— Это потому что тебе так хочется! — со злостью выпалила Одиль.
— Чего мне хочется, никого не волнует, — вздохнул Ольгерд, — просто так есть. Так было, есть и будет.
Из-под одеяла торчали ее острые коленки. Ростом этот ангелочек вымахал почти с него. Ребенок и девушка сочетались в дочери самым невероятным образом. Все противоречия этой несчастной планеты роковым образом собрались в ней: энергия и вампиризм, власть и раболепие, красота и уродство, ранний интеллект и полная нравственная незрелость.
Такими же противоречиями была полна ее жизнь. Она имела все. И ничего. Была богата, но жила в тюрьме, была избалована, но не любима ни отцом, ни матерью. Друзей у нее не было, слуги ее боялись. Счастливой эту девочку назвать было трудно, но и жалость к ней не пробуждалась. Какое-то глубинное отвращение присутствовало всегда.
Ольгерд часто думал, почему именно ему досталась такая дочь, но не находил своей вины. Он умел любить, он неплохо относился к аппирам, он посвятил всю жизнь этой планете, за что же она так наказала его? Или это было последнее испытание для него — полюбить то, что полюбить невозможно?
Ольгерд посмотрел на свое дитя и обреченно вздохнул. Воспитанием надо было заниматься в любом случае.
— Я слышал, ты грубишь слугам, Одиль. Это совершенно недопустимо.
— Я не грублю, — надула она пухлые губы, — просто говорю правду.
— Какую правду?
— Что они тупые, нерасторопные и ленивые. И вечно все делают не так! А Шенни вообще копуша, ее не дозовешься! А Иргвик всегда спорит со мной! Кто он такой, чтобы спорить?!
Это было даже не запущено, это было врожденное. Даже отвечать не захотелось на такую высокомерную чушь. Ольгерд очередной раз убедился, что воспитывать этого ребенка поздно. Всегда было поздно.
— Теперь ты понимаешь, почему тебя никто не любит, — спросил он устало.
— Ты тоже? — зло уставилась она на него.
Ребенок в этот миг пропал. Из глубины черных глаз смотрел Синор Тостра или кто-то еще более жуткий.
— Я твой отец, — ушел он от прямого ответа.
— Иногда мне кажется, что это не так, — совершенно не по-детски заявила она, — ты как за каменной стеной. Я стучусь к тебе и не могу пробиться.
Преодолевая отвращение, он взял ее за узкие горячие плечи.
— Я тоже не могу к тебе пробиться, Одиль. Наверно, мы слишком разные.
— Мы не разные! Просто ты любишь эту сумасшедшую… и все твои силы уходят на нее. Мне ничего не достается!
— Прости, — сказал он с отчаянием, — наверно, это правда. Но это так. Риция существует. Она твоя мать. Я люблю ее. И ничего тут не поделаешь.
Одиль покусывала пухлую нижнюю губу и смотрела на него с мрачным отчаянием.
— Я так больше не могу, — заявила она.
Ему было тяжело от этого разговора, неловко и тошно. А главное, никакого выхода все равно не было.
— Тогда подумай, — вздохнул он, вставая с ее постели, — может, ты тоже в чем-то не права?
— Я твоя дочь! — крикнула она ему вслед, — другой у тебя нет!
— Разумеется, — обернулся он, — спокойной ночи.
Льюис сидел на кухне в полной задумчивости.
— Чай уже остыл, — сказал он виновато.
— Погрей, — поежился Ольгерд, — меня знобит.
— От нее?
— Да. Кого я породил, до сих пор не пойму!
Они сидели за столом напротив друг друга. И все как будто шло нормально, как всегда.
— По-моему, ты преувеличиваешь, папа. Она, конечно, аппирской породы, избалована, со странностями… но с ней вполне можно общаться. Если бы ты относился к ней нормально, она бы тоже стала нормальной.
— А я не могу относиться к ней нормально.
— Папа, это порочный круг. И разорвать его должен ты. Именно ты.
— Все я понимаю, сынок. Только душа против.
— Ты и Герца терпеть не мог, — напомнил Льюис, — а он отличный парень.
— Он вовсе не отличный. Мнит себя наместником Бога на земле. Но он, по крайней мере, умеет презирать любя. Дарит себя направо и налево как солнце, и все его обожают. А наша девчонка сеет вокруг себя только страх. Тут совсем другое.
— Ей и самой от этого плохо, па. Надо ей помочь.
— Да, надо, — согласился Ольгерд, — но сейчас я слишком устал. Ты даже не представляешь, как.
Днем он все-таки нашел время заглянуть к Руэрто. Тот прохаживался по террасе в белой тунике, в золотых браслетах и в ожерелье из львиных морд. Любили эти Прыгуны вешать на себя всякие побрякушки даже в летнюю жару! Пожалуй, только Конс не страдал этим барским выпендрежем.
Жилище тоже явно страдало от роскоши и цветов. От запаха сразу двадцати только что срезанных букетов закружилась голова.
— Вина не предлагаю, — сразу предупредил Нрис, — ты же не будешь пить в одиночку? А у меня полоса воздержания.
— У тебя? — засмеялся Ольгерд и махнул рукой, — скорее Герц протрезвеет!
— Буду поститься две недели. До новолуния.
— Что это с тобой?
— Да сам пока не понял. Происходит что-то.
— А на раскопках-то поможешь?
— А что там?