- Да,- подтверждает фрейлейн Цецильхен торжественно,- сегодня воскресенье. Божий день! В вашем доме он, правда, не соблюдается - твой папа, да простит ему бог, работает в праздники, как в будни...
- Если папа не будет работать в праздники, его больные умрут!
Фрейлейн Цецильхен, вероятно, ради воскресенья, божьего дня, пропускает мимо ушей мою "русскую грубость".
- Да, не все соблюдают божьи дни,- говорит она, устремив глаза в потолок.- Но я соблюдаю. И я сегодня была в нашей кирхе. Ах, пастор Бринк сказал такую проповедь, такую проповедь!.. Все плакали!
Фрейлейн Цецильхен и сейчас готова заплакать. Глаза ее краснеют, нос тоже, уши тоже.
- Знаешь ли ты, дитя, про жертвоприношение Авраама? (Фрейлейн Цецильхен произносит по-немецки: "Абрахам".)
- Нет,- отвечаю я угрюмо.- Не знаю.
- Боже, прости этим людям!.. Ребенок не знает даже библии! Ну, я тебе сейчас расскажу. Жил-был человек, его звали Абрахам. У него был один-единственный сын, замечательно удачный юноша, Исаак. И Абрахам любил своего сына больше всего на свете!
Я слушаю уже почти с интересом.
- А бог, милый, добрый господь бог, любил Абрахама больше всех людей! Потому что Абрахам был очень, очень хороший и порядочный человек... И бог сказал: "Абрахам! Я возлюбил тебя больше всех людей, и я приказываю, чтобы ты принес мне в жертву своего единственного, своего возлюбленного сына Исаака!"
- Это как же - в жертву? - недоумеваю я.- Что это значит: принеси мне в жертву своего сына?
Фрейлейн Цецильхен объясняет восторженным голосом:
- Это значит: "Убей своего сына! Убей его во славу своего господа!"
- И этот Абрахам убил сына? - Я еле выговариваю эти слова, до того мне страшен их смысл.
- Да! Абрахам взял своего сына, связал его по ногам и рукам, как жертвенное животное, и уже занес было над ним нож, чтобы заколоть его, но...
- Но...- повторяю я невольно с ужасом и надеждой.
- ...но бог послал своего ангела, и тот остановил руку Абрахама, занесенную над сыном! - торжествующе заключает рассказ фрейлейн Цецильхен.
Я шумно вздыхаю. Мне легче - не убил он сына! Но я не все понимаю в этом рассказе.
- А зачем это было нужно богу, чтобы Абрахам убил своего сына?
- Бог хотел проверить, как сильно предан ему Абрахам. И пастор Бринк сегодня в своей проповеди сказал нам: "Мы все должны быть готовы отдать богу самое дорогое, самое любимое..." Не дергай себя за ухо - воспитанные дети так не делают! Сложи руки на коленях.
Я молчу. Я думаю. Потом говорю с железной уверенностью:
- Никогда в жизни мой папа не связал бы мне руки и ноги, как жертвенному животному, чтобы убить меня! И мама тоже никогда!
- Твои родители, Альхен, не очень верят в бога... Но ты должна верить! Должна!
"Должна, должна"... Как я могу верить в него, когда он такой ужасный! На картинке в молитвеннике у фрейлейн Цецильхен бог нарисован сидящим посреди облаков, и бородища у него похожа на взбитые сливки: белая, густая, пышная. Глаза у этого бога пронзительные и злые.
Фрейлейн Цецильхен рассказывает мне о нем каждое воскресенье, после возвращения из кирхи, и всегда что-нибудь нехорошее! То он разрушил два города, то превратил женщину в соляной столб, то выкинул еще какую-нибудь злую шутку... Фрейлейн Цецильхен сама видела, как бог убил на месте одного парня! И, думаете, за что? Была гроза, сверкала молния, гремел гром,- в общем, самое простое дело, но Цецильхен - уверяет, будто гроза - это голос самого бога... И вот какой-то озорной парень, стоя под деревом, вдруг, вместо того чтобы смиренно молиться, громко захохотал (Цецильхен видела, как сверкали его белые зубы) и крикнул... Ох, что он крикнул!.. И сразу молния ударила в то дерево, под которым он укрывался, дерево рухнуло и придавило парня насмерть!
- А что он крикнул? За что бог его убил?
- О господи боже, что он крикнул! - И, закрыв в страхе глаза, Цецильхен говорит очень тихо: - Гремел гром, а парень крикнул со смехом: "Боженька играет в кегли!"
За такой пустяк - и смерть парню?
- Это электричество! - пытаюсь я объяснить фрейлейн Цецильхен.- Мне папа говорил: молния - это электричество... и в грозу не надо стоять под деревьями...
Но разве Цецильхен что-нибудь втолкуешь! Всяких страшных историй Цецильхен рассказывала мне много. Но такого, как с этим Абрахамом, еще ни разу! "Убей своего сына, потому что я тебя очень люблю!" Бедный Абрахам наплакался, наверно. И Исаак этот, горемычный, тоже, верно, плакал и кричал: "Не надо! Не надо меня убивать!" Хорошо еще, что ангел успел отвести Абрахаму руку с занесенным ножом! А вдруг ангел зазевался бы? Ведь даже поезда опаздывают! Часы и те отстают! Нет, нет, очень злой этот бог, очень противный! И я его терпеть не могу - вот!
Приблизительно так я выкладываю фрейлейн Цецильхен. Она печально вздыхает и гладит меня по голове:
- Бедное дитя... Бедное, бедное дитя...
Но я словно удила закусила. Почему это такое я вдруг "бедное дитя"? У меня папа - не Абрахам, он меня ни за что не убьет!
- Нет, ты бедное дитя,- говорит Цецильхен взволнованным голосом,потому что людей, которые не верят в бога, сажают в тюрьму. И тебя тоже посадят в тюрьму, когда ты вырастешь... если только ты не поймешь, какие глупости ты говоришь... Ну, а теперь будем немножко веселиться!
И вот мы с фрейлейн Цецильхен веселимся. Мы поем песенку, весь смысл которой построен на каламбуре: по-немецки слово "фергиссмайннихт" означает и "незабудка" и "не забудь меня". Мы поем:
Расцветала под горой
Фергиссмайннихт (незабудка)!
Я сказала: "Милый мой
Фергисс-майн-нихт (не забудь меня)!"
Потом, взявшись за руки и составив хоровод из двух человек, мы кружимся и поем:
Рингель, рингель, розенкранц!
Рингель, рингель, райн!..
Цецильхен поет таким тоненьким голоском, что кажется - вот-вот он обломится, как острие иголочки! Мы кружимся сперва влево, потом вправо, потом опять и опять в обратные стороны. Конца этому веселью не предвидится. "Рингель, рингель, розенкранц! Рингель, рингель, райн!"
Наконец у Цецильхен начинает, слава богу, кружиться голова. Прикрыв глаза рукой с изящно оттопыренным мизинчиком, Цецильхен грациозно опускается в кресло. Но только я хочу воспользоваться этой удачей и исчезнуть, как Цецильхен раскрывает глаза и снова вцепляется в меня, как кошка в мышь.
- Ах, нэ-э! Ах, нэ-э! - говорит она певуче и перехватывает меня у двери.- Теперь я научу тебя говорить одно красивенькое-красивенькое стихотвореньице!
Вид у меня, вероятно, несчастный. Я явно не интересуюсь "стихотвореньицем". Поэтому Цецильхен пытается воздействовать на мое честолюбие:
- Придут гости - и ты будешь говорить это перед ними... И все скажут: "Ах, какая умная девочка!"
Я напоминаю ей, что гости были вчера и ничего я перед ними не читала. А если нужно, могла бы прочесть "Песнь о вещем Олеге"... Пожалуйста!
- Но ведь это по-русски! - не унимается Цецильхен.- А я тебя научу немецкому стихотвореньицу... Ну, будем же веселиться!