Бедная Юлька нечаянно выболтала, чего не надо. Но почему это надо скрывать? Я ничего не понимаю.
- Ты хотела солгать - твой ангел-хранитель не допустил этого! А ты знаешь,- в голосе ксендза слышится гроза,- ты знаешь, что будет на том свете с теми, которые лгут? Черти заставят их в аду лизать языком раскаленные сковороды!
Юлька плачет навзрыд, уткнувшись носом в Зельму-Шельму. Я сижу в углу на ящике и тоже плачу. Не потому, что я боюсь чертей или раскаленных сковород,- папа уже давно сказал мне, что это глупости, что нет ни "того света", ни чертей. Я плачу оттого, что надо бы крикнуть ксендзу Недзвецкому: "Убирайтесь вон!" - а я молчу и презираю себя за трусость.
Наконец ксендз уходит.
Мы сидим с Юлькой обнявшись на ее топчане и плачем.
Я чувствую худые ребрышки Юльки - как у цыпленка! - легкость, почти невесомость ее тела, вижу ее мертвые, неподвижные ноги, едва различимые под одеялом. Как не стыдно Недзвецкому обижать Юльку!
И тут Юлька рассказывает мне все их семейные тайны.
Степан Антонович очень хороший. Невозможно даже сказать, до чего хороший! "И непьющий! Капли в рот не берет!" - добавляет Юлька тем взрослым тоном, каким говорит о таких вещах Юзефа. Жена Степана Антоновича умерла давно, детей у них не было. Степан Антонович хочет жениться на Юлькиной "мамце", он очень ее любит. Он и Юльку любит, Юлька один раз сама слыхала, как Степан Антонович говорил "мамце": "Анеля Ивановна! Вы боитесь, я буду для Юленьки вотчим? Я буду для нее самый дорогой отец!"
- Золотой человек Степан Антонович, брильянтовый! Мамця тоже его любит... но ксендз Недзвецкий запрещает мамце выходить замуж за Степана Антоновича!
- Почему?
- Русский он, Степан Антонович. Ксендз говорит: "Как же ты, полька, католичка, пойдешь за русского, за "кацапа"? Бог тебя за это проклянет!" Ну, и вот...
- Что "вот"?
- Забоялась мамця ксендза...- говорит Юлька со вздохом.- Мы оттуда потихесеньку выехали, где раньше жили. Перебрались сюда, чтоб Степан Антонович не знал, где мы живем... Но он все-таки разыскал нас! Вот как он нас любит!
- А ты бы хотела, чтобы твоя мама женилась на Степане Антоновиче?
Юлька сидит на своем топчане, подперев голову обеими руками и качаясь из стороны в сторону, как старушка.
- Хотела бы!..- тянет она нараспев.- Ой, хотела бы!.. Ой, как же я хотела бы!.. А только - что делать с ксендзом Недзвецким?
Я иду от Юльки и напряженно думаю: что делать с ксендзом Недзвецким? Ведь его же не утопишь в ведре, как бумажных Монтекки и Капулетти! Впервые в жизни я стою перед вопросом: что делать с плохими людьми, чтобы они не портили жизнь хорошим?
Дома я застаю переполох. Дверь из квартиры на лестницу отперта. Юзефа мчится мимо меня заплаканная и даже не спрашивает, голодная я или нет. Папины пальто и палка брошены в передней в разные стороны, словно они рассорились и не желают друг друга знать. А главное, папина кожаная сумка с инструментами - до них не разрешается дотрагиваться даже маме, папа всегда сам кипятит их! - эта сумка теперь валяется на подзеркальнике, лежа на боку, как дохлая собака... Застежка ее даже неплотно закрыта!
Иду дальше - полная комната народу! Папа лежит на кровати, около него хлопочут Иван Константинович Рогов и Павел Григорьевич. У доктора Рогова две его любимые пуговицы не расстегнуты только потому, что он вовсе снял сюртук; засучив рукава рубашки, он делает что-то с папиной ногой, которую поддерживает Павел Григорьевич. Что такое стряслось у папы с ногой?
Юзефа бестолково мечется, держа в руках таз с водой и не замечая, что вода проливается ей на ноги и на пол. Мама стоит около кровати и держит папину руку. Каждый раз, как папа; охает под руками Ивана Константиновича Рогова, мамины губы болезненно сжимаются, а прекрасные серые глаза закрываются.
- Ну-ка! - поднатуживается Иван Константинович Рогов.
Папа глухо стонет.
- Яков Ефимович! Душа моя! Больно тебе? - чуть не плачет доктор Рогов.
- А вы, Иван Константинович, не вскидывайтесь, как дамочка...- говорит папа, но видно, что ему очень больно.- Давайте делать каждый свое дело. Вы врач, извольте делать свое дело: вправляйте вывихнутую ногу. Я - больной, и я тоже буду делать свое дело: стонать. И наплевать вам на меня, поняли, Иван Константинович?
Доктор Рогов снова поднатуживается, Павел Григорьевич помогает ему. Раздается не то хруст, не то скрежет,- папа перекашивает нижнюю губу: "Ч-ч-черт!" - и вдруг у всех становятся счастливые лица!
- Молодцы! - радуется папа.- Вправили - лучше не надо... Теперь - шину!
Доктор Рогов и Павел Григорьевич подбинтовывают папину ногу к проволочной шине. Потом кладут ногу на свернутое валиком одеяло, чтобы нога лежала в приподнятом положении.
- Готово! - говорит доктор Рогов, распрямляясь и вытирая вспотевшее лицо.- Фу ты! Всегда говорю: лечить надо чужих, незнакомых, и все. А когда свой, близкий человек стонет, больно ему, так уж это, черт побери мои калоши с сапогами, впору самому взвыть и убежать!..
- Вот не знал я, Иван Константинович, что вы меня так обожаете! поддразнивает папа.
И тут он видит меня. Я стою на пороге комнаты, окаменев от ужаса. Видеть папу не на ходу, не на бегу, неподвижным на кровати, с ногой, которая в шине и бинтах похожа на березовую чурку,- это очень страшно...
- Пуговица! - шутливо рычит на меня папа.- Не смей реветь! Мне уже не больно, нисколько... Ты радоваться должна, нам с тобой страшно повезло - я буду лежать дома целых три дня! То-то мы наговоримся...
Папины слова приводят Ивана Константиновича в совершенную ярость.
- Извольте радоваться, он через три дня вставать собирается! Развеселился: вправили ему вывих сустава - и пустите меня, я плясать пойду! А что у тебя и растяжение, и разрывы есть, и внутреннее кровоизлияние большое,- про это ты не думаешь?
Папа делает испуганное лицо:
- Леночка, уведи этого старого крокодила в столовую. Корми его завтраком, а не то он меня живьем сожрет!
Не проходит после этого и часа, как к нам неожиданно приезжает все семейство Шабановых - Владимир Иванович, Серафима Павловна, Рита, Зоя и тетя Женя со своим пенсне, порхающим на шнурочке, как привязанный за лапку мотылек.
Зоя и Рита, по своему обыкновению переругиваясь и шпыняя друг дружку, объясняют мне, что они приехали всей семьей в город за покупками, а потом пойдут смотреть зверей в приезжем зверинце и хотят взять с собой и меня.
- Я не могу с вами идти,- отвечаю я сурово.- У меня папа больной, я при нем сидеть буду.
- Непременно ступай в зверинец, Пуговка! - приказывает папа.- Я очень давно не видал никаких зверей, кроме одной кудлатой обезьяны.- Он шутливо дергает меня за нос.- Пойди в зверинец, погляди, а потом расскажешь мне, что ты там видела.
Несчастный случай - папа повредил ногу - поражает всех. Впечатлительная тетя Женя и сердобольная Серафима Павловна смотрят на папу глазами, распухшими от слез, и бурно обнимают маму.
- Бедная, бедная моя Леночка...- шепчет Серафима Павловна (она училась вместе с мамой в гимназии).
- Боже мой! - взвизгивает тетя Женя.- Видеть такое воплощение энергии, как Яков Ефимович,- и вдруг в полной прострации!.. Это трагедия!
Тетя Женя, по-видимому, совсем не знает простых человеческих слов только какие-то непонятные.
- Женечка! - вспоминает Серафима Павловна.- Поезжай с девочками по магазинам, сделайте все покупки и возвращайтесь. А мы с Володей здесь побудем.
Тетя Женя, Зоя и Рита уезжают.
Владимир Иванович садится около папиной кровати:
- Ну, как же мне, Яков Ефимович, сегодня с вами разговаривать? Я привык с вами ругаться, но ведь вы больной... нельзя!
- Сделайте одолжение! - предлагает папа.- Я вам и больной сдачи дам. Не стесняйтесь, пожалуйста! Но Серафима Павловна протестует:
- Нет, нет, не надо! Давайте хоть один раз мирно поболтаем... Расскажите нам, дорогой Яков Ефимович, что это с вами приключилось? Почему?