- Ой, нет, нет! Я этих львов и тигров ужасно боюсь! Идем смотреть...
Клетка львов ярко освещена несколькими керосиновыми лампами. В клетке появляется "мадмазель" Ирма. Она одета в такой ослепительный костюм, что поначалу кажется мне самой прекрасной красавицей. На голове ее, на белокурых волосах, сверкает яркий султан из золотых нитей. Все ее платье обшито блестками, свет их дрожит и переливается как река на солнце. Только постепенно я начинаю прозревать, что укротительница не такая уж красавица, каких изображают на конфетных коробках. Под великолепно молодыми белокурыми волосами у нее староватое, в складках и морщинах лицо, желтое, как шафран! Женщина, видимо, больна желтухой. Из сильно открытого платья выглядывают тощие желтые-желтые ключицы, такого же цвета и руки, видные до плеч.
- А и же-о-олтая же немка! - раздается в толпе.
В руках укротительницы, сильных, мускулистых, хлыст, и она щелкает им, словно стреляет. Она не бьет зверей, но, вероятно, они знают вкус этого хлыста, потому что недоверчиво и чуть боязливо косятся на него. Выкрикивая какие-то непонятные короткие слова, вроде "Ап!", "Па!", укротительница заставляет хищников бегать вокруг нее, прыгать сквозь обруч. Ни на одну секунду не спускает она с них глаз и ни на одну секунду не поворачивается к ним спиной. Но бесстрашие ее изумительно! Она треплет косматые головы хищников, таскает их за хвосты, играет с ними, как с котятами.
Наконец наступает "смертный номер": сняв с головы золотой султан, укротительница обеими руками раскрывает страшную пасть льва Альфреда... Сейчас она вложит в эту пасть свою бесшабашную голову!..
Дальше я уже ничего не вижу: я закрываю глаза и прижимаю их к маминой руке. Я слышу, как в мертвой тишине замирает вся публика - ни звука, ни слова, ни шороха! Затем, словно освободившись от тревоги, зрители аплодируют!
- Не съел! - радостно кричит кто-то рядом с нами.
Я открываю глаза. "Смертный номер" окончен. Сверкая снова надетым золотым султаном, кивая головой на желтой шее, укротительница, уже вышедшая из клетки, раскланивается с публикой.
- Мама... - шепчу я.- Как это было? Я ведь не видела... Я, знаешь, закрыла глаза...
Это я говорю с чувством виноватости: все-таки я трусиха!
- Как это было, мамочка?
И мама отвечает мне шепотом:
- Не знаю. Я тоже закрыла глаза...
Когда мы выходим из зверинца, позади нас - певучий женский голос:
- Ну, станет лев этакие желтые кости глотать, когда ему только что перед тем мало-мало что не десять фунтов мяса отвалили. И какого мяса! Кострец первый сорт!
Домой мы приезжаем вместе с Шабановыми. Они у нас обедают. И Рита и Зоя отлично едят вместе со всеми, без гримас и капризов.
- Леночка! - восхищается. Серафима Павловна.- Ты смотри, как мои девочки у тебя славно кушают! Просто чудо!
- Никакого чуда нет! - кричит папа из другой комнаты.- Просто проголодались дети, и у них появился естественный аппетит... Вы, Серафима Павловна, продержали бы их денек на голодной диете, они бы у вас гвозди ели, без всякой горчицы!
- Бог знает что вы говорите, Яков Ефимович! - смеется и ужасается Серафима Павловна.
Обед проходит весело и оживленно. Только я молчу, словно разучилась говорить. Я молчу и думаю, думаю...
- Пуговка! - снова кричит папа.- Почему я твоего голоса не слышу?
- Не трогайте ее, Яков Ефимович! - И Серафима Павловна ласково гладит меня своей теплой, толстой рукой. - Она все-таки, наверно, испугалась слона... Да, Сашуня?
Ну как мне объяснить, что я уже забыла думать и о слоне и о кофейном старичке из города Бомбея! Все мои мысли, все мои восторги - с укротительницей львов и тигров. Вот это смелость, вот это геройство! Я уж не помню, какой на ней был попугайный наряд, как смешно и жалобно торчали ее тощие, желтые ключицы. Я думаю только о том, что никто из тех, кого я знаю, не полез бы в клетку к диким зверям, где одно лишь неловкое движение укротительницы - и смерть ей! Укротительница Ирма кажется мне ослепительной, прекрасной героиней... Мысли бегут у меня в голове быстрей, чем крупинки соли из солонки, которую я нечаянно опрокинула на колени Серафимы Павловны. В моей душе зреют решения, от которых у меня самой замирает сердце... Я не могу дождаться, когда кончится этот несносный обед!
После обеда взрослые Шабановы уезжают за последними покупками, Рита и Зоя остаются у нас. Мама сидит около папы. Мы, три девочки, забрались с ногами на диван в столовой и сумерничаем.
- Рита... - говорю я неуверенно. - Зоя... Я сейчас скажу вам одну страшную тайну...
- Ой! - И обе девочки с любопытством пододвигаются ко мне. - Честное слово, тайну?
- Да. Но только если вы мне настоящие, самые настоящие друзья! А если нет, не скажу: вы разболтаете.
Зоя и Рита божатся, клянутся ("Как я маму люблю!"), крестятся - они настоящие, самые настоящие друзья, они не разболтают.
Меня вдруг осеняет:
- Знаете, что? Мы должны доказать друг другу нашу дружбу! Вот, я читала, Наташа Ростова доказала другой девочке, Соне, свою любовь: она накалила на огне линейку и приложила к руке. Остался знак на всю жизнь! Вот какие они были друзья! Настоящие!
-- Ну-у-у... - разочарованно тянет Зоя. - Еще жечься... живьем!
Но Рите этот план нравится. Она только хочет уточнить подробности:
- А чем мы будем жечься? Линейка-то ведь у тебя, наверно, деревянная?
- Деревянная, да.
- Ну, вот видишь... - Зоя рассудительно качает головой. - Одни глупости у тебя в голове... К слону зачем-то полезла... Полоумная!
Но Рита радостно бьет в ладоши:
- Нет, нет! Я придумала!.. Мы положим в ложечку кусок сахару, нагреем его на лампе, а когда сахар закипит, приложим эту жижу к руке. Вот!
План в самом деле такой простой и доступный, что даже Зоя соглашается принять в этом участие. Захватив чайную ложку и кусок сахару, мы бежим в переднюю, где можно растопить сахар, держа ложку над настольной керосиновой лампой.
- Только, чур, ты первая придумала, тебе первой жечься! - говорят они мне.
Очень хорошо! Сейчас я им докажу, что я настоящий друг и мне для друзей ничего не страшно и ничего не жалко!
Мы стоим вокруг лампы, Зоя держит на огне ложку с сахаром.
- Кажется, уже горячо... - говорит она.
- Нет, нет! - азартно возражает Рита. - Сахар должен закипеть! Чтобы от него пар шел!
Наконец сахар закипает, от него идет пар. Я засучиваю левый рукав и храбро прикладываю руку - ниже запястья, тем местом, где мы теперь носим ручные часы, - к кипящей сахарной жиже... В ту же минуту меня пронизывает нестерпимая боль, мне даже чудится, будто запахло горелым мясом! Хочется закричать в голос и отдернуть руку, но я стоически выдерживаю еще несколько секунд. Потом, тихонько застонав, отдергиваю руку.
- Больно тебе? - Зоя чуть не плачет от сочувствия.
- Н-н-нет... Не очень...
Это неправда. Мне так больно, как еще никогда в жизни! Мы разглядываем ранку - слезла кожа, видно что-то красное, рука сразу вспухает.
- Теперь ты, Рита!
Мы снова нагреваем над лампой сахар в ложке. Когда над сахаром показывается легкий пар, Рита прикладывает к горячей жиже руку, но не той стороной, что я, не там, где кожа нежная и чувствительная, а самой загрубелой частью: краем ладони.