Пока "подпоручик" ест хлеб и осторожно, медленно наслаждается, разделяя мясо на волокна, Павел Григорьевич снова обращается к мальчикам:
- Мать этой девочки тоже работает. И тоже, бывает, сидит без хлеба... А Юлька больная, не может ходить. И бывают такие злыдни, что им и больную не жалко обидеть... Ведь бывают?
Мальчики скромно молчат.
- Значит, я даю вам приказ: охраняйте Юльку, не давайте ее в обиду.
- Ладно,- отвечает старший ("полковник"). Павел Григорьевич хмурится:
- Что это за ответ "ладно"? Чтоб я этого штатского слова и не слыхал от вас! Надо говорить: "Рады стараться, ваше превосходительство!" И не вразброд, а все разом, в один голос!
- Рады стараться, ваше превосходительство!- гаркают мальчишки не очень стройно.
- А теперь,- командует Павел Григорьевич, -налево кругом, шагом марш!
"Полковник", "ротмистр" и "подпоручик" делают не слишком слаженный поворот и, браво шагая не в ногу, скрываются в кустах...
Юлька смотрит на Павла Григорьевича с восхищением:
- Ох, как вы!..
- А откуда вы все это знаете? - интересуюсь я.- Как их называть, как они должны вам отвечать и все?
- А я и не знаю! - смеется Павел Григорьевич.- Так, приблизительно, слыхал... Ты, Юля, теперь живи спокойно: они тебя больше обижать не будут.
Забегая вперед, скажу -Павел Григорьевич оказался прав: Юльку больше не обижали. Обижать стало некому - обидчики превратились в защитников. Мы приходили то с Павлом Григорьевичем, то с Полем почти каждый день - Юлька рассказывала нам, что мальчики остругали из щепок "сабли", повесили их через плечо. Они приходили к Юльке по нескольку раз в день и спрашивали, не обижает ли ее кто. После ухода мальчиков собираемся уходить и мы с Павлом Григорьевичем. Но Юлька вдруг вспоминает:
- А посмотрите, какие у меня теперь стали ноги!
Павел Григорьевич осматривает Юлькины ноги.
- Потолстели, правда? - радуется Юлька.
- Да, потолстели. Потому что окрепли. Старайся побольше подставлять их под солнечные лучи. Солнце, чистый воздух - это твое лечение!
- А еду забыли? - напоминает Юлька.- Я же теперь всякий день сыта. И знаете, я уже могу немно-о-жечко, на одну секундочку, упираться ногами, когда мамця меня держит или Степан Антонович!
Внезапно Юлька хватает меня за руку:
- Смотри! Смотри!
Я таращусь, пытаюсь увидеть - и ничего не вижу.
- Да нет, не туда! По траве... Смотри, прыгает, прыгает!
По траве в самом деле что-то прыгает: прыгнет - и остановится, прыгнет - и припадет на одну ногу. Совсем как хромая бубличница Хана... Нет, это птица! Большая черная птица...
- Ворона!..- соображаю я.- Но почему она бежит вприпрыжку, а не летит?
Непонятно подскакивая, останавливаясь, ковыляя, ворона движется прямо на нас!
- Ой, Саша, я боюсь этой черной птицы! - чуть не плачет Юлька.
Едва я успеваю подобрать с земли прут, чтобы отогнать ворону, как Юлька, более зоркая, чем я, удерживает мою руку:
- Нет, нет, не трогай ее! Она сама от кого-то убегает... И мы совершенно явственно видим, что за вороной, припадая к земле, крадется большая кошка, полосатая, как тигр.
- Кипрейская кошка... - шепчет Юлька. - Я знаю, такая у наших соседей была.
Кошка делает прыжок и почти настигает ворону. Но та, в свою очередь, делает отчаянный прыжок и оказывается около моих ног. Юлька вскрикивает. Кошка останавливается в нескольких шагах. Она вся изогнулась и так явно нацеливается на ворону, что нет сомнения: она хочет схватить ее и съесть! Да, но почему ворона не улетает? Ведь самое, казалось бы, простое оторвалась от земли, полетела и села на высокое дерево! Лови тогда, кошка!
Нет, ворона какая-то странная. Она не улетает, она жмется к моей ноге, словно хочет укрыться, спрятаться от проклятой "кипрейской" кошки.
Надо сказать правду: я тоже боюсь этой вороны. Ужасно, до смерти боюсь... И вместе с тем что-то не позволяет мне отогнать ее прутом, который я продолжаю сжимать в руке!
--Кошку! - кричит Юлька.- Кошку гони! Я взмахиваю прутом - кошка отпрыгивает. Но мы видим, что она, отбежав, останавливается, не спуская глаз с вороны.
- Что у вас тут? - подходит к нам Павел Григорьевич, ходивший по берегу и любовавшийся рекой.
- Кошка...- бормочу я в смятении,
- Кипрейская кошка! - поправляет Юлька.- Они ужасно злые!
- Гонится за вороной... Наверно, хочет съесть!
- А ворона почему не улетает? Она и сама хочет, чтоб кошка откусила ей голову?
- Нет, она не хочет, она убегает... Только это какая-то сумасшедшая ворона... Бегает, прыгает, а не летает!
Павел Григорьевич берет злополучную ворону в руки. Самое странное, что ворона - ей бы радоваться, ведь Павел Григорьевич спасает ее от кошки! отчаянно трепыхается и даже пытается злобно клюнуть его руку.
- Э-эх, бедняга! - говорит Павел Григорьевич, разглядывая птицу. - Куда ей летать! Ей кто-то крылья подрезал...
Вот почему ворона не может летать! У нее вместо крыльев какие-то культяпки, как ласты у тюленя. Если бы она даже захотела их развернуть, все равно полететь она не могла бы: они не подняли бы ее на воздух.
- Калека...- тихонько отзывается Юлька.
- Ничего! - успокаивает Павел Григорьевич.- У нее еще отрастут крылья, она еще полетит! А только что с ней делать? Здесь ее оставлять нельзя, ее съедят кошки - не эта, так другая... Я завяжу ее в носовой платок... Ох, клюется, негодяйка, и больно! Ну, готово, идем!
Он завязывает ворону в платок, и мы уходим, унося спасенную нами от кошки птицу.
Глава тринадцатая. У ИВАНА КОНСТАНТИНОВИЧА. БЕЗРУКИЙ ХУДОЖНИК
Мы идем с Павлом Григорьевичем домой. Ворона, завязанная в носовой платок, ведет себя поначалу довольно смирно, так что мы о ней вроде как забываем и разговариваем о чем-то другом. Но все-таки ворона нет-нет да и напоминает о себе.
- Клюется, окаянная! - вздыхает Павел Григорьевич. - Я бы положил ее в карман, да она там задохнется.