Пару миллиардов лет назад.
Эдем…
Ловкий ветерок бодро дунул в лицо, свежесть зелени ударила в нос, а взгляд был прикован к кому-то подле белого раскидистого дерева. Подле того самого Древа Жизни, у которого, по слухам, должен был ползти чёрный юркий змей.
На тонких хрупких ветках, уходящих в разные стороны, висели сочные, пропитанные соком бело-желтоватые плоды, что так и манили вкусить себя и не оставить в живых даже твёрдой центральной кости. Только по одному взгляду на них было ясно, что настолько манящую и красивую сладость не должно есть никому, несмотря на всё существующее искушение.
— Скажи мне, друг, где тот змей о котором все говорят? — богатырь ещё больше приблизился к сгорбленной фигуре на окраине отвесного утёса, озарённого мягким ласковым солнечным светом. — Я думал увидеть, поверить в его существование, услышать из его уст нашу, созданную Отцом, речь. Но где же сам змей? Неужто он просто болтал, а на деле обманул всех моих наивных братишек и сестричек, просто сбежав с Эдема?
Фигура молчала, вперив взгляд куда-то вдаль, на большущее пятно, раскинувшееся от края и до края.
— Саркис, как люди позволяют себе жить в таком мирке? — будто не слушая друга, словно в мечтах пропел юнец. — Зная, что они существуют под Эдемом и их жизни не важнее, чем спички. Они всё радуются и радуются, ни грамма отчаяния, ни секунды грусти.
Богатырь и не знал что ответить. Такие вопросы претили его каменной душе, о чём с превеликим огорчением Саркис сознавался сам себе уже на протяжении многих десятилетий. Вот и сейчас — что мог ответить тот, кто был совершенно пуст?
«Как же я бездушен. До безумия бездушен и пуст…»
— Молчишь, да? Видимо даже ты меня понимаешь. Они веселятся в своём наспех сотворённом адском мирке, а я грызу сам себя в прекрасных садах Эдема. Ну не сказка ли? Мне тут скучно, грустно, моему гневу нет предела, душа хочет полёта. Но где бы я не находился — летать не сможет никто. Все мы подчиняемся чему-либо — власти, эмоциям, родителям. Мы все — рабы. Мы все — привязаны. Разве могут летать те, кого держат на поводке? — молодой человек повернул голову и в его глазах стояли слёзы. — Если честно, наш мир мне наскучил. Я бы хотел познать жизни обычных, свободных от всего, людей. — его тонкий белый палец указал на распластавшийся внизу мир. — Я хотел бы прожить жизни этих смертных. Познать их эмоции, их мир и их счастье. Увидеть то, что видят они, почувствовать то, что недоступно и всем детям Бога вместе взятым.
Саркис недоумённо смотрел на друга и его сердце почти не билось. Стук ослаб, а душа безжизненно сидела в груди:
— Прости, брат. Я мало что понял. Правда, я не лучший собеседник, ты и сам знаешь.
Человек на крае утёса обречённо улыбнулся, по-прежнему смотря вдаль, сквозь косматые облака:
— Как жаль, что даже мой единственный настоящий друг находится где-то далеко от меня, за тремя суровыми гранитными стенами… Как же я устал от всего этого. — грустно подал голос человек, вслушиваясь в кажущиеся ему красивыми звуки людского мира. Что творилось в его душе и в мозгах было неизвестно даже Отцу. Сам же Отец, Бог и творец всего мира в тот самый момент и помыслить не мог, что Эдем стал дешёвой стальной клеткой для всех его обитателей. Люди были неспособны настолько долго вести такую скучную и нудную жизнь. И даже их бессмертие было в списке того, отчего они все мечтали избавиться.
Молчание могло длиться годами. Друзья, что не понимали друг друга. Два человека, что жили обособленно от общества, наедине со своими мыслями и желаниями. Каменный непоколебимый Саркис и эмоциональный душевный парень с короткими жёлтыми волосами, взрыхлёнными на макушке его аккуратной аристократичной головы.
— Ты тоже не доверяешь Отцу? Пошёл на зов стада? — где-то агрессивно подал голос чёрный богатырь.
— Зов стада? Неужели я всегда был таким слабым человеком? — ветер погладил белые шёлковые блестящие листья и серебрянные фрукты на дереве, будто маятники, качнулись из стороны в сторону. — Чувствуешь, как уходит эпоха? Мы сейчас под священным, запретным устами самого Бога, высоким и грозным Древом Жизни. Даже ты должен чувствовать, как сам ветер гонит нас с этого райского места. Он будто… толкает нас, как эти плоды на деревьях. Всё не вечно, вот что я хотел бы сказать. Наш Отец… Его идеи давно опротивели самому миру, что он так старательно выкладывал кусочек за кусочком. Я просто…
— Нет. — Саркис мотнул башкой, а голова внезапно налилась свинцовой тяжестью. — Нет! Нет! Нет! Я уверен, что это неверный путь. Многие шли по нему и я оставался совершенно один. Ты же помнишь это, друг? Всегда, везде и всюду найдётся очередной чёрный змей и каждое поколение, влекомые сладкими словами, повинуется его речам и воле. Нет… Не смейте начинать эту войну! Ничего и никогда не измениться, как бы люди не старались! В противном случае вы превратитесь в воспоминания! Как множество поколений до вас. Я… я устал видеть этот непрерывный цикл. Пожалейте и Отца… Всему здесь мы обязаны его светлым думам о нас. Почему вы всего этого не видите?
Молодой человек, с этими красивыми золотыми короткими волосами и такими проникновенными глазами, со всё ещё сверкающей улыбкой на лице смотрел на Саркиса, пристально и зорко.
— Ты уверен в правоте и любви Отца? Ты уверен, что его идеи не изжили себя? Не веришь в очевидное — Эдем больше похож на прочную тюрьму. Этот мир полностью изучен, от корки и до корки. И единственное что нам остаётся сделать — сказать всё это Богу в лицо — дерзко, смело и грубо. Всё это приелось, наша райская жизнь бездарна, бесполезна и бестолкова. Мы будто крысы, крутящие шестерёнки этого хрупкого мирка. Отец нас словно использует, как слесарь инструменты. Думаю это чувствует каждый из нас, да и ты навряд ли большое исключение.
Плоды раскачивались взад-вперёд, будто детские качели. Эдем был давно изжитым местом и именно это величественное Древо Жизни могло открыть Детям Бога путь в иной мир. Мир, сверкающий в лучах солнца; мир, что был отдан в руки настоящих самостоятельных людей; мир, где они использовали свою фантазию, свои руки и полагались лишь на свой собственный ум.
То был другой мир. Более свободный, наполненный вольным воздухом, чистый и дарующий жизнь.
— Ты хочешь всё это высказать Богу? — спокойно спросил Саркис. — Показать ему все эмоции и чувства, высказать мысли? Что скажешь насчёт ползучей под Древом твари, чёрного таинственного змея — наверняка это дело рук Отца. Он хочет посеять в нас сомнения, хочет понаблюдать за нашим выбором. Это же понятнее понятного… Он проверяет всех нас, наблюдает за нашими раздорами и поступками. А я не хочу снова всех терять… Вы ведётесь на дешёвые трюки. Думаешь я не прав?
— Видишь! Даже ты дорожишь близкими людьми. Знаешь, я восхищаюсь тобой всё больше и больше. Кажешься таким пустым и холодным…
Молчание опять плотным облаком накрыло этот утёс, пронзающий небеса своей острой вершиной. Даже Отец молча смотрел с голубого неба и в его глазах было понимание. Он видел, как собственные дети выбирают путь и шагают по нему с новой силой, с собственными мыслями и мышлением. Они предавали его, отворачивались, потихоньку уходили, отринув своего родителя, бросив ту чудесную жизнь, что он дал им.
Будто обычные люди, они не ценили всего того, что им отдали во власть. Самое прекрасное место в мире? Шикарные виды? Самый чистый и свободный от грязи воздух? Вкуснейшая еда? Совершенные тела? Отец дал им всё, буквально укрыл их шёлковым одеялом, позволив жить как они сами того хотели. Однако даже здесь люди откопали проблемы, назвали Эдем прочной тюрьмой, поверили словам чужеродной самому миру твари, без зазрения совести назвав Бога лжецом и узурпатором.
Его грустное прозрачное бородатое лицо смотрело на озарённый светом тёмный злой мир, что вновь обернулся против своего создателя. Людей ничего не учит. Ни смерти, ни чужой опыт, ни чьи-либо слова. Эмоции оглушают их, перекрывают слух, жизненные пути за них выбирают чувства, и раз за разом, поколение за поколением, Дети восстают против своего родного Отца. Они называют его узурпатором, некоторые в душе надеятся забрать его власть, они хотят очернить его и выглядеть крутыми и взрослыми. Но сколько бы им ни было лет, будь хоть двести, хоть триста, каждый раз они ошибаются. Не зная как всё сложно устроено, не хотя чувствовать любовь и ласку, не хотя принять свои действительно прекрасные жизни, Дети всегда начинали и на сей раз начинают свою ожесточённую войну.
Саркис молчал. Молчал и золотовласый красивый юнец. И только листья шептали свою переливчатую песню. Песню, посвящённую наступающей эпохе. Песню, что пелась одному съеденному с Древа запретному плоду. Плоду, что искушал. Плоду, что сам Отец запрещал срывать и вкушать. Песня пелась одному потерянному плоду, что давал поистине могущественную силу. И он был сорван прямиком с тонкой белой ветви. Начало было положено. Древо Жизни лишилось первого фрукта.
Наверное, именно так и делается история…
***
Комната была подстать ведущему к ней коридору. Сверкающие мраморные стены, озаряемые послушным ласковым светом и высокий потолок, под которым мерно покоилась огроменная люстра, собранная из чистейшего золота.
Маленькие аккуратно поставленные диванчики уютно расположились вдоль стены и на одном из них сидел маг, больше напоминающий искусного чародея из старых сказок. Его остроконечная шляпа, увенчанная звонким бубенцом, стремилась вверх в жалких попытках дотянуться до потолка, на пальцах сидело по кольцу. Напоённые магией, от них исходили волны необузданной дикой волшбы, что явно была припрятана в них для запаса.
Сам же колдун был старый и иссохшийся мертвец без намёка на бороду. Огроменные мешки под глазами, будто маг не спал лет пятнадцать, впалые щёки и тонкие ноги, припрятанные в складках фиолетовой шёлковой мантии. Единственное, что сразу же насторожило боязливого Демьяна — отсутствие жирных набухших вен. Да и дыхание мага было каким-то другим, особенным, индивидуальным. А порой казалось, словно он и не дышит вовсе…
Сухой дед вперил в него свои мёртвые глаза и в каждом таком голубом глазу не было ни намёка на эмоцию. Лишь синие озёра, над которыми даже отсутствовали ресницы:
— Добро пожаловать в эту прекрасную крепость, с виду похожую на средневековый замок! Ты только не переживай, — постарался успокоить маг. — Я вижу в твоих глазах страх, хоть ты и предпринимаешь попытки его скрывать. Не стоит нас бояться — здесь все свои! — мантия вспорхнула вслед за стариком. — Конченная банда бесполезных муравьишек, ожившие камни, слетевшая с катушек власть, множество пентаграмм, безликие людишки и невзрачные некроманты — не город, а сказка. И, представляешь, этим всем цирком заправляем такие жалкие, подлые и низкие люди как мы! — зубы для его возраста были белы и оскал ярко блестел в налетевшей на просторную комнату тьме.
«Тут нечего пугаться. Я во власти покоя и уюта. Меня тут и накормят, и причешут… Я им нужен, а они нужны мне» — поневоле юноша сглотнул, наблюдая плавную мертвенную походку наверное самого могущественного некромага Нижнего мира. Голубые глаза были столь же мертвы, как его натура и плоть, а мурашки гуськом пробегали только лишь от одного взгляда на его шелестящее одеяние.
— Не стоит сковываться, стесняться или бояться. Мы все не без греха и вынуждены существовать так, как умеем. Не бойся своих слабостей, мы о них знаем и их принимаем. Не думаю, что они хоть немного помешают в нашем деле. Напротив… Эрику как раз нужен такой человек, как ты. С чистой кровью, вольной магией и открытой душой. Ему нужен грешник, такой же, как каждый из нас. — проскрипел старец, исподлобья глядя на Демьяна.
Юноша медленно проделал путь до дивана и, будто мешок с мукой, грохнулся на мягкую подушку, устилающую царски выделанное сиденье.
«Это тот самый некромант. Я чувствую его волшбу… Такая странная, инородная, с привкусом чего-то тёмного, межмирового, непостижимого и страшного… Не нравится мне он. Прихвостень Мартена. Такой же подлый сукин сын, как и вся верхушка. Прибрали к рукам город, сотворили из него свой закрытый мир, понаделав заводов, создав целый корпус солдат, тем самым обрекая саму землю и народ на пожизненное гниение… Как же они ничтожны, я никогда им не прощу жизни людей, что оборвались по вине пары прогнивших магов»
Старик смеялся. Его рот нещадно трясся, а тело плясало мертвенный эпилептический вальс. И каждый его глаз словно светился. Магия в каждом кольце ярилась и мечтала вырваться наружу, как гной из раны. Сущность этого человека лежала куда глубже, даже дальше самой души:
— Думаешь мы совсем прогнили? Наверняка винишь во всём Мартена, думаешь, какой он урод, ирод и маньяк. Но ты забываешь всего одну простую вещь — в мире всё не так, как воображает твоё узкое мышление. Люди такие, каков мир. Всех нас он обучал по-разному. Одни видели одно, вторые — совершенно другое. Ты не находишь справедливым это суждение? — юноша вжался вспотевшей спиной прямо в твёрдую спинку, а глаза были призакрыты, являя собой тонкие-тонкие щёлочки. — Навряд ли человек, живущий среди помоев, грязи, нищенства и убивающих друг друга людей, сможет быть таким аристократичным как твой мозг, обучаемый в светлых покоях очередной аки «доброй» башни новомоднего орденочка. Нас учит сама жизнь. Её уроки порой тяжелы, опасны и дремучи. Так почему ты смеешь ставить ярлыки на тех людях, которых и в жизни не знаешь? Мы все — люди. Нас воспитывает и взращивает общество, хоть это то ты должен знать. Так скажи мне теперь — отчего реальность Мартена может быть прогнившей и фальшивой? Не смей видеть мир сквозь себя, учись думать и понимать. Вещи куда сложнее, чем кажутся на первый взгляд, а многие людские судьбы так и тянут написать очередной толстенный роман… Я уважаю Эрика. Не каждый сможет пережить всё то, что видели его детские наивные глаза, слышали маленькие уши и чувствовало бьющееся сердце, тогда ещё верящее в доброту, любовь, и что самое главное — в людей!
Рассуждение оборвалось также резко, как жизнь очередного жителя ближнего муравейника.
«Некромаг может в чём-то и прав, но всё же…»
— Скажи… а к-кто позволил в-вам строить такой мир всем этим людям? Будучи погружёнными в самые чёрные бездны этого мира, вы взяли на себя ответственность превращать жизнь целого народа в невообразимый ад. Скажи, почему именно они заслужили это?
Некромант противно рассмеялся, трясясь как эпилептик перед смертью:
— Смелым должны не казаться, а быть, так что не прячь свою дрожь. — Демьян от слов некроманта залился краской и его руки свободно затряслись в каком-то своём невообразимом танце. — Что до твоих слов — мы взяли на себя ответственность показать людям мир таким, какой он есть. Без всякой фальши, лжи и красочных радуг. Люди черны и я думаю все наши горожане познали и признали реальность в её истинной плоти. Они знают, что их не погладят, они отлично видят грехи и тьму друг в друге… Теперь ты нас понимаешь? — старик косо глянул на Демьяна, в миг став серьёзнее вечерней грозы.
Тишина обуяла просторную комнату и лишь люстра плавно покачивалась, будто бы в такт налетевшему на замок сухому ветру.
— Не все так плохи, как вы считаете. — осмелев сказал Демьян, неожиданно найдя свой голос каменным и непоколебимым. — Если не будить демонов внутри, жить в счастье и гармонии… Разве не в этом смысл наших жизней? Укрощать тёмные сущности, бороться с самим собой, драться с искушениями и соблазнами, избегая тяжёлые грехи… Разве не в этом наша цель?
Голубые озёра по-прежнему были мертвы и безжизненны. Настоящий хладнокровный правитель. Человек, что наверняка прошёл через страдания и мучения. Может, именно такие добиваются своего положения?
— Всё что есть в человеке дано не просто так, — маг хитро улыбнулся, вздёрнув сухой палец кверху. — Даже демоны даны не для простого наличия. Всё — во благо, всё — для нашего использования. Жизнь не может быть полноценной, не высвобождая мы свою черноту. Ладно, — старик неожиданно быстро подошёл к выходу, отворив белую резную дверь. — Устал я от всех этих разговоров. Не с такими как ты мне об этом говорить. Отдыхай! Скоро к тебе зайдут, будь готов!
Мантия шелестнула и змейкой запетляла в открывшийся проём. Юнец остался один на один с тишиной. С тишиной и золотом.
— Золото — удел властителей и искушённых. Мне бы просто тишину… Да смелости побольше. — в груди что-то отчаянно пело. То была песнь, придающая невиданную силу. Силу, что была способна разбить все преграды, расчистить путь и уничтожить всех соперников. — Моё сердечко поёт. Как красиво… Я узнаю эту мелодию. Это реквием. Реквием по тебе, Мартен! Я пришёл за твоей головой по просьбе многих сотен лишившихся жизни людей. И я не позволю себе отступить из-за каких-то слабостей. Я обещал родителям, что дойду до конца. Достойно отомщу. И они увидят это. Увидят и возгордятся! Я постараюсь сделать всё сам и они ещё увидят, какого защитника взрастили их добрые сердца!