его пути.
- Значит, ты не хочешь вернуться обратно?
- Зачем возвращаться мне, когда есть ты?
- Но ведь я же уеду учиться.
- Не уезжай.
- Это невозможно.
- Почему? - Шамхал замедлил шаги. Испытующим взглядом посмотрел на брата, стараясь узнать, насколько серьезно тот говорит. - Наши отцы и деды не учились. Разве они умерли с голода?
- Ты хочешь жить но дедовским правилам?
- А как ты думал? Или ты из своей школы привез нам порядки лучше старых?
- Горе как раз в том, что ты не знаешь, что делаешь. С одной стороны, защищаешь старые порядки, а с другой стороны, нарушаешь их.
- Кто это тебе сказал?
- Я говорю. Наш отец, по дедовским обычаям привел в дом вторую жену. Почему же ты не терпишь этого, а?
- Это другое дело. Ты все путаешь.
- Когда вопрос касается нас самих, ты говоришь, что это другое дело. А когда страдают другие, тебе все равно.
- Кто страдает из-за меня?
- Ты взял дочь Годжи, а с ним не хочешь мириться, старику тяжело. Черкеза ты сделал своим врагом. Гюльасер держишь дома, как заключенную. Разве они не люди? Разве они не хотят видеть друг друга? Разве это не горе? На сердце других ты ставишь крест-накрест клеймо, а когда тебя чуть тронут, вопишь. Разве это порядочно?
- Что плохого я сделал Гюльасер? Она жила впроголодь, а теперь сыта и одета.