- Косточка... Мозговая! - Юлька даже порозовела от радости.
- Кушай, кушай! - Томашова дает ей ложку. Но Юлька отрицательно качает головой:
- Без тебя не буду!
- Ну, и я поем...
Мать и дочь черпают ложками борщ из котелка. Но я вижу - Томашова зачерпывает борщ реже, чем Юлька.
Борщ съеден, Томашова подносит котелок к губам Юльки:
- Выпей все, до последней капли!
Юлька обгладывает косточку - глодать, впрочем, нечего, косточка голая, как ветка, с которой содрали кору. Потом она стучит косточкой по чистой бумажке, которую мать положила на ящик,- из косточки вываливается на бумажку небольшой комок мозга.
- Пополам! - командует Юлька.- Тебе и мне.
- Да я его и на дух не терплю, этот мозг! - уверяет Томашова.
- Мамця!
- Вот як бога кохам, никогда я этот мозг не ем!
- Мамця!
- Еще когда я девчонкой была, всегда, бывало, младшему братишке мозговую кость отдавала! Кушай, кушай все...
Юлька съедает с бумажки костный мозг. Потом, приложив к губам круглое отверстие в кости и щелкая языком, она старается высосать остаток мозга, засевший в глубине кости. Это ей удается, и она с восторгом съедает все.
- Цурэчка моя... - Томашова смотрит на Юльку затуманенными глазами.Чего бы только не дала я... чего бы не сделала... Только бы выросла ты, перепелочка моя! Только бы стала ходить...
Набравшись храбрости, я говорю:
- Надо показать ее доктору... Доктор вылечит!
- Ах, док-тор? - Томашова снова насмешлива и недружелюбна ко мне.- А где я возьму полтинник для доктора? А доктор лекарство пропишет - опять плати: аптекарю! Я за стирку двадцать копеек в день получаю. И не всякий день у меня работа есть...
- Мой папа с вас денег не возьмет! - горячо уверяю я.
- Не слыхала я,- ворчит Томашова, вымывая котелок и ложки,- не слыхала про таких докторов, чтобы даром лечили!
Юлька, послюнив худенький палец, тщательно подбирает с ящика немногие оставшиеся хлебные крошки. Ворвавшийся было ненадолго в подвал запах еды борща, хлеба - уже испарился без остатка.
- Носила я Юльку к одному доктору,- рассказывает Томашова.- На курорт, сказал, везите, к морю. Давайте ей свежие яички, мясо и бульон... Нет уж! Я ее на днях к Острабрамской божьей матери понесу. Целый день с нею на коленях перед иконой стоять буду. Молиться буду, плакать буду!.. Ксендз Недзвецкий говорит: божия матерь сделает чудо - поправится Юлька!..
- Буду ходить, мамця? Ногами?
- Будешь ходить, цурэчка! Бегать будешь!..
Тихонько простившись с Юлькой ("Завтра прибегу - с картинками!") и вежливо поклонившись ее маме (она на мой поклон не отвечает), я ухожу из погреба. Поднимаюсь по лестнице гораздо лучше, чем давеча спустилась,- без всяких неприятностей.
Выхожу на улицу - ох, какими светлыми кажутся мне весенние сумерки после темного погреба, освещаемого полосатым светом фитилька! Пахнет свежестью - только что, видно, прошел теплый, весенний дождик. Пахнет почками, распускающимися на чахлых деревцах вдоль уличного тротуара. Из открытых дверей магазинов вырываются десятки интересных запахов. Откуда-то доносится смех, где-то во дворе звучит песня. Издалека слышно, как в городском саду духовой оркестр играет вальс "Дунайские волны"... От улицы пахнет жизнью!
Толстая булочница, пани Гринцевич, бросает на тротуар горсть хлебных крошек, на них набрасываются воробьи и синицы... Мне вспоминается, как Юлька, послюнив худенький палец, собирала с ящика хлебные крошки...
Я бегу домой.
Впервые замечаю: почти во всех домах - крохотные оконца на уровне тротуара. Теперь я знаю, что это окна подвалов, где живут люди. Такие, как Юлька и ее мама.
В тот вечер, как на грех, папа возвращается домой так поздно, что я уже лежу в постели и с величайшими усилиями стараюсь не заснуть.
- Ой, папочка! Я так тебя ждала... Если у кого ссудная касса, так это Скупой Рыцарь?
- Нет. Это ростовщик.
Папа устало опускается на стул около моей кровати.
- Папа! А если у человека ноги - как макароны и он совсем нисколько не может ходить, ты такого лечишь? Чтоб он ходил, как все люди...
- Пуговка! - говорит папа с укором.- Я все-таки думал, что ты умнее. Как я могу тебе на это ответить? Я же должен сам видеть, что за человек, что за ноги, почему они не ходят... Пусть мне покажут этого человека.
- А ее мать не хочет!
- Чья мать? Чего не хочет?
- Юлькина... Девочки Юльки мать... Она не хочет, чтоб Юльку лечил доктор!
- А не хочет, так из-за чего нам с тобой волноваться?
- Юлькина мать хочет, чтоб Юльку боженька вылечил!
- Фью-у-у-у! - свистит папа и встает, чтобы идти в столовую: он сегодня еще не обедал.
- Папа... - Я удерживаю его за руку.- Посмотри Юлькины ноги! Пожалуйста!
- Нет.
- Почему, папа? Почему ты не хочешь?
- Как же я тебе объясню, когда у тебя мозги пуговичные! Ну, попробуй все-таки понять. У меня с боженькой разделение труда: или он, или я. Вместе мы не лечим. Понимаешь?
Я не очень понимаю. Неясные, смутные мысли толпятся в моей голове, беспокойные, как вода, которая вот-вот закипит в кастрюле. Вот-вот поймаю... Вот-вот пойму...
Но тут я засыпаю.
А на следующее - прохладное, туманное - утро я вбегаю во двор, где живет Юлька. В коробочке я несу ей все фигурки с листа "Ромео и Джулия", вырезанные, наклеенные на картон, и даже с картонными подставочками, чтобы они могли стоять на столе (я встала рано, чтобы успеть все это сделать). Но уже издали вижу, что отверстие, ведущее в их погреб, закрыто чем-то вроде ставня с большим висячим замком.