Юноша вернулся в хижину и объявил кожевнику, что ему необходимо закупить много припасов: столько, сколько сможет унести. За ужином они порешили, что именно Алверику следует взять с собою. Старик пообещал на следующий день обойти соседей, рассказал, что добудет у каждого, посулил и еще немного, ежели Господь пошлет удачу его тенетам. Ибо Алверик вознамерился идти на восток до тех пор, пока не отыщет утраченную землю.
Алверик лег спать рано, и проспал допоздна, пока усталость долгой погони за Эльфландией не оставила его окончательно: старик разбудил гостя, вернувшись с обхода силков. Всю добычу кожевник сложил в горшок и подвесил горшок над огнем, пока Алверик завтракал. Все утро кожевник бродил от дома к дому, навещая всех соседей, что жили на небольших хуторах у края ведомых нам полей; у одних он разжился солониной, у кого-то добыл хлеба, еще у кого-то - головку сыра; и с тяжелой ношей своей вернулся к дому, когда настало время готовить обед.
Все припасы, что с трудом дотащил до дому старик, Алверик сложил в заплечный мешок, а часть затолкал в котомку; он наполнил свою флягу и помимо нее еще две, сшитые кожевником из широких шкур; ибо в пустынной земле Алверику не встретилось ни одного ручья. Снаряженный таким образом, юноша удалился от хижины на некоторое расстояние и снова оглядел равнину, с которой отхлынула Эльфландия. Алверик вернулся назад удовлетворенный: запасов, что он мог унести с собою, должно было хватить на две недели.
Вечером, пока старик готовил жаркое из белок, Алверик снова стоял у той стены хижины, где не было окон, не отводя взгляда от унылой земли, не теряя надежды увидеть, как из-за облаков, что окрашивались в яркие цвета под лучами заката, появятся безмятежные бледно-голубые горы - но так и не увидев заветных вершин. И вот солнце село; на том и закончился октябрь.
На следующее утро Алверик на славу поел в хижине; затем взвалил на спину тяжелый мешок с припасами, заплатил хозяину и отправился в путь. Дверь хижины выходила на запад; старик учтиво проводил гостя до дверей, повторяя "Бог в помощь" и "доброго пути", однако упрямо не пожелал обойти дом кругом и поглядеть вслед уходящему на восток; впрочем, он и говорить об этом путешествии так и не пожелал; казалось, для него существовали только три стороны света.
Яркое осеннее солнце стояло еще совсем низко над горизонтом, когда Алверик, с мешком через плечо, с мечом за поясом, покинул пределы ведомых нам полей и оказался в той земле, откуда Эльфландия отступила и к которой ничто более не приближалось. Боярышник воспоминаний, встреченный им накануне, уже увял; песни и голоса прошлого, что прежде нарушали безмолвие этой земли, угасли и звучали теперь чуть слышно, словно вздохи; их словно бы стало меньше, будто некоторые уже стихли либо ценою невероятных усилий вернулись в Эльфландию.
Алверик шел вперед весь день, исполнен бодрости и сил, как всегда бывает в начале пути: это помогало страннику идти вперед, хотя обременяла его немалая ноша: и запасы провизии, и огромное одеяло, наброшенное на плечи, словно тяжелый плащ; помимо этого, скиталец нес с собою дрова для костра и посох в правой руке. Воистину, нелепую фигуру являл собою Алверик: с посохом, мешком и мечом; но одна-единственная мысль вела его, вдохновляла и дарила надежду - а подобные люди всегда кажутся странными.
Алверик остановился в полдень, чтобы поесть и набраться сил, а затем снова медленно двинулся вперед и шел, пока не наступил вечер; но даже тогда страннику не удалось отдохнуть, как он намеревался; ибо когда вдоль восточного горизонта сгустились и заклубились сумерки, Алверик то и дело поднимался с места, где устроился было на покой, и проходил еще немного вперед, поглядеть, а не это ли густая, плотная пелена, что ограничивает ведомые нам поля, отделяя их от Эльфландии. Но всякий раз то оказывались земные сумерки, и вот, наконец, вышли звезды - все до одной знакомые звезды, те, что глядят на Землю. Тогда Алверик прилег среди этих угловатых, не покрытых мхом камней, подкрепился хлебом и сыром и утолил жажду; когда же на равнине повеяло ночным холодом, юноша развел костерок из скудных запасов дров, устроился поближе к огню, завернувшись в одеяло и плащ; и, еще до того, как угли догорели, крепко уснул.
И вот наступил рассвет, в котором не слышалось ни пения птиц, ни шелеста листьев и трав; в мертвом безмолвии наступил ледяной рассвет; и ничего на всей этой равнине не приветствовало возвращение солнца.
Если бы вечная тьма пала на эти острые камни, оно было бы лучше, подумал Алверик при виде того, как тускло поблескивают их бесформенные груды; теперь, когда Эльфландия исчезла, тьма казалась желанной. И хотя уныние расколдованного края проникло в душу странника вместе с рассветным холодом, пламенная надежда в душе его все не гасла, и, едва дав Алверику время подкрепиться подле остывшего черного круга одинокого костра, вновь погнала его вперед, на восток, по каменистой равнине. Все утро Алверик шел и шел, не встретив по пути ни травинки. Золотые птицы, что видел он прежде, давно уже улетели в Эльфландию, а птицы наших полей и все ведомое нам живое избегало угрюмой пустоши. Алверик шагал в полном одиночестве: вот так, одни, люди мысленно возвращаются к памятным местам; только вместо того, чтобы оказаться в памятных местах, юноша скитался в земле, вовсе утратившей волшебную красоту. Ноша скитальца стала чуть легче, чем накануне; однако брел он устало, ибо утомление предыдущего дня уже давало о себе знать. В полдень Алверик остановился и долго отдыхал, а затем снова двинулся в путь. Бесчисленные каменные глыбы сливались перед странником в сплошной ковер, что раскинулся до самого горизонта, очерчивая небо прерывистой зубчатой линией; за весь день бледно-голубые горы так ни разу и не показались. Вечером Алверик снова развел костер: запас дров быстро убывал. Язычки пламени, - только они одни и тянулись вверх на этой пустоши, - почему-то усиливали чудовищное чувство одиночества. Юноша сидел у огня и думал о Лиразель, и упрямо не желал расстаться с надеждой, хотя для того, чтобы убить всякую надежду, хватило бы одного взгляда на каменные глыбы: хаотические очертания скал вобрали в себя нечто от равнины, их породившей, и недвусмысленно намекали на то, что пустоши не будет конца.
Глава 13.
СКРЫТНЫЙ КОЖЕВНИК.
Прошло много дней, прежде чем тоскливое однообразие скал убедило Алверика, что каждый новый день его путешествия похож на все предыдущие, и что, сколько бы странник ни шел, прерывистая линия горизонтов, сменявших друг друга унылой чередою, останется прежней, а бледно-голубые горы так и не покажутся. Уже десять дней брел Алверик по каменистой равнине; двухнедельный запас провизии все таял и таял; и вот наступил вечер, когда Алверик, наконец, понял, что ежели он пойдет дальше и так и не увидит вскорости гряды эльфийских гор, он погибнет от голода. Потому он поужинал, сберегая каждую крошку, - в темноте, ибо запас топлива для костра давно уже иссяк, и отказался от надежды, что вела его вперед. И как только на небе зажегся первый луч, указавший страннику, где находится восток, Алверик доел скудные остатки ужина и пустился в долгий, изнурительный путь обратно к полям людей, по камням, что казались еще более твердыми и острыми, потому что теперь Эльфландия оставалась у странника за спиною. На протяжении всего этого дня Алверик почти не ел и не пил, и к тому времени, как настала ночь, у него еще сохранилось достаточно еды на четыре дня.
Прежде странник рассчитывал на то, что в течение последних оставшихся дней сумеет идти быстрее, ежели придется-таки повернуть вспять, потому что пойдет он налегке; Алверик даже не подозревал, сколь изматывает и угнетает безысходно-неизменная скалистая равнина, когда угаснет надежда, что светом своим слегка затушевывала ее угрюмые очертания; он вообще мало задумывался об обратном пути до тех пор, пока не наступил десятый вечер, бледно-голубые горы так и не показались, и он окинул вдруг взглядом свои припасы. И только опасения, что, может быть, ему не удастся добраться до ведомых нам полей, то и дело нарушали однообразие обратного пути.
Бесчисленные каменные глыбы лежали чаще и были крупнее, нежели могильные плиты, и не столь правильной формы, однако пустошь все равно напоминала кладбище, что раскинулось над миром, воздвигнув немые монументы над безымянными усопшими. Замерзая холодными ночами, ведомый пламенеющими закатами, Алверик брел сквозь утренние туманы, сквозь бессмысленные дни и изнуряющие вечера, вечера, в которых не слышалось пение птиц. Прошло уже более недели с тех пор, как странник повернул назад; запасы воды подошли к концу, но взгляд по-прежнему не различал вдали ведомых нам полей, - и ничего более знакомого, нежели каменные глыбы; теперь Алверик словно бы начинал узнавать их, и непременно сбился бы с пути, повернув на север, юг или восток, если бы не алое ноябрьское солнце, которому он следовал, если бы не случайная приветливая звезда. И вот, наконец, когда скопища камней потемнели в сгустившихся сумерках, на западе, над скалистой равниной, сперва бледное в последних отблесках заката, но постепенно делаясь все более и более оранжево-ярким, замерцало оконце под остроконечною крышей обители людей. Алверик поднялся и зашагал в ту сторону, но в темноте камни и усталость одержали над ним верх, и странник прилег на землю и уснул; и крохотное желтое оконце светило ему во сне, принимая обличия надежды столь же прекрасной, как те, что являются из Эльфландии.
Казалось просто невозможным, что дом, открывшийся взгляду Алверика поутру, и был тем самым домом, чей маленький огонек вселил в скитальца надежду и поддержал в одиночестве; такой заурядной и неказистой показалась в свете дня деревенская хижина. Алверик сразу узнал в ней один из домишек по соседству от обители кожевника. Вскоре странник добрался до пруда и утолил жажду. На пути ему встретился сад; несмотря на ранний час, в саду хлопотала женщина; она спросила незнакомца, откуда тот пришел. "С востока", - отвечал Алверик, и указал, и селянка не поняла его. Вот так Алверик вернулся к той самой хижине, откуда начался его путь, чтобы снова просить гостеприимства у старика, дважды предоставлявшего приют правителю Эрла.
Едва передвигая ноги, Алверик приблизился к дому; старик стоял в дверях. И на этот раз кожевник радушно принял гостя: угостил его молоком, и хлебом. Алверик утолил голод, а потом весь день отдыхал: до самого вечера он не проронил ни слова. Но вот юноша подкрепился и восстановил силы, и снова оказался за столом: перед ним стоял ужин, было светло и тепло, и Алверик ощутил вдруг потребность в человеческой речи. И тогда он обрушил на старика рассказ о великом путешествии через те земли, где кончаются людские угодья, где не появились еще ни мелкие зверушки, ни птицы, ни даже цветы; то - края, ставшие летописью запустения. Старик молча выслушал взволнованную речь гостя, но мнение свое стал высказывать только тогда, когда Алверик заговорил о ведомых нам полях. Кожевник внимал весьма почтительно, однако ничего не сказал о той земле, с которой отхлынула Эльфландия. Создавалось впечатление, словно вся земля к востоку являла собою обман, иллюзию, и словно Алверик очнулся, наконец, от безумных грез, либо просто проснулся, и снова оказался среди разумно-повседневных предметов, и нечего тут было вспоминать порождения снов. Старик упрямо отказывался хотя бы словом признать существование Эльфландии либо чего бы то ни было на расстоянии восьмидесяти ярдов к востоку от дверей своей хижины. И вот Алверик отправился спать, а кожевник еще долго сидел один, пока в очаге не догорели угли, размышляя об услышанном и покачивая головою. На протяжении всего следующего дня Алверик отдыхал, либо бродил по саду старика, разоренному осенью; снова и снова пытался он заговорить с хозяином дома о своем великом путешествии по пустынному краю, но так и не получил от кожевника подтверждения, что подобные земли и в самом деле существуют: старик упорно избегал этой темы, - словно от одного упоминания опасные угодья могли подступить к самому дому.
И задумался Алверик над сей загадкой: много разных объяснений приходило ему в голову. А не довелось ли старику в молодости побывать в Эльфландии и увидеть нечто такое, что внушило ему неизбывный страх - может быть, он едва избежал смерти либо бессмертной любви? Или Эльфландия - тайна слишком великая, чтобы тревожили ее голоса смертных? А может статься, людям, что живут у пределов нашего мира, слишком хорошо ведома неземная красота чудес Эльфландии, и страшатся они, что даже разговоры об этих чудесах с легкостью увлекут смертных в эльфийские края, в то время как только решимость удерживает их в родных местах - с трудом удерживает, надо полагать? А не может ли одно только упоминание волшебных угодий привлечь их совсем близко, превратить ведомые нам поля в сосредоточие колдовских эльфийских чар? Но не было ответа на все эти размышления Алверика.
И еще день отдыхал Алверик; после же двинулся обратно в Эрл.
Юноша пустился в путь поутру; хозяин хижины вышел вместе с ним за порог, желая счастливого пути, пространно рассуждая о возвращении гостя домой и о событиях в Эрле, что давали пищу для сплетен всем окрестным хуторам. Сколь разительный контраст наблюдался между тем одобрением, что выказывал сей достойный в отношении ведомых нам полей, через которые лег теперь путь Алверика, и его осуждением иных земель, куда надежды Алверика по-прежнему были обращены. И вот они расстались, и пожелания доброго пути стихли в устах старика, и кожевник неспешно побрел домой, довольно потирая руки: отрадно ему было видеть, как тот, кто заглядывался на земли фантастические, ныне повернул в сторону ведомых нам полей.
А в ведомых нам полях правил мороз. Алверик шагал сквозь ломкую заиндевелую траву и вдыхал чистый и свежий воздух, почти не думая ни о доме, ни о сыне, но даже теперь размышляя, как бы ему вернуться в Эльфландию, ибо казалось юноше: может быть, далее к северу есть окольный путь, что подводит к бледно-голубым горам с другой стороны. Эльфландия отступила слишком далеко, и до нее не удастся добраться отсюда, - в этом Алверик был теперь безнадежно убежден; но он не верил в то, что волшебные края отступили вдоль всей границы сумерек, где Эльфландия соприкасается с Землею, как сказал просвещенный поэт. Может статься, далее к северу ему удастся отыскать границу, неподвижную, дремлющую в сумерках, удастся вступить под сень бледно-голубых гор и снова увидеть жену: во власти подобных мыслей, Алверик брел через разрыхленные, окутанные туманом поля.
Полон подобных грез и замыслов в отношении иллюзорной земли, к вечеру Алверик добрался до кромки леса, что нависал над долиной Эрл. Скиталец вступил под сень деревьев, и хотя думы Алверика блуждали далеко, он все-таки заметил вскоре дым костра, что поднимался в некотором отдалении серыми клубами среди темных дубовых стволов. Правитель Эрла направился в ту сторону, посмотреть, кто там, и увидел сына своего и Зирундерель, что согревали руки над огнем.
- Где ты был? - окликнул Орион отца, как только увидел.
- Странствовал, - отвечал Алверик.
- От охотится, - объявил Орион и указал в ту сторону, откуда дул ветер, разгоняя дым. Зирундерель же не сказала ничего, ибо прочла в глазах Алверика больше, нежели смогла бы узнать при помощи расспросов. Тогда Орион показал отцу шкуру оленя, на которой сидел.
- От подстрелил, - сообщил малыш.
Казалось, что магия смыкается вокруг этого лесного костра, где, на сброшенном платье Осени, устлавшем землю многоцветным переливчатым ковром, тихо тлели дрова; но не из Эльфландии явилась магия, и не Зирундерель призвала эти чары при помощи посоха: то была сокровенная магия леса.
Алверик постоял там немного, в молчании глядя на мальчугана и на ведьму у лесного их костра, и понимая, что пришло время поведать Ориону о том, что сам он не вполне понимал, что сбивало его с толку даже сейчас. Однако в тот раз Алверик не заговорил на запретную тему; помянув насущные дела Эрла, он повернулся и зашагал к замку, а Зирундерель и ее воспитанник возвратились позже вместе с Отом.
Войдя в ворота, Алверик приказал подавать на стол, отужинал в одиночестве в просторном зале замка Эрл, и все это время размышлял, подбирая слова для предстоящего разговора с сыном. Вечером правитель Эрла поднялся в детскую и поведал мальчугану, что матушка его на время ушла в Эльфландию, во дворец своего отца (о котором поведать можно только в песне). И, не обратив в ту пору внимания на слова Ориона, Алверик довел до конца свою краткую повесть, с которой, собственно, и пришел к сыну, и сообщил, что Эльфландия исчезла.
- Не может того быть, - отозвался Орион. - Я слышу рога Эльфландии всякий день.
- Ты - их слышишь? - переспросил Алверик.
- Я слышу, как рога трубят вечерами, - подтвердил мальчик.
Глава 14.
НА ПОИСКИ ЭЛЬФИЙСКИХ ГОР.
Зима спустилась в Эрл и сковала лес; под дыханием ее маленькие веточки неподвижно застыли в морозном воздухе; в долине зима заставила умолкнуть ручей, а в полях, в бычьих угодьях, трава сделалась хрупкой, словно фаянс, и дыхание клубами вырывалось из ноздрей животных, словно дым над бивуаками. Но Орион и теперь уходил в чащи всякий раз, когда От соглашался взять его с собою, а иногда отправлялся вместе с Трелем. Когда мальчуган бывал с Отом, лес оживал чарующей красотою диких зверей, на которых охотился От, а в сумраке далеких лощин словно бы таилось гордое великолепие гигантских оленей; когда же Орион сопровождал Треля, лес становился сосредоточием тайны, так что невозможно было даже предположить, что за существа появятся перед тобою в следующую минуту, что за твари рыщут и прячутся за каждым огромным стволом. Какие звери живут в лесу, не ведал даже Трель: многие становились добычей искусного охотника, но кто знает, все ли?
Если же выпадал счастливый вечер и мальчик задерживался в лесу допоздна, в тот миг, когда пылающее солнце начинало клониться к горизонту, Орион всякий раз слышал долгие переливы эльфийских рогов, что трубили где-то за краем земли на востоке, в изморози сгущающихся сумерек, переливы далекие и негромкие, словно услышанная во сне побудка. Они играли за лесом, звонкие эти рога, за меловыми холмами, над самым дальним кряжем; и мальчик узнавал в них серебряные рога Эльфландии. Во всем остальном Орион ничем не отличался от прочих смертных; он обладал способностью слышать рога Эльфландии, напевы которых звучат на расстоянии не больше ярда за пределами человеческого слуха, и знал, что это такое, - если закрыть глаза на эти два свойства, сын Алверика до поры оставался самым обыкновенным человеческим ребенком.
Каким образом отзвук рогов Эльфландии проникал сквозь сумеречную преграду и достигал чьего бы то ни было слуха в ведомых нам полях, я понять не в силах; однако Теннисон уверяет, будто даже в наших полях слышно, как "негромко трубят они", и думается мне, что если бы все слова должным образом вдохновленных поэтов принимались на веру, весьма уменьшилось бы число заблуждений наших. Потому, опровергнет ли Наука сей факт либо подтвердит, в вопросе об эльфийских рогах я и впредь намерен руководствоваться строчкой из Теннисона.
В те дни Алверик отрешенно бродил по деревне Эрл, и думы его были далеко. Правитель Эрла задерживался у многих дверей, и говорил, и строил планы - неизменно с остановившимся взглядом, словно видел нечто, скрытое от прочих. Он размышлял о далеких горизонтах, и о том, последнем, за которым скрывается Эльфландия. Переходя от дома к дому, собирал он небольшой отряд.
Алверик грезил о том, как бы отыскать границу дальше к северу: он намеревался идти все вперед и вперед через ведомые нам поля, зорко оглядывая новые горизонты, пока, наконец, не доберется до тех мест, откуда Эльфландия не отступила; этому твердо решился он посвятить свои дни.
Пока Лиразель была с ним среди ведомых нам полей, Алверик непрестанно раздумывал о том, как бы сделать жену более земною; теперь же, когда принцесса исчезла, его собственные мысли день ото дня становились все более по-эльфийски-странными, и народ начинал уже косо поглядывать на нездешнее выражение его лица. Так, в непрестанных мечтаниях об Эльфландии и созданиях эльфийских, Алверик готовил лошадей и снаряжение, и собрал для своего маленького отряда запасы провизии столь огромные, что все, кто видел, не переставали дивиться. Многих звал правитель Эрла присоединиться к необычному отряду, но немногие соглашались отправиться вместе с Алвериком в погоню за горизонтами, услышав, куда направляется он. Первым согласился вступить в отряд юноша, которому не повезло в любви; затем явился молодой пастух, которому не привыкать было к скитаниям в безлюдных краях; затем пришел еще один: этому довелось однажды услышать, как пел кто-то в сумерках странную песню; мелодия эта навек обратила мысли селянина к нездешним землям, и порадовался он возможности последовать за своими грезами. Как-то летом полная луна на протяжении всей теплой ночи светила на уснувшего в сене юношу: после этого он стал угадывать либо видеть наяву то, что, как уверял он, показала ему луна; что бы то ни было, никому более в Эрле не случалось видеть ничего подобного; этот человек тоже присоединился к отряду Алверика сразу, как только позвали его. Много дней прошло прежде, чем Алверику удалось отыскать этих четверых; более никого не удалось ему зазвать, кроме одного помешанного мальчишки; Алверик взял его ходить за лошадьми, ибо паренек отлично понимал лошадей, а те понимали его, хотя никто из мужчин и женщин, кроме его матери, никак не могли найти с несчастным общего языка. Когда Алверик заручился обещанием паренька пойти с отрядом, мать мальчугана разрыдалась, говоря, что сын - поддержка и опора ее старости; он всегда знает, когда начнутся грозы и когда улетят ласточки, и какого цвета цветы распустятся из тех семян, что сажает она в саду, знает места, где пауки раскинут свои сети, и древние повести о мухах; она рыдала и повторяла, что Эрл утратит с его уходом гораздо более, нежели догадываются здешние люди. Однако Алверик увел мальчугана с собою; многие уходят так.
И вот наступило утро, когда шесть лошадей, с седлами, обвешанными и нагруженными узлами с провизией, и те пятеро, что согласились отправиться вместе с Алвериком к краю земли, дожидались у ворот замка. Алверик долго советовался с Зирундерель, но ведьма объявила, что вся ее магия бессильна потревожить чары Эльфландии либо оспорить грозную волю короля волшебной страны. И Алверик вверил Ориона ее опеке, ибо хорошо знал, что, хотя магия Зирундерель и простого, земного свойства, однако никакие колдовские силы, что проникли бы в ведомые нам поля, - ни проклятия, ни руны, направленные против его сына, - не смогут выстоять против заговоров ведьмы; что же до себя, он вполне доверился судьбе, поджидающей в конце долгих и утомительных путешествий. Алверик долго беседовал с сыном, не ведая, сколько времени продлятся его странствия, прежде чем он снова отыщет Эльфландию, и удастся ли ему вернуться из-за сумеречного предела. И спросил мальчика правитель Эрла, чего тот желает от жизни.
- Стать охотником, - немедленно откликнулся Орион.
- На кого же ты станешь охотиться, пока я буду за холмами? полюбопытствовал отец.
- На оленей, как От, - отвечал Орион.
Алверик с похвалою отозвался об этой благородной забаве, ибо сам весьма любил ее.
- А однажды я отправлюсь далеко-далеко за холмы, и поохочусь на созданий более диковинных, - объявил мальчуган.
- На каких таких созданий? - спросил Алверик. Но мальчик не знал.
Отец его перечислил несколько разных пород зверей.
- Нет, гораздо более диковинных, - уверял Орион. - Еще более диковинных, чем медведи.