Я рассказываю про пьяного рыжего вора, как он кричал: "Отдавай портмонет!" (я умалчиваю о том, что он при этом называл меня еще и дурой), как я его испугалась и сейчас еще боюсь: вдруг он во дворе подкарауливает меня?
- Не... - успокаивает меня Юлька.- Это рыжий Вацек. Я его знаю, он к нам ходит. И вовсе он не вор, просто пугает, и то только когда выпьет.
Чем здесь все-таки пахнет? У Шабановых пахнет главным образом едой: "Кушайте, кушайте, самое важное в жизни - побольше кушать!" От папы пахнет лекарствами, всего сильнее карболкой: "А ну-ка, кто тут болен, я сейчас посмотрю!" От нарядных дам пахнет духами. От Юзефы - кухней... Чем же это пахнет здесь, в погребе у Юльки? Здесь пахнет затхлостью, нежилью. Вспомнила, вспомнила! Так пахнет от нового платья или белья, только что принесенного портнихой или белошвейкой. Мама всегда просит Юзефу повесить эти новые вещи на балконе, пока у них не выветрится запах.
"А чего ж там "запах"! - удивляется Юзефа.- Звестное дело, не енаральша шила: бедностью пахнет..."
В погребе, где живет Юлька, пахнет бедностью.
- Хочешь, я тебе картинки подарю? - Я протягиваю Юльке заветный лист с "Ромео и Джулией".
Юлька цепенеет от восторга.
- Матерь божия! - качает она головой, как взрослая.- Какие красивые люди! И как одеты!
Я объясняю Юльке, что это надо вырезать ножницами - осторожненько, в точности по рисунку! - наклеить фигурки на картон и играть с ними.
- Не... - Юлька отдает мне лист.
- Ты не хочешь?
- А где я тот картон возьму? И еще клей...
- Ну, хочешь, я дома все вырежу, наклею и принесу тебе... Хочешь?
Юлька смотрит мне в глаза пристально, очень грустно:
- Не... Не придешь ты... Все говорят: приду, принесу... И никто не приходит! Мама говорит: кому весело с калекой?
- С калекой? - переспрашиваю я.
- Ах да, ты не знаешь... - спохватывается Юлька.- Ну вот, смотри!
Юлька отбрасывает в сторону тряпье, которое служит ей одеялом. При неверном, полосатом свете ночника я вижу Юлькины ноги. Конечно, это ноги. На них пальцы с ногтями, подошвы, все как у людей, и все-таки - ах, что это за ноги! Никогда я таких не видела. Худые, тонкие, как макароны, на щиколотках круглые опухоли, как браслеты, а коленки выпячены вперед и в стороны, словно вывихнуты.
Я невольно подбираю ближе к себе мои собственные ноги. Как-то неловко, что они здоровые, могут бегать...
- Ты ходить нисколько не можешь? - спрашиваю я тихо, словно боюсь разбудить или потревожить горестные ноги Юльки.
- Не... Нисколько!
- Это такая болезнь, да? - догадываюсь я. Но Юлька отвечает строго, словно повторяя слова кого-то очень умного, очень уважаемого:
- Нет. Не болезнь. Ксендз Недзвецкий говорит: это бог меня наказал.
- За что?
- Не знаю. Разве люди могут понимать то, что делает бог? Ксендз Недзвецкий говорит - надо молиться утром и вечером: "Боженька, боженька, верни мне ноги!" И дома молиться и в костеле.
- Знаешь что? - предлагаю я робко.- Мой папа доктор. Я приведу его сюда, пусть он тебя вылечит.
- Э!.. - небрежно отмахивается Юлька.- Что доктор может? Ничего! Мама хочет поползти на коленях аж до самого Кальварийского костела - это много верст ползти надо,- тогда, может быть, боженька пожалеет нас и я стану здоровая... Только у мамы времени нет,- вздыхает Юлька.- То она ходит работать по людям - белье стирает, ну, всякую работу делает,- то она бегает по городу ищет работы... Вот и сегодня побежала, с самого утра!
Мы с Юлькой некоторое время молчим. Я даже подумываю о том, что мне пора уходить. Но в это время в погребе становится еще темнее - кто-то заслонил собой отверстие, выходящее во двор. Кто-то быстро, уверенно спускается по перекладинам лестницы.
- Мама! - радуется Юлька. - Мамця моя!..
Руки Юлькиной мамы обнимают Юльку, гладят ее волосы, лицо, плечи, быстрым движением проводят по ее безжизненным ногам, которые не могут ходить.
Потом Юлькина мама поворачивается ко мне и вопросительно смотрит на Юльку.
- Это Сашенька! - объясняет Юлька.
- Какая еще "Сашенька"? - Юлькина мама смотрит на меня недоверчиво, даже недружелюбно.
- Яновская... - шепчу я.
- Мама, она будет ко мне приходить. В гости! - заступается за меня Юлька.
- Ах, она будет приходить? В гости? - насмешливо переспрашивает Юлькина мама.
- Будет! - упрямо настаивает Юлька.- Она придет. И картинки принесет!
- Ах, она еще и картинки принесет? - продолжает издеваться Юлькина мама.
Этого я уже не могу вынести!
- Если я сказала: "приду и принесу",- голос мой дрожит от обиды, как фитиль в ночнике, - значит, я приду и принесу, да!
Юлькина мама испытующе смотрит на меня, потом на Юльку, которая заглядывает ей в глаза, словно прося ее быть со мной поласковее.
- Ну, посмотрим... - И Юлькина мама опускается на топчан рядом с девочкой.
Юлька благодарно трется щекой о материнскую руку.
- Нашла, мамця, работу?
- Нет... - с горечью отзывается мать.- Нигде ничего нету. У Левицких такое огорчение! - вчера была уборка, полы мыли, окна, а я и не знала, другую наняли. У Морачевских белье недавно стирали. В одном доме велели прийти после дня святого Георгия, в другом - в день святого "Никогда"...
В подвале тихо. От слов Юлькиной мамы пахнет горем, пахнет голодом.
- Цурэчка! (Доченька!) А покушать я тебе все-таки принесла!
И Томашова (так, по мужу, зовут Юлькину мать) ставит на стол узелок, закутанный в старенький, потерявший цвет вязаный платок, с такими движениями, словно она говорит, как фокусник: "Вот-вот! Сейчас-сейчас! Раз, два, три - готово!" Томашова достает из узла черный котелок, прикрытый большой краюхой хлеба.
- Ой! - восторженно кричит Юлька.- Хлеб!