Каждое утро, просыпаясь, человек видел за окном один и тот же пейзаж.
Бело-желтый дом с шиферными балконами, дальше за ним — ряды «хрущоб», фантастически напоминающих о прошлом, которому уже никогда не вернуться. Стоит ранняя весна, повсюду лежит тяжелый и ноздреватый грязный снег… Впрочем, кажется, нет нужды продолжать: и так каждое утро…
Но все дело в том, что теперь этот человек помнил. Вопреки всему, его память осталась с ним и ежеминутно жгла и грызла его горечью и тоской. И это было во много раз хуже беспамятства.
Иногда на улице шел снег, иногда — дождь, иногда вовсю парило солнце. Но для него ничего не менялось. Глядя на постылые одинаковые дома, он все равно видел другое.
Он видел свой мир.
Теперь он совершенно точно знал, что раньше жил в ином мире, в мире, которому он принадлежал и который принадлежал ему. И даже больше: он знал, что этот мир открыт для него сейчас, что стоит ему захотеть, и он в любой момент сможет вернуться, и, логически мысля, у него нет причин задерживаться…
Но в этот миг его взгляд всегда натыкался на брелок — тяжело поблескивающий темно-свинцовый шарик, — и он сжимался, будто от удара, и подолгу сидел сгорбленно-неподвижно, глядя в одну точку.
И так продолжалось день за днем.
Нет, он не сошел с ума и не выбросился из окна, он даже не постарался забыть.
Человек ждал.
Знака, слова, сигнала, письма.
И однажды у него побывал вестовой от Шерифа. Принес известие о том, что он может возвращаться — приговор отменен. Он сначала даже не поверил, а когда поверил, то сразу понял, что вернувшись, уже не сможет удерживать Танк. Может, этого-то и добивался Шериф… И — один Бог знает, чего это ему стоило — он ответил отказом.
Но на самом деле он по-прежнему ждал.
Он прекрасно понимал, что то, чего он ждет — невозможно. Но продолжал ждать.
Продолжал, зная, что это ожидание убьет его, рано или поздно.
Так кончаются Бесконечные Дороги.
Но нет, не торопитесь, это еще не все. Такой конец был бы слишком хорош, а жизнь редко оставляет место для «хэппи энда».
А дальше было так.
…Однажды он все-таки не выдержал. Дышать было невозможно из-за застрявшего в горле кома, глаза застилала пелена, и предметы виделись словно в тумане, сон исчезал, стоило ему только лечь, и он не выдержал.
Он вернулся.
Вернулся, зная, что делает непоправимое. Но что-то внутри билось и кричало, задыхаясь, хрипя… И он вернулся, отчаянно, обреченно надеясь… Безнадежно надеясь.
И он снова увидел золотистую пыль Дороги, и ясную зелень травы. В последний раз ощутил ласковость солнца, сиявшего в чистом голубом небе.
Он уже робко подумал было, что все обошлось, когда в неожиданно резанувшей глаза белесой вспышке он услышал радостный и уверенный рев мотора, и, судорожно схватившись за цепочку, он понял, что шарик-брелок исчез.
Он долго стоял в тоскливом отчаяньи, пока гул не затих вдали. И не стало сил что-то делать и куда-то идти.
А потом он со смертельной четкостью осознал, что все это он видит в последний раз, что теперь он и сам уже никогда не решится вернуться.
И тогда он медленно, безуспешно пытаясь оттянуть последнюю минуту, вернулся обратно.
Потом он довольно долго жил еще, бессмысленно и вяло, днями напролет шатаясь по улицам и ничего не видя перед собой.
А однажды открыл толстую тетрадь и, посидев минуту, задумчиво глядя в белизну листка, вывел:
«Его знали все. Он ходил по дорогам страны, помогая тем, кто нуждался в помощи…»
А потом уронил голову на стол и, чувствуя тяжесть во всем теле, не первый раз уже горько пожалел, что не умеет плакать…
И что удивительнее всего во всей этой истории — этот человек до сих пор ждет письма. Ждет, несмотря ни на что. Ждет, зная, что чудес не бывает, и что рано или поздно это ожидание убьет его.
Ждет…