— Чепуха!
— Это не чепуха. Молли возьмет барокамеру, не так ли? А ты знаешь дорогу лучше, чем мы. Ты уже сотни раз проходил по ней в темноте.
— Билл прав, — сказала Молли. — Вот, возьми Мейбл.
Папа сдался. Он взял фонарик и поводок коровы. Мейбл не хотела идти дальше. Папа дал ей хорошего пинка и рванул за поводок. Корова не привыкла к такому обращению и обиженно посмотрела на нас. Но теперь у нас не было времени для нежностей. Становилось все холоднее.
Мы пошли дальше. Я не знаю, как папе это удавалось, но мы все время оставались на дороге. Я думаю, прошло не меньше часа, когда мы, наконец, оставили позади себя Пьяные Холмы. Внезапно Молли споткнулась. Колени ее просто подломились, и она упала в снег.
Я остановился и опустил барокамеру. Затем сам опустился на снег. Мне нужен был отдых. Мне просто хотелось сидеть вот так, и чтобы снег заносил меня.
Папа вернулся назад, обнял Молли и стал ее утешать. Он говорил ей, что она снова должна вести Мейбл. На этом участке дороги она больше не заблудится. Но она настаивала на том, что именно она должна нести барокамеру. Папа не слушал ее, он просто отобрал у ней груз. Он поднял с барокамеры одну из крышек и заглянул внутрь.
— Как там у нее? — спросила Молли.
— Она еще дышит, — ответил папа. — Когда я посветил фонариком внутрь, она открыла глаза. — Он взял хомут, а Молли с коровой и фонарем пошла впереди.
Молли не могла видеть того, что видел я. Пластиковая оболочка барокамеры изнутри была покрыта инеем. Папа не мог видеть, дышит ли Пегги. Он вообще ничего не мог видеть.
Я долго думал над этим, спрашивая себя, как можно классифицировать эту ложь. Папа не был лжецом, это несомненно, но эта ложь была лучше, чем правда. Сложное положение.
Но я забыл обо всем этом. Я фут за футом продвигался вперед, считая шаги.
Папа остановился, и я налетел на барокамеру.
— Слушай! — сказал он.
Я прислушался и услышал глухой грохот.
— Землетрясение?
— Нет. Тише! — потом он добавил. — Это позади нас. Все прочь с дороги! Направо!
Грохот стал громче, а потом сквозь струи снега я увидел свет. Папа тоже увидел его. Он вышел на дорогу и замахал фонариком.
Прямо перед нами грохот смолк. Это была дробильная машина, и вся она была облеплена людьми.
— Забирайтесь наверх! — крикнул водитель. — И быстрее!
Потом он посмотрел на корову и добавил:
— Никаких животных!
— У нас барокамера с нашей малышкой! — крикнул папа в ответ. — Нам нужна срочная медицинская помощь!
Произошло движение, когда водитель приказал двум мужчинам спуститься и помочь папе с барокамерой. На несколько мгновений папа исчез. Он увел с собой корову.
Мы разместили барокамеру впереди машины на грейфере, несколько мужчин уселись на делительную решетку и подперли барокамеру плечами. Я беспокойно оглядывался вокруг в поисках папы, но тут он внезапно появился из темноты.
— Где Молли? — спросил он.
— Уже наверху. Но что ты сделал с Мейбл?
— С Мейбл все в порядке, — он закрыл нож.
Я больше не стал задавать никаких вопросов.
Затем мы проехали мимо множества идущих людей, но водитель больше не останавливался. Мы были уже почти возле самого города, и он сказал, что они смогут добраться до него самостоятельно. Вспомогательные аккумуляторы дробильной машины были сильно истощены. Машина проделала далекий путь — от самого внешнего изгиба берега моря.
Кроме того, я не понимал, где здесь может поместиться еще кто-то. Мы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и папа все время предупреждал людей, чтобы они не слишком сильно давили на барокамеру.
Потом аккумуляторы совсем отказали, и водитель крикнул:
— Все слезайте! Теперь вам придется идти пешком!
Но мы уже достигли первых домов города, и двигаться дальше было бы нетрудно, если бы нам не мешал снежный буран. Водитель настоял на том, чтобы папе помогли нести барокамеру. Это был отличный парень, и при свете я увидел, что это был именно тот водитель, который приводил в порядок наше поле.
В конце концов мы оказались в госпитале и передали Пегги обслуживающему персоналу. Врачи тотчас же поместили ее в барокамеру. К счастью, она все еще была жива.
Папа объяснил Молли, что он должен сообщить о свеем прибытии Главному Инженеру. Для ремонтных работ нужны были все техники. Мне велели отправляться в лагерь переселенцев. Молли осталась с Пегги. Я бы тоже охотно остался с ними, в госпитале было относительно тепло — здесь была своя собственная силовая установка. Но меня выпроводили вон. Я отправился в лагерь, и это было почти так же, как в день прибытия сюда, — только сейчас было намного холоднее.
Теперь я находился там же, где я очутился, когда только что прибыл на эту планету.
Зал был переполнен, и с каждой минутой появлялись все новые и новые беглецы с окрестных ферм. Здесь тоже было холодно, но не было такого чудовищного мороза, как снаружи. Конечно, все светильники погасли. Свет и тепло поставляла главная энергостанция. Тут и там были включены переносные фонарики, но они давали лишь слабый свет. Отовсюду слышались обычные жалобы, но я не обращал на них внимания. Я был рад, что у меня есть крыша над головой, и кровь в моих жилах постепенно снова начала циркулировать.
Мы находились там тридцать семь часов. И прошло двадцать четыре часа, прежде чем нам дали хоть чего-то поесть.
И все это выглядело так: металлический ангар, служивший лагерем для переселенцев, устоял. Устояли также немногие каменные дома. Энергостанция была повреждена, и выработка тепла прекратилась. Мне никто ничего не объяснил, и я знал только, что ее сейчас ремонтируют.
Тем временем мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, так тесно, как только было возможно. Мы согревали зал теплом наших собственных тел. Здесь даже была пара обогревателей, которые включались тогда, когда температура падала ниже нуля. Я был далеко от них, и мне не верилось, что температура здесь когда-нибудь поднимается выше нуля градусов.
Я сидел, спрятав руки в колени, и клевал носом. Потом просыпался от какого-нибудь кошмара, вставал и бродил по залу. Через некоторое время я снова садился и опять начинал дремать.
Припоминаю, что отыскал в толпе Олуха Эдвардса и пообещал когда-нибудь набить ему морду. Он уставился, словно не узнал меня. Но, может быть, это мне только приснилось. Я также помню, что встретил Хэнка Джонса и долго разговаривал с ним, но потом он сказал, что вообще тогда не видел меня.
Спустя бесконечно долгое время — мне показалось, что прошла уже неделя, но на самом деле было утро воскресенья, около восьми часов, — нам дали чуть теплого супа. Он показался мне необычайно вкусным. Затем я хотел покинуть лагерь, чтобы пойти в госпиталь и осведомиться там о состоянии Молли и Пегги.
Но меня не пустили. Снаружи было минус семьдесят градусов, и температура все еще падала.
Около двадцати двух часов светильники зажглись снова, и самое худшее осталось позади.
Потом мы получили достаточно еды — сэндвичей и супа, и, когда солнце в полночь взошло, нам сообщили, что люди, которым необходимо выйти наружу, могут это сделать. Температура поднялась до минус двадцати градусов, и я отважился пойти в госпиталь.
Пегги стало лучше. Молли оставалась с ней и спала на ее постели, чтобы согреть дочь своим телом. Хотя в госпитале и была аварийная энергоустановка, она не была рассчитана на подобную катастрофу. Здесь было почти так же холодно, как и в лагере для переселенцев. Но Пегги большую часть времени спала и ничего не замечала. Она даже улыбнулась мне и сказала:
— Хэлло!