— Вы… вы меня искали?
— А как ты думала?
— И папа тоже?
— Папа прочесал всю Счастливую улицу.
Руэрто слегка дрожащей рукой взял чашку. Все это ему не слишком нравилось, но выдавать себя он не собирался. Льюис его не любил. И правильно делал: было за что. Когда-то они не поделили Анастеллу, и в результате она не досталась никому. Жила на Земле, писала картины и небольшие рассказы, пребывала в каком-то своем выдуманном мире и никого не любила.
Одиль замерла на полпути, между братом и Руэрто, и растерянно обернулась, как будто спрашивая: оставаться ей или нет.
— Иди, — сказал он, скрывая досаду, — что тут думать?
— Нам твое разрешение не нужно, — совсем разозлился Оорл и схватил сестру за руку, — пошли.
— А где папа? — пискнула она, уже не упираясь.
— Дома. Тебя дожидается.
— Правда?
— Правда.
В дверях она снова обернулась. Руэрто спокойно пил чай из тоненькой фарфоровой чашки, но когда они вышли, не отказал себе в удовольствии расколоть ее о радужно-мозаичный пол. Льюис даже не попрощался. Кто бы мог подумать, что тихоня-Ангелочек превратится в такого самоуверенного хама, как будто его отец не Ольгерд, а Азол Кера.
— Что случилось, господин? — тут же вбежала в гостиную Мекрея.
Руэрто посмотрел на осколки в желтой луже и поморщился.
— Чай горячий. Убери.
Аппетит пропал. Он вернулся в спальню, размышляя на ходу о том, что хочет ребенка, обыкновенно, по-животному, физически хочет. Хочет сажать его на колени, чувствовать его тепло, гладить по головке, утешать, утирать его слезы, кормить с ложечки… наверно, это и случается вот так вдруг, в одну секунду. Захотелось, и все, как будто выключателем щелкнули.
В спальне шторы были уже раздвинуты. Кая застилала постель.
— Я подумала, что вы больше не будете спать, господин, — смутилась она.
— Не буду, — хмуро сказал он, — налей мне ванну.
Она расторопно все сделала, взяла его халат и кротко потупилась.
— Кого-нибудь позвать?
— Зачем кого-нибудь? — усмехнулся он, — иди сюда.
Он умел любить женщин. Даже в злости. Даже в самом гнусном настроении он умел быть нежным. Он любил их мягкие тела и их хитрые, корыстные душонки. На то они и были слабые женщины, чтобы отдаваться, хитрить, притворяться безумно влюбленными и вытягивать его энергию.
Мать всю жизнь внушала ему, что он урод, что ни одна женщина кроме нее самой его не полюбит, просто будет брать от него все, что можно. И он не раз в этом убеждался.
Льюис был прав: привязывать к себе он умел, он не знал отказа, даже Анастелла, обожая своего красавчика-студента, предпочла все-таки его. Он тихо презирал женщин за эту сладострастную продажность, но за это и любил. Он тоже их использовал и играл в них как в красивые игрушки.
Кая лежала рядом с ним в теплой воде и обвивала его руками. Она была одной из самых молодых и хорошеньких. Некрасивых он вообще не держал, даже на кухне.
— Хочешь быть моей женой? — спросил он с досады.
— Я? — изумилась она, — вы серьезно?
— Серьезно.
— Конечно, хочу!
— Да? Ты меня хоть немного-то любишь?
— Безумно!
«Врет», — понял он, — «но обрадовалась искренне».
— А детей хочешь от меня иметь? — охладил он ее пыл.
Кая вздрогнула.
— Детей?
— Ну да, — усмехнулся Руэрто, — внуков Сии.
Он заглянул ей в глаза и прочел там ужас. Такой же, как был у нее при визите Одиль. Удивляться тут было нечему, он и сам столько лет боялся породить чудовище.
— Я пошутил, Кая. Одевайся и ступай. Мне надо побыть одному.
— Я люблю вас, — сказала она виновато, его энергия светилась вокруг ее влажного тела голубоватым облаком.
Руэрто прикрыл глаза, чтоб не видеть этого вранья.
— Конечно, любишь. Я знаю.
— Сандра! Он здесь!
Алеста заглянула в спальню прямо с подносом грязной посуды.
Сердце сжалось.
— Кто?
— Этот, твой красавец!
— Он не мой. И говори потише.