Я еще до того, как со мной стал разговаривать архангел, знала, что избрана.
— Жанна, ты избрана, — сказал священник, когда меня, десятидневной малюткой,
окрестили в нашей полуразрушенной церкви. — На тебя пал свет божий.
Конечно, он имел в виду крещение. Но я-то, я-то поняла, что это говорил вовсе не он.
Это сам Бог заполз в рот кюре, чтобы выразить мне свои поддержку и одобрение.
Вообще-то, крестили у нас детей, когда им исполнялась неделя. А если не получалось,
ждал и две недели. Позже я узнала, что так заповедал святой Августин. Но крестьяне, -
народ темный и забитый, — этого, конечно, не знали. Им сказали, и все тут. Когда мне
исполнилась неделя, на деревню напали англичане. А еще через две недели наступал
Великий Пост. Вот меня и окрестили в десять дней, что навсегда поселило в душе
матушки сомнения. Ей все казалось, что ее Жанна ненормальная из-за
несвоевременного обряда. Даже когда я спасла Францию, она все ворчала. И хотела,
чтобы я вернулась в деревню, оделась в скромное платье простолюдинки и пахала
землю. Как она, как ее мать, и мать ее матери. Я же на землю смотреть не могла. Мне
все казалось, что мы ведем свой род от земляного червя, и без содрогания мимо пашни
проехать у меня не получалось.
— Душой ты, Жанна, принцесса, — сказал мне Михаил в один из таких моментов,
после чего уже тихо, видимо, чтобы никто не расслышал, шепнул, — давай отъедем
немного в сторону от кавалькады. Я соскучился.
От этих слов меня в жар бросило, и я подчинилась. И хоть смотрели на меня довольно
косо, — а после того, как я спасла Францию и перестала быть нужна королю и всем
этим людям, косо на меня смотрели все чаще, — мне было все равно. Женщина, которую
ласкал архангел Михаил, не может ему не подчиниться. Я сделала равнодушный вид, -
хоть неблагодарность и презрение ранили меня, — и поехала в леса, который виднелся
за полем.
Обычно, когда нас окружали люди, и был риск того, что кто-то из них последует за
мной, чтобы подглядывать, Михаил давал знамение. Так оно было и в тот раз. Надо
мной немедленно, хоть дождя и не было, появилась радуга. Процессия в панике
спешилась, и все грохнулись на колени. Это был отряд, который сопровождал меня в
освобожденный Орлеан. Я помахала им рукой, и велела ждать, пока я помолюсь в лесу.
Прощание вышло немного скомканным. Ведь Михаил, которому захотелось
попроказничать, ущипнул меня за зад, и я, как ни крепилась, все же хихикнула. И опять
на меня смотрели, как на сумасшедшую. Плевать!
Пока со мной был Михаил, я ничего не боялась. Хотя знала, что и король, и
священники, да и сам простой люд, только и видят меня на костре. Еще бы. Того, кто
помог, всегда ненавидишь особенно остро. Я знала: пока архангел Михаил, мой
возлюбленный, со мной, мне ничего не страшно и меня не сожгут. Он вытворял такие
знамения… Из-за них король даже забыл о фейерверках.
Как вы говорите? Щипать было не за что?! Да бросьте вы! Конечно, Жанна, которую
вы знаете по картинам и описаниям хроник, вовсе не похожа на меня настоящую. Эти
гомосексуалисты, глубоко запрятавшие в кисть и стило свое естество, и представить
себе не могли Жанну, кроме как похожей на мальчика-подростка девушкой. На самом
деле я была крепко сбитой девчонкой с полным задом, коротковатыми, — зато прямыми,
— ногами, пышной грудью и ямочками на щеках.
— О, моя Жанна, — сказал Михаил, и стал вылизывать мое лицо, прямо вот так
бесстыже и просто вылизывать, отчего я, как всегда, чуть с ума не сошла, — моя
крестьянка…
Что было потом, я, как обычно, не очень хорошо помню. А когда Михаил рассказывал,
мне оставалось только краснеть, да возмущаться его, якобы, выдумками. Но я-то знаю,
что он не выдумывал. Мне еще мать-покойница, — царствие ей небесное, — говорила, что
женщины в нашей семье слабы на передок. И за хорошим мужиком, — а мужик хорош
тем, что его и делает мужиком, люб ила говорить мать, — пойдем хоть на край света,
хоть на костер.
Как мы познакомились? Михаил стал являться, когда мне исполнилось пятнадцать.
Первым мужчиной в прямо смысле он у меня не был, запоздал года на три. Люди у нас
рано взрослели, женщины — созревали, а старики — умирали. Чего вы хотите, шла война.
Я любила мужчин, и хотела их. Они мне давали то, что я хотела, но могли они, прямо
скажу, немного. И аппетит мой утолил лишь архангел. Поэтому, на самом-то деле,
Михаил и был моим первым мужчиной, потому что все предыдущие ни в какое
сравнение с ним не шли.
— Мой мужчина, — млея, говорила я…
А он заставлял меня вытворять такие бесстыдства, что я даже однажды задумалась, уж
не демон ли это, выдавший себя за архангела? Но в глубине души, — хотя моя матушка
месту, где зародилась эта мысль, дала бы более точное определение, — верить в это не
хотела. Поэтому для меня он был, есть и останется навсегда архангелом господним,
Михаилом. Архангелом, пришедшим спасти меня. А уже потом спасенная Жанна
спасла Францию. Чем он спас меня? Михаил раскрепостил мое естество, дал свободу
моему нутру, и наделил меня величайшим даром — умения любить телом. А без этого
всякая любовь душой — чушь. Ради него я была готова сожрать поросячье дерьмо.
— Нет, — смеялся он, а я ясно представляла себе его улыбку, — этого не нужно.
Сделай для меня кое-что другое. Спаси Францию!
И я это сделала. Ну, конечно. Только ради него. Мне-то Франция и даром не сдалась. Я
точно знала: Бог избрал меня не для спасения какой-то там страны, пусть она даже
Франция. Бог избрал меня для того, чтобы научить любить. Вот что важно.
Любовь — это как архангел, который решил вас взять.
Он вас берет, а вы себя даете. И на этом ваша роль в истории для двоих заканчивается.
В то время у нас и представления-то о Франции толком не было. Родина была там, где
сеньор. И такими отвлеченными понятиями, как родина, честь, Франция, или еще что,
мы, простой люд, не мыслили. Аристократы — тоже. Мы просто хотели, чтобы хоть кто-
нибудь победил, и у нас определился хозяин. Зачем Михаилу сдалась именно Франция,
не знаю. Но на-то я его и любила, что была готова исполнить любой каприз. Поэтому я,
как Михаил и велел, явилась к королю, и повела за собой войско. Каждый раз в битве, -
а он появлялся мне зрительно только так, — я видела его в гуще врагов, почти
поверженного. И, рыдая, правила коня прямо туда. Должно быть, вид у меня был такой
несчастный, что мужчинам становилось стыдно, и они мчались прямо за мной. Мы,
конечно, выигрывали.
А потом я, уставшая, ехала с поля битвы, и архангел Михаил щипал меня за задницу, и
звал в лесок, а то и в кусты, где целовал меня. И брал. Так жадно, так жадно, что я ни
черта не помнила. А потом, опустошенная, мылась в ручье, если он был, а если нет,
Михаил извергал воду из камня. И я все равно мылась, потому что, как он говорил, его
семя во мне оставаться не должно. Вода была, — наверняка по его повелению, — теплой
и чуть кислой на вкус. Потом я возвращалась к спутникам, мы ехали в городок
поблизости, отдыхали, а на следующий день выезжали на поле сражения. И я была
счастлива.
Но в тот день все было чуть иначе. Я поплескала в себя лишь для виду, потому что,
проснувшись утром, поняла, что мне уже двадцать девять. А многие мои ровесницы
через год другой должны были стать уже бабушками. И мне очень захотелось
ребеночка. Именно в то утро. Жуть как захотелось. Я очень устала. От походов,
сражений, тюфяков соломы вместо постели, переездов, непонятно зачем спасаемой
Франции… И хотела ребенка. Я бы его кормила, — мечтала я, лежа на соломе, — и пахла
бы им. И я представила, что младенец уже у меня на руках, и пахнем мы одинаково. От
этой мысли меня так сладко потянуло… Так сладко, как не было даже с Михаилом.
Поэтому в леске я поплескалась лишь для виду.
Михаилу я, конечно, ничего не сказала. Но, — думала я, — если мы так сильно друг друга
любим, он сможет простить эту мою наивную женскую уловку. Уловка и в самом деле
была наивная. Через три месяца, — когда живот начал расти, — он меня бросил.
Естественно, без его покровительства меня сразу же сожгли. Но, знаете, я бы ему даже
это простила, так я его любила. Только одного я не прощу никогда.
Он на казнь не пришел.