С того замечательного случая мама совершенно отстранила папу от всяких покупок. Что можно, покупает для него сама. Все, что надо примерять, присылают из магазина к нам домой. Под зорким глазом мамы папа терпит примерку, хотя и ворчит. Сам он ни в какие магазины не ходит и даже не знает, где и что продают.
Вот и теперь, когда я предложила купить чего-нибудь съестного, папа смотрит на меня потерянными глазами.
- В магазин? - бормочет он.- Дайте, пожалуйста, две котлеты... Или не котлеты - другое что-нибудь?
- Нет, нет, папочка! - успокаиваю я.- Зачем в магазин? Можно купить бубликов прямо на улице, у торговок. Сейчас вечером продают свежие, горячие...
Папа сразу веселеет:
- Бублики! И не в магазине? Замечательно! Горячие бублики... Кутим, Пуговка!
Город встречает нас оглушительным грохотом булыжной мостовой. Словно она, мостовая, соскучилась без нас и радостно ржет: "Ура! Воротились! Ур-р-ра!"
- Вот! Видишь, папа? Что я говорила!
На ближайшем углу, около сквера, прямо на тротуаре,- маленький торговый "толчок": несколько торговок с корзинками. В корзинках - тепло укрытые, чтобы не остывали, бублики, пляцки, осыпанные маком. Тут же - семечки, черные, подсолнуховые, и белые, тыквенные, вареные бобы и ириски. Ириски товар люкс: по копейке за штуку! Они бережно прикрыты бумажкой от уличной пыли.
У первой же от угла бубличницы, старухи Ханы - я ее знаю, она ходит со своим товаром по квартирам тоже, заходит и к нам,- мы с папой покупаем целую гору бубликов. Они в самом деле горячие, золотистые, пузатенькие, с крохотной круглой дырочкой, размером с куриный глаз.
- Кушайте на здоровье! -Хана смотрит на нас измученными глазами и улыбается нам усталой, грустной улыбкой.- Кушайте и живите сто двадцать лет... И вы, господин доктор, и ваши дети, и дети детей ваших...
- За что мне такой долгий век? - удивляется папа.
- За то,- серьезно отвечает Хана,- что вы мою дочку вынули из гроба вот так, вот этими вашими руками вынули,- и велели ей: "Живи!"
- И живет она? - интересуется папа.
- А как же! Конечно, живет, лучше б ей, бедной, помереть! Каждый год по ребенку, муж - без работы... Вот - хожу с моими бубликами с утра до ночи... А можно прокормить этим шестерых деток и троих взрослых?.. Я вас спрашиваю!
Большую часть бубликов мы отдаем щабановскому кучеру Яну: я опускаю бублики в карманы его парусинового балахона.
- Спасибо. Детям отвезу... - кланяется Ян.
Папу осеняет внезапная мысль:
- Пуговка! Кутить так уж кутить... Отпустим Яна в Броварню, а сами пойдем домой пешком! А? Подумай - прогулка! Это же замечательно!
Еще бы - прогулка с папой! Это не то что ежедневное мученье с Цецильхен... "Не вози ногами, не взрывай пыль! Не поднимай с тротуара цветок, -может быть, у того, кто его обронил, были бородавки на руках..."
Ян уезжает в Броварню. Мы чинно идем по улице.
- Папа, можно я возьму тебя под руку, как большая? "Кто это там идет?" - "Это идет доктор Яновский с какой-то незнакомой дамой!" Папа, а как же мы будем есть бублики на улице? Фрейлейн Цецильхен говорит - это неприлично.
- А бог с ней, с Цецильхен! - отмахивается папа.
- Нет, мама тоже не позволяет есть на улице.
- Гм!.. И мама тоже? - Папа беспомощно щурит близорукие глаза.- А вон там, кажется, скамейка, да? И дерево... Что это такое?
- Это Театральный сквер. Разве ты его не знаешь, папа?
- Ну, откуда мне знать! Я же всегда тороплюсь, езжу на извозчике, по сторонам не гляжу... Занимай скамейку, живо!
Ну вот, мы и в сквере. Это не улица, тут можно есть.
И мы с аппетитом уминаем свои бублики. Скамейка наша стоит под высоким деревом.
- Клен... - говорю я с полным ртом.- И цветет... Слышишь, папа, как пахнет? Кисленьким-кисленьким! Узнаешь?
- Нет... не узнаю... - признается папа словно с грустью.- Я, знаешь, редко встречаюсь с ними... с этими самыми... ну, с кленами... Я уже забыл, как они пахнут. Это я сегодня с тобой так закутил!
- А раньше? Когда ты не был доктором? Когда ты еще учился?
- Ну, тогда - сама говоришь - я учился.
- День и ночь?
- Нет, ночью я спал. Правда, ночь иногда бывала очень коротенькая... Надо было работать, много работать! Мой отец - твой дедушка - посылал мне пятнадцать рублей в месяц, шутка? Они с бабушкой отрывали их от себя с кровью... Когда я уезжал в Петербург, в Военно-медицинскую академию, отец подарил мне свой старый кошелек со сломанным замочком. Кошелек лежал у меня на столе, раззявившись, как голодный... Я иногда дразнил его: "Колбасы хочешь? Хлеба? Я тоже хочу,- потерпим оба..." И я учился. Ох, как учился! Ну, и медицина, братец ты мой,- серьезная наука, ее абы как изучить нельзя. Кончишь академию, и дадут тебе в руки не что-нибудь, не куклу, а жизни человеческие!..
Мы молча жуем бублики. Папа усталый, но довольный, Я смутно понимаю, что этот сквер, куда я каждый день прихожу с Цецильхен катать серсо или прыгать через веревочку, для папы - событие, почти не встречающееся в его трудовой жизни.
- Мы еще с тобой когда-нибудь в цирк сходим. Или в театр!- мечтает папа.- А в день твоего рождения я в этом году с утра и до вечера буду дома... Буду плясать с твоими подругами и играть в эти... как их... "Барыня прислала сто рублей"... Да?
- Да-а-а... - тяну я недоверчиво.- Каждый год ты это обещаешь! И - ни разу, ни разу...
- Да, ни разу! - грустно соглашается папа.- Все больные, понимаешь. Не бросить же их! Но, может быть, в этом году...
- Папа! А про Абрахама ты знаешь? Про то, как бог велел ему зарезать собственного сына?
- А тебе кто это наболтал?
- Цецильхен рассказывала...
- Удив-вительно! - сердится папа.- Удив-вительно, каким вздором некоторые люди набивают детские головы!..
На небе всходит вечерняя звезда. Она сидит на кресте соседнего костела, словно ее укрепили на верхушке рождественской елки. В прозрачных вечерних сумерках все кажется нарисованным на картинке: и костел со звездой на кресте, и кованая чугунная ограда сквера, и маленький "толчок" на углу с торговками, похожими на страшных ведьм и волшебниц.
- Папа! Ты Владимира Ивановича не любишь?
Думая о чем-то другом, папа рассеянно переспрашивает:
- Я Владимира Ивановича не... Какого Владимира Ивановича?
- Ну, пап, ты не слушаешь!.. Шабанова, Владимира Ивановича, Зои-Ритиного папу... Ты его не любишь?
- Почему ты так думаешь?