- Типичная философия русской женщины - бьет, значит любит. Он уже доказал свою любовь? - Макс начал расстегивать Никины джинсы, будто бы в поиске синяков.
- Макс, не надо, - слабо сопротивлялась Ника.
- Ника, солнышко, - Макс бормотал, будто опьяневший. - Ника, я хочу тебя, я только об этом и могу думать, я с ума сойду, Ника.
"Солнышко" почувствовала, как в ней растет похотливая женская волна. Мысли и до этого не четкие, совсем смешались. Она ощущала, что ей до дрожи хочется, чтобы крепкие, ласковые руки Макса не оставляли её тела и продолжали свое мягкое движение по изгибам её бедер и груди.
Он посадил её к себе на колени, глаза в глаза, затем губами стал мягко исследовать её грудь и шею, покрывая их влажными, теплыми поцелуями. Руками он освободил её от джинсов, преодолев неловкость позы, и начал расстегивать штаны.
В Никиной голове мелькнул в последний раз вопрос, за чем она это делает, но остановить свое разохотившееся тело она уже не могла.
Через короткое время она ощутила Макса внутри себя и, повинуясь пляшущему ритму, задергалась в его объятиях. Она начала проваливаться в бесконечную негу. Воспоминания умерли в эту минуту.
16
В тот год февраль выдался особенно капризным. Тридцатиградусные морозы сменяли сопливые оттепели, нанося жестокие удары по сосудистой системе. Ника часто чувствовала головную боль, раздраженность и какое-то странное чувство неустроенности. Помимо прошедшей экзаменационной сессии, сдать которую, по счастью, удалось всем, а Макс вышел из неё круглым отличником (он шутил, что словосочетание "круглый отличник" фонетически напоминает ему "круглый дурак", но был нескрываемо доволен), помимо последовавших за ней каникул (вся компания ездила в подмосковный дом отдыха), величайшей факультетской новостью была предстоящая свадьба Лели и Макса.
Лишенная живых красок Леля, расцветала на глазах. Она подсвечивалась счастьем изнутри. Они подали заявление в ЗАГС через неделю после того, как Макс сделал Леле предложение. Эта новость явилась большой неожиданностью для их друзей, потому что почти дружеские отношения, сложившиеся между Лелей и Максом, не предвещали скорого вступления в брак. В большей степени это поразило Лелиных родителей. Евгения Викторовна принципиальных возражений не имела, однако, она не могла понять, к чему такая оперативность. Она хотела бы, чтобы Леля прежде закончила университет, выбрала специальность, а потом бы связывала себя матримониальными узами. Но Леля так горячо молила её понять, что она просто не может существовать без Макса, угрожая все равно уйти из дома, и жить во грехе, что податливая Евгения Викторовна сдалась. Отец Лели вообще не проявил никакого интереса к тому, что дочь собирается замуж, потому что он был занят составлением федерального послания президента парламенту. День свадьбы был назначен на 13 февраля - оставалось немного времени, чтобы достойно выдать дочь замуж. Евгению Викторовну немного смущало, что Макс не собирался приглашать своих родителей на свадебное торжество, объясняя это тем, что они очень заняты и приехать из Лиссабона все равно не смогут. Они прислали открытку, которую он показал ей, где неразборчивым профессорским почерком были написаны скупые слова поздравления сыну в связи с грядущими изменениями в его холостятской жизни. В конце было приписано четверостишие, написанное португальским поэтом XV века, которое Евгения Викторовна понять не смогла. В свободной интерпретации Макса оно звучало приблизительно следующим образом:
Если ты сорвешь в саду розу,
Впитавшую свежую утреннюю росу,
То твой день будет наполнен благолепием и ароматом
Ее трогательных, нежных лепестков...
Если ты выбросишь розу, насладившись её прелестью,
То краски твоего дня померкнут вместе с её смертью...
И так далее. Внимательная Евгения Викторовна усмотрела в этом четверостишии подозрительную метафору, неуместную при данных обстоятельствах, но объяснила это чудачеством свихнувшихся литературоведов.
Между женихом и его будущей тещей возникли также трения по поводу устройства самого свадебного торжества. Макс, ссылаясь на ограниченность в средствах, настаивал на скромном семейном обеде. Евгения Викторовна, как мать, выдающая замуж единственную дочь, мыслила куда масштабнее. Между ними не прекращались жаркие кухонные споры, пока, наконец, под давлением Лели жених на сдался, отдав все приготовления на откуп Евгении Викторовне. Она, почувствовав свободу, взялась за дело с энтузиазмом кавказской свахи. Целыми днями мать висела на телефоне, обзванивая всех своих подруг, которые когда-либо имели отношение к браку. Настоящей находкой стала её давняя университетская приятельница, которая на днях выходила замуж в восьмой раз. Гостиная Лелиного дома теперь была завалена журналами со свадебной тематикой, а сама Леля должна была таскаться с мамой по салонам, где профессионально льстящие продавщицы проносили для примерки ворох платьев, туфель, флердоранжей и прочих аксессуаров для новобрачных. Евгения Викторовна даже задумала купить костюм Максу, но тут новобрачный проявил завидную твердость. Он сказал, что ещё в детском саду сам выбирал себе колготки и шорты, и уж как-нибудь сумеет подобрать для себя пару брюк с пиджаком. Мать Лели немного огорчилась, потому что все женские платья, увиденные её в журналах всегда сопровождались костюмом жениха, безукоризненного, в мелких деталях, сочетавшегося с нарядом невесты. Макс мог нарушить гармонию.
Сами брачующиеся находились в состоянии отстраненного счастья, их часто видели шепчущимися в укромных уголках университетских вестибюлей, или они, сплетя ладошки, сидели на лекциях с нежными блуждающими улыбками на лицах.
Друзья ломали голову над подарками, но ничего, кроме постельного белья и кофеварок на ум не приходило. Леха предложил подарить щенка овчарки, потому что "собака - это друг человека", но Ника сказала, что женщина - это друг человека, и по крайней мере, одна у Макса уже есть.
Друзья сидели в университетской столовой, мусоля подсохшие эклеры, и запивая их кофе, который по вкусу напоминал приворотное зелье из сушенных кузнечиков. Вдруг Ника вскочила из за стола, и, ничего не говоря, бросилась вон из буфета. Никто не успел понять, что случилось. Леха встревожено посмотрел ей вслед, и проговорился, что в последнее время Ника ведет себя очень странно. Часто жалуется на головную боль, чувствует себя усталой и срывается на него по каждому пустяку. Он поднял на Юлю глаза с намешанной в них печалью, тревогой и надеждой и, смущаясь, спросил:
- Юль, может у неё там по женской части чего? Ты бы поговорила с ней, а то я не могу больше на неё смотреть. Хотел её к доктору отвести, она не идет.
- Ладно, Леш, - согласилась Юля, - я попробую, только ты сам знаешь, что от неё все что угодно можно ожидать. Может, она вообще разговаривать не будет.
- Да, баба с характером, - пряча гордость изрек Леха.
- А у меня сеструха есть, - вмешался Антон, - как бы кузина. Так она, блин, залетела, и такая же была, нервная. Может она тоже, а? - поймав тяжелый взгляд Лехи, он смутился, и уставился в чашку с кофе.
- Сам ты залетел, - ответил Леха, - она бы мне сказала, соображаешь?
Юля встала и, одернув юбку, забравшуюся опасно высоко, сказала:
- Мне надо в одно место, вы в курилку идите, я к вам приду.
- Хиляй, - одобрил Леха.
Юля шла по коридору, мурлыча песенку про "чашку кофею". В здании уже почти никого не было - начало семестра, ещё не время напрягаться. Вот поближе к сессии, студент потянется в библиотеку. Курилки почти до ночи будут клубиться табачным дымом, испускаемым на минутку оторвавшимися от конспектов и книг библиотечными завсегдатаями. Юля любила университет в его тихой и безлюдной ипостаси. Прохаживаясь по его холлам и аудиториям, академический воздух которых, казалось, был напитан мудростью и открытиями, она ощущала причастность к могучей интеллектуальной элите страны. Она готова была дни напролет проводить в этом здании, поэтому часто без надобности оставалась здесь, слоняясь по буфету и библиотеке, в надежде встретить кого-нибудь, с кем можно было бы потрепаться и покурить.
Юля подошла к облупившейся двери туалета, идентифицированного как "Ж" большой буквой, болтающейся на одном гвозде, толкнула её и вошла внутрь. На полу возле раковин она увидела Никину сумку, небрежно брошенную хозяйкой.
- Ника, ты здесь? - осторожно спросила Юля.
Ответом ей послышался звук рвотного спазма и тихий стон. Затем дверь резко распахнулась, и из кабинки вышла Ника, похожая на утопленницу. Ее кожа была бледная, как мелованная бумага для принтера. Рукой она прикрывала рот, будто тайком зевала в филармонии, а лицо её было искажено незаслуженным страданием. Она, не обращая внимания на Юлю, подошла к раковине, открыла воду и начала умываться.
- Ника, тебе плохо? - Юля сделала шаг вперед.
Молчание.
- Ника, может Леху позвать? - Юля беспомощно смотрела на подругу.
Наконец Ника распрямилась, достала бумажный платок, вытерла лицо и с ненавистью посмотрела на Юлю.
- Ну, что уставилась?
Юля растерялась от беспричинной грубости.
- Чего ты орешь? Я только хотела помочь.
- Да? - насмешливо произнесла Ника. - И чем же?
Юля не знала, что ответить. Ей казалось, что лучше промолчать.
- Меня Леха попросил с тобой поговорить?
- А ... - протянула Ника. - Голубь мира...Ну, говори.
Юля все ещё не уверенная в том, что нужно продолжать разговор, выдавила.
- Он думает, что ты заболела.
- А ты, что думаешь?
- А ничего не думаю, - почти прошептала Юля.
- В этом-то и заключается твоя проблема, - сказала Ника, и вдруг, согнувшись и расширив глаза, она бросилась в кабинку, из которой опять послышались звуки спазмов и шум спускаемой воды.