Есть на свете такие люди, что долго не сводили бы с преграды глаз, а потом все-таки отвернулись бы; но для Ориона это было непросто; ибо хотя магия и обладает властью подчинять себе земные создания, они отзываются на чары нескоро и неохотно, в то время как все, что только было колдовского в крови Ориона, ослепительно вспыхнуло в ответ на зов магии, что лучилась в туманной завесе, ограждающей Эльфландию словно крепостной вал. Пелена эта соткана была из редчайших огней, что носятся в воздухе, и ослепительно-прекрасных бликов солнца, что изумляют поля наши в разгар грозы, из туманов над ручейками, из мерцания цветочных лепестков в лунном свете, из арок наших радуг, из их волшебного великолепия, из отблесков вечернего зарева, надолго сохраненных в памяти умудренных старцев. В эти чары вступил Орион, отрекаясь от всего земного; но едва нога его коснулась сумерек, один из псов, что все это время сидел у ног хозяина под плетнем, столь долго воздерживаясь от травли, слегка потянулся и издал один из тихих нетерпеливых визгов, что среди людей сошли бы за зевок. По старой привычке Орион обернулся на звук, и заметил пса, и подошел к нему на миг, и потрепал его рукою, и хотел уже было попрощаться; но в этот миг все гончие обступили хозяина, тыкаясь носами в ладони и заглядывая в глаза. И, стоя там среди своих встревоженных гончих, Орион, что только мгновением раньше мечтал о вещах легендарных, чьи помыслы парили над волшебными землями, взмывая к заколдованным вершинам эльфийских гор, вдруг повиновался зову своего земного происхождения. Нельзя сказать, будто душа его больше лежала к охоте, нежели к тому, чтобы навсегда поселиться с матушкой за пределами разрушительной власти времени, во владениях ее отца, более дивных, нежели поется в песнях; нельзя сказать, будто он настолько любил своих гончих, что не в силах был с ними расстаться; однако предки Ориона травили зверя от поколения к поколению, ровно так же, как род его матери испокон веков придерживался магии; пока Орион глядел на колдовские угодья, магия властно призывала его к себе, но древний зов земной крови не менее властно манил юношу к охоте. Прекрасная граница сумерек заставила его возмечтать об Эльфландии, но в следующее же мгновение гончие принудили хозяина обернуться в другую сторону: любому из нас непросто избежать подчиняющего влияния внешних обстоятельств.
Несколько минут Орион стоял среди своих собак, размышляя, пытаясь решить, куда ему направиться, взвешивая в уме покойно-ленивые века, что нависли над безмятежными полянами, и равнодушное великолепие Эльфландии, и славные бурые пашни, и пастбища, и невысокие изгороди Земли. Но гончие обступили хозяина тесным кольцом; они терлись носами, повизгивали, заглядывали ему в глаза, уговаривая (ежели хвосты, и лапы, и огромные карие глаза умеют говорить), настаивая:"Прочь! Прочь!" Размышлять и дальше в такой суматохе было невозможно; Орион так и не решился ни на что, и гончие настояли на своем: и хозяин, и его псы вместе отправились домой через ведомые нам поля.
Глава 22.
ОРИОН НАЗНАЧАЕТ ДОЕЗЖАЧЕГО.
Еще много раз, пока стояла зима, Орион возвращался со своими гончими к дивной границе и поджидал там в угасающих земных сумерках; иногда, когда в наших полях все замирало, охотник видел, как из тумана осторожно и бесшумно выходят единороги: огромные и прекрасные ослепительно-белые силуэты. Но юноше не довелось более гнать зверя через ведомые поля и возращаться в замок Эрл с драгоценным рогом, ибо единороги, ежели и появлялись, то удалялись от границы в наши поля не более чем на несколько шагов, и Ориону ни разу больше не удалось отрезать одного из них от Эльфландии. Однажды он попытался - и едва не потерял всех своих гончих: несколько псов уже ступили в сумеречную завесу, когда юноша отогнал их назад хлыстом; еще два ярда - и звук земного охотничьего рога более не донесся бы до заплутавших собак. Именно тогда юноша понял: несмотря на всю свою власть над гончими, пусть даже во власти этой было нечто от магии, одному и без посторонней помощи ему не под силу охотиться с гончими столь близко от предела, ступив за который, собака сгинет навек.
После этого Орион некоторое время наблюдал за вечерними играми подростков Эрла, и наконец приметил троих, что проворством и силой явно превосходили прочих; двоих из них он и решил нанять в доезжачие. Когда игры закончились и в домах только-только затеплили огни, Орион отправился к хижине одного из парней, - того, что был высок и весьма проворен. И мальчуган, и его мать оказались дома; оба подня-лись из-за стола, едва отец отворил дверь и Орион переступил порог. Орион приветливо спросил паренька, не согласится ли тот следовать за гончими с хлыстом и не давать псам отбиваться от своры. Гробовое молчание было ему ответом. Всяк и каждый знал, что Орион охотится на странных тварей, и водит своих гончих в места весьма странные. Никто из жителей Эрла никогда не переступал пределов ведомых нам полей. Мальчугану одна эта мысль явно внушала страх. Родители же ни за что не согласились бы отпустить его. И вот, наконец, молчание нарушили извинения, и сбивчивые фразы, и неловкие недомолвки, и Орион понял, что этот паренек с ним не пойдет.
Тогда он отправился в дом второго мальчишки. И в этой хижине тоже горели свечи и стол стоял накрыт. Две старушки и мальчуган сидели за ужином. Орион сообщил им о своей нужде в доезжачем и предложил пареньку эту должность. Обитатели этого дома перепугались еще сильнее: это видно было и невооруженным глазом. Старушки хором воскликнули, что парень еще слишком молод, что бегать он разучился, что столь великой чести он недостоин, что собаки ни в жизнь к нему не привыкнут. Много чего еще наговорили они, пока, наконец, не принялись нести откровенную чушь. Ориону ничего не оставалось делать, как покинуть их и отправиться в дом третьего. Но и там произошла та же история. Старейшины мечтали о магии для Эрла, но прикосновение к ней наяву, и даже самая мысль о магии пугали народ хижин. Никто не соглашался отпустить сыновей в незнаемые угодья переведаться с тамошни-ми существами: в столь мрачном и грозном свете представили обитателей волшебной страны слухи Эрла, подобно огромной и зловещей тени. Потому никто не сопровождал Ориона, когда он снова поднялся со своими псами по склону долины и направился на восток через наши поля, - туда, куда обитатели Земли ходить отказывались наотрез.
Март уже близился к концу; Орион почивал в своей башне, когда снизу до него донесся крик павлинов, резкий и отчетливый поутру. Затем в сон его ворвалось блеяние овец с далеких нагорий; пронзительно кричали петухи, ибо в солнечном воздухе пела Весна. Орион поднялся и отправился на псарню; очень скоро вставшие спозаранку пахари увидели, как поднимается он по крутому склону долины и все его псы бегут за ним, выделяясь на зеленом фоне рыжими пятнами. Так юноша миновал ведомые нам поля. Так добрался он, еще до того, как солнце село, до той полоски земли, от которой все люди отвращают взоры, где к западу, среди полей жирной бурой глины поднимаются обители людей, а к востоку над сумеречной границей сияют эльфийские горы.
Орион и его свора спустились вдоль последней изгороди к самой границе. И едва оказавшись там, юноша заметил, как совсем рядом из пелены сумерек, разделяющей Землю и Эльфландию, выскользнул лис: зверь пробежал несколько ярдов вдоль края наших полей, а затем снова нырнул в туман. Ориона это не удивило; таков уж обычай лиса - шнырять на окраинах Эльфландии и снова возвращаться в наши поля: именно оттуда лис приносит сюда, к нам, нечто такое, о чем не догадываются наши города. Но очень скоро лис опять выпрыгнул из сумерек, пробежал еще немного, и опять юркнул в лучистую завесу. Тогда Орион пригляделся, пытаясь понять, чем лис занят. И снова появился лис в ведомых нам полях, и снова спрятался в сумерки. Гончие тоже наблюдали за происходящим, не выказывая ни малейшего желания поохотиться за лисом, ибо они уже отведали легендарной крови.
Орион прошел еще немного вперед вдоль сумеречной преграды, следуя за лисом, и по мере того, как лис то показывался в наших полях, то снова исчезал, любопытство Ориона все разгоралось. Гончие неспешно трусили за хозяином, хотя очень скоро утратили всякий интерес к занятию лиса. Но загадка мгновенно разъяснилась: через туманную завесу вдруг перескочил тролль Лурулу, и приземлился в наших полях: именно с ним и играл лис.
- Человек, - вслух сообщил Лурулу самому себе, а может быть и приятелю-лису, говоря на языке троллей. И Орион тотчас же вспомнил тролля, что некогда явился к нему в детскую, вооружившись крохотным амулетом против времени, и скакал по потолку и с полки на полку, чем вывел из себя Зирундерель, опасавшуюся за свои чашки и плошки.
- Тролль! - откликнулся юноша, тоже на языке троллей; ибо еще в детстве матушка нашептала ему это наречие, рассказывая Ориону предания о троллях и напевая их древние песни.
- Кому это ведомо наречие троллей? - полюбопытствовал Лурулу.
Орион сообщил троллю свое имя, но для Лурулу то был пустой звук.
Однако тролль уселся на корточки и слегка поворошил в том, что у троллей примерно соответствует нашей памяти; и разгребая и перетряхивая немало пустячных воспоминаний, что время ведомых нам полей уничтожить не сумело, и недвижную апатию неизменных веков Эльфландии, он вдруг натолкнулся на воспоминание об Эрле; тролль снова оглядел Ориона с ног до головы и слегка поразмыслил. В этот самый миг Орион назвал троллю царственное имя своей матушки. И немедленно Лурулу проделал то, что среди троллей Эльфландии известно как преклонение пяти точек; иными словами, он опустился на колени и коснулся земли ладонями и лбом. Затем он снова вскочил и перекувырнулся в воздухе, потому что почтительность овладевала троллем крайне ненадолго.
- Что ты делаешь в полях людей? - спросил Орион.
- Играю, - отозвался Лурулу.
- А что ты поделываешь в Эльфландии?
- Слежу за временем, - отвечал Лурулу.
- Меня бы это не позабавило, - заметил Орион.
- Ты же никогда не пробовал, - откликнулся Лурулу. - В полях людей следить за временем невозможно.
- Почему бы и нет? - спросил Орион.
- Оно мчится слишком быстро.
Орион поразмыслил над словами тролля, однако сути их так и не постиг; никогда не покидая ведомых нам полей, юноша знал одну только поступь времени, и, стало быть, сравнивать не мог.
- Сколько лет прошло для тебя с тех пор, как мы беседовали в Эрле? полюбопытствовал тролль.
- Лет? - переспросил Орион.
- Сто? - предположил тролль.
- Около двенадцати, - отвечал Орион. - А для тебя?
- А для меня все еще продолжается день сегодняшний, - отвечал тролль.
И Орион не пожелал более говорить о времени, ибо не лежала у него душа к обсуждению темы, в которой он явно был осведомлен меньше самого заурядного тролля.
- Хочешь носить хлыст, - спросил Орион, - и бегать с моими гончими, когда мы погоним единорога через ведомые нам поля?
Лурулу придирчиво оглядел гончих, отмечая выражение их карих глаз: гончие с сомнением обратили носы свои в сторону тролля и вопросительно принюхались.
- Они же собаки, - сказал тролль так, словно это свидетельствовало против гончих. - Однако мысли у них славные.
- Значит, ты будешь носить хлыст, - подвел итог Орион.
- М-да. Да, - подтвердил тролль.
Тогда Орион отныне и навсегда вручил троллю свой собственный хлыст, и затрубил в рог, и зашагал прочь от сумеречной преграды, наказав Лурулу собрать гончих и повести свору следом, не давая псам разбегаться.
При виде тролля гончие встревожились, не желая повиноваться существу ростом не больше их самих; они принюхивались и принюхивались, но более похожим на человека тролль от этого не становился. Псы подбежали к нему из любопытства и отскочили в отвращении, и вызывающе разбрелись кто куда. Но безграничной находчивости проворного тролля противостоять было не так-то просто; хлыст взвился в воздух, показавшись в крошечной ручке в три раза больше, нежели на самом деле, плеть устремилась вперед и хлестнула одну из гончих по носу. Гончая взвизгнула: в глазах у нее читалось неприкрытое удивление; прочие псы все не унимались: они, должно быть, сочли происшедшее случайностью. Но снова взлетела плеть, и хлестнула по другому носу; и тогда гончие поняли, что эти жалящие удары направляет не случайность, но беспощадный и наметанный глаз. И с этой минуты и впредь псы почи-тали Лурулу, хотя так и не учуяли в нем человека, как ни старались.
Так Орион и его свора гончих возвращались поздним вечером домой, и ни одна овчарка не стерегла стадо в низине, где рыщет волк, надежнее и бдительнее, нежели Лурулу следил за сворой: он забегал то справа, то слева, то держался позади, где бы не оказался отбившийся пес; он с легкостью перепрыгивал через всю свору с одной стороны на другую. И не успел Орион удалиться от границы и на сто шагов, как бледно-голубые эльфийские горы исчезли из виду: чуждые тьме вершины укрыла земная ночь, что сгущалась над ведомыми нам полями.
Они направлялись домой; очень скоро над их головами вспыхнули блуждающие сонмы видимых с земли звезд. Лурулу то и дело поглядывал вверх, дивясь на звезды, как все мы когда-то делали; однако по большей части он не спускал глаз с гончих, ибо теперь, оказавшись в земных полях, тролль проникся заботами Земли. Едва одна из гончих оставала, хлыст Лурулу обрушивался на нее с легким, похожим на взрыв, щелчком, прикоснувшись, может статься, к кончику хвоста, и взметнув облачко шерстинок и пыли; гончая с визгом подбегала к остальным, и вся свора знала: еще один из точно направленных ударов попал в цель.
Когда вся жизнь доезжачего посвящена охоте с гончими, тогда приходят и грация в обращении с хлыстом, и уверенная меткость, - приходят, скажем, лет через двадцать. Иногда качества эти передаются по наследству, что еще лучше, нежели годы практики. Но ни годы практики, ни привычка к хлысту, заключенная в самой крови, не смогут наделить доезжачего такой точностью и таким глазомером, какие дать может только одно: магия. Взмах плети, стремительный, словно движение зрачка, попадание хлыста в избранную точку с той же точностью, как направленный взгляд, не были свойствами этой земли. И хотя пощелкивание хлыста прохожим показалось бы самым обычным делом земного охотника, однако все до одной гончие знали, что речь шла о большем: с хлыстом управлялось существо из-за пределов наших полей.
На небе уже загорелся рассвет, когда Орион снова увидел деревню Эрл, что вознесла вверх колонны дыма от спозаранку растопленных печей, и спустился по склону долины вместе со своими гончими и новообретенным доезжачим. Утренние окна подмигивали юноше, как проходил он по улице; в прохладной тишине Орион дошел до пустой псарни. Когда же все до одной гончие свернулись на соломе, Орион подыскал местечко для Лурулу: на полуразрушенном чердаке, где свалены были мешки и несколько охапок сена; несколько отбившихся голубей из голубятни прямо над чердаком рядком расселись вдоль балок. Там Орион оставил Лурулу и отправился в свою башню продрогший, ибо ибо ему хотелось спать и есть; и усталый,- усталость не имела бы над юношей власти, отыщи он единорога, но когда Орион наткнулся на Лурулу у сумеречной границы, пронзительная скороговорка тролля, уж верно, распугала всех единорогов в округе, и поджидать их и далее в тот вечер было занятием бесполезным. Орион уснул. А тролль долго еще сидел на связке сена на своем полуразрушенном чердаке, следя ход времени. Сквозь щели в ветхих ставнях Лурулу увидел, как по небу движутся звезды; он увидел, как побледнели они: он увидел, как разливается иной свет; он увидел чудо восхода: он почувствовал, что мрак чердака заполнило воркование голубей; он приметил их неугомонную возню; он услышал, как в вязах под окном проснулись птицы, как на улицах спозаранку задвигались люди, и кони, и телеги, и коровы; все менялось по мере того, как разгоралось утро. Земля перемен! Потрескавшиеся доски чердака, и мох на известковой стене снаружи, и старые гниющие бревна, - все, казалось, повторяло одну и ту же историю. Все менялось; ничего ведало постоянства. Тролль представил себе вековой покой, что хранит красоту Эльфландии. А потом он вспомнил об оставшемся в Эльфландии племени троллей, гадая, что бы родня его подумала о повадках Земли. И Лурулу громко и от души расхохотался, до смерти перепугав голубей.
Глава 23.
ЛУРУЛУ НАБЛЮДАЕТ НЕУГОМОННЫЙ НРАВ ЗЕМЛИ.
День близился к полудню, но Орион все еще спал крепким сном, и даже гончие его смирно лежали в своих конурах на псарне неподалеку; толкотня людей и телег внизу не имели к троллю ни малейшего отношения, и Лурулу вдруг почувствовал себя одиноко. В лощинах, где обитают бурые тролли, этих созданий не счесть, и, разумеется, ни один одиноким себя не чувствует. Тролли сидят там в молчании, наслаждаясь красотою Эльфланди либо собственными непутевыми мыслями; а изредка, когда Эльфландия пробуждается от глубокого сна, своего естественного состояния, смех троллей потоком захлестывает лощины. Там тролли не более одиноки, чем, скажем, кролики. Но в полях Земли от края и до края был только один тролль, и этот тролль почувствовал себя совершенно заброшенным. Открытая дверца голубятни находилась на расстоянии примерно десяти футов от двери сеновала, и примерно шестью футами выше. На сеновал вела лестница, прикрепленная к стене железными скобами, но ничего не сообщалось с голубятней, дабы туда не добрались коты. Гомон кипучей жизни, что доносился оттуда, привлек внимание одинокого тролля. Перепрыгнуть от одной двери до другой для Лурулу оказалось делом пустячным; он приземлился на пол голубятни в обычной своей позе, с выражением нахальной приветливости на физиономии. Но загудел вихрь крыльев, голуби с шумом вылетели через окна, и тролль снова остался один.
Тролль оглядел голубятню и остался весьма доволен увиденным. Все говорило о кипении жизни, и все пришлось ему по душе: сотни крохотных домиков из шифера и штукатурки, мириады перьев и запах пыли. Лурулу понравилась умиротворенная тишина сонной голубятни, и завесы паутины, что задрапировали углы, вобрав в себя пыль многих и многих лет. Тролль не знал, что такое паутина; в Эльфландии он ничего подобного не видел, однако от души восхитился тонкой работой.
В столь незапамятные времена возведена была голубятня, что минувшие с тех пор годы заполнили углы паутиной и обломками штукатурки, обвалившимися со стен, открыв взгляду красновато-бурые кирпичи под нею, и обнажили дранку крыши и даже шифер над дранкой, придавая сему призрачному месту некое сходство с покоем Эльфландии; однако и под голубятней, и повсюду вокруг Лурулу подмечал неугомонную суматоху Земли. Даже солнечный свет, что играл на стене, пробившись сквозь крошечные отдушины, - и тот двигался.
Очень скоро снова послышался шум голубиных крыльев и царапанье лапок о шиферную крышу, однако возвращаться к домам своим птицы не спешили. Лурулу видел, как тень верхней крыши ложится на другую крышу, под нею, и различал беспокойные тени голубей на краю. Тролль приметил серый лишайник, что затянул нижнюю крышу, и аккуратные округлые пятна лишайника молодого и желтого на бесформенной серой массе. Тролль услышал, как шесть или семь раз размеренно прокрякала утка. Тролль услышал, как в конюшню под голубятней вошел человек и вы-вел коня. Проснулась и затявкала гончая. Несколько галок, вспугнутых с одной из башен, взмыли высоко в небо, перекликаясь резкими, шумливыми голосами. Тролль увидел, как огромные облака торопятся мимо вершин далеких холмов. Тролль услышал, как в кроне ближнего дерева кричит дикий голубь. Переговариваясь, мимо прошли люди. А спустя некоторое время изумленный до крайности тролль заметил то, что проглядел во время своего предыдущего визита в Эрл: даже тени домов не ос-тавались на одном месте; Лурулу увидел, как тень той крыши, под которой он находился, слегка сместилась на нижней крыше, плавно скользя по серому и желтому лишайнику. Непрестанное движение, непрестанные перемены! Дивясь, тролль сравнивал увиденное с глубоким покоем родных ему угодьев, где одно мгновение двигалось медленнее, нежели тени деревьев здесь, и не истекало, пока каждое создание Эльфландии не насладится всею заключенной в нем отрадой.
А затем снова загудел вихрь крыльев: голуби возвращались. Они слетели с зубчатых стен самой высокой башни Эрла, где укрылись на время, почитая себя в безопасности под защитой ее головокружительной высоты и седой древности от странного, внушавшего страх чужака. Голуби вернулись, расселись на подоконниках и заглянули внутрь, одним глазом косясь на тролля. Одни были совершенно белые, а у других, серых, шейки переливались радугой, почти столь же красиво, как те оттенки и краски, из которых составлено великолепие Эльфландии; и Лурулу, неподвижно сидя в углу, по мере того как птицы подозрительно наблюдали за ним, всем сердцем захотел разделить их утонченное общество. Но неугомонные дети неугомонного воздуха и земли по-прежнему отказывались вернуться в голубятню, и Лурулу попытался подольститься к ним, явив тот же неугомонный нрав, что, как полагал он, отличает всех обитателей наших полей, любителей суматохи. Тролль вдруг подп-рыгнул вверх; он скакнул к шиферному голубиному домику, укрепленному высоко под потолком; он метнулся через всю голубятню к противоположной стене и снова приземлился на пол; но снова раздался возмущенный гул крыльев и голуби исчезли. И постепенно тролль понял, что голуби предпочитают неподвижность.
Их крылья вскоре снова зашумели на крыше; лапки снова заскребли и зацокали на шифере; но ненадолго вернулись голуби к своим домам. Всеми покинутый тролль выглянул из окна, наблюдая обычаи Земли. Он увидел, как на нижнюю крышу опустилась трясогузка, и следил за нею, пока птичка не упорхнула. А затем две ласточки слетели поклевать зерно, рассыпанное по земле; их тролль тоже приметил. Каждое из этих созданий представляло для тролля совершенно новый вид, и Лурулу выказал не больше интереса, следя за каждым движением ласточек, нежели выказали бы мы, повстречав птицу, науке абсолютно неизвестную. Когда ласточки упорхнули, утка закрякала опять, да так обдуманно, что прошло еще десять минут, пока Лурулу пытался понять, что она говорит; и хотя тролль бросил это занятие, отвлекшись на другие занятные вещи, он остался в убеждении, что утка сообщила нечто важное. Затем в воздухе снова закувыркались галки, но их голоса звучали фривольно, и Лурулу не обратил на них особого внимания. К голубям на крыше, что упорно не желали возвращаться в гнезда, он прислушивался долго, не пытаясь понять, что они говорят, однако удовлетворенный уже тем, как они излагают суть дела; троллю казалось, что голуби рассказывают повесть самой жизни и что все в мире обстоит лучше некуда. А еще он почувствовал, прислушиваясь к негромкой воркотне голубей, что Земля, должно быть, существует весьма долго.