МИХАИЛ ХАРИТОНОВ
"Дракон" Евгения Шварца: Победа над солнцем
Посвящается Евгению Головину
...На другой день после посещения Хрущевым знаменитой выставки в Манеже мы с мужем были на утреннем спектакле в студенческом театре МГУ на Никитской. Давали "Дракон" Шварца. В антракте вся публика осталась на местах, шурша свежими газетами. У меня было острое ощущение, что когда мы выйдем, нас уже будет поджидать вереница закрытых фургонов с надписями "Хлеб".
Ревекка Фрумкина
"Дракон" Евгения Шварца - довольно известное произведение подсоветской литературы. Слово "подсоветский" здесь используется - за неимением лучшего - для указания на тот двусмысленный статус, которым обладали некоторые "советские" (по месту публикации) тексты. В то время, когда русская литература чётко делилась на дореволюционную, советскую, и запрещённую (сюда относился "самиздат", эмигрантская литература, а также, впрочем, многое из "дореволюционного"), некоторые книжки оказывались ровно на разделительной полосе. Точнее, не совсем на ней, а с разворотом: официальным красным корешком сюда, в "сегодняшний социалистический день". Зато страничками - куда-то туда: то ли в дореволюционный Петербург, то ли в эмигрантский "свободный Париж".
Роль "подсоветских" произведений в российской интеллигентской культуре прошлого века была чрезвычайно велика. По сути дела, именно эти книги её и сформировали.
Чтобы было понятнее, о чём идёт речь, сразу назовём наиболее важных авторов подсоветской литературы. Таковых было четыре: Булгаков, Достоевский, Ильф-Петров (как единый автор), и братья Стругацкие (тоже как одно лицо). Разумеется, постсоветская литература ими никоим образом не исчерпывается, но эти четыре автора создали её классический корпус. Знакомство с соответствующими текстами было абсолютно обязательным для людей, желающих называться образованными (вузовский диплом имел куда меньшее значение), а знание "вкусных" цитат из "Мастера и Маргариты" (1) и "Двенадцати стульев" считалось чем-то вроде культминимума.
Интересно, что эти книги имеют между собой очень много общего настолько много, что можно говорить о своего рода "метатексте", или даже о едином Подсоветском Романе. Смысловые переклички, аллюзии, прямые и косвенные цитаты между составляющими этот текст частями поразительны. Тема эта, впрочем, необъятна; назовём навскидку лишь несколько интересных моментов, обычно ускользающих от внимания литературоведов. Например, булгаковские Коровьев-Фагот и кот Бегемот имеют своё точное подобие у Ильфа и Петрова: это, разумеется, Остап Бендер и "Киса" (2) Воробьянинов. С другой стороны, булгаковская тема "бала у Сатаны" тесно связана со знаменитой сценой "литературного бала" в "Бесах" (3). Рудольф Сикорски у Стругацких является, по сути дела, аватарой Воланда, а в "Отягощённых злом" Воланд и Иешуа Га-Ноцри появляются в собственном своём виде. Тема "советской чертовщины" и её столкновения с чертовщиной настоящей является сквозной для ильф-петровской дилогии о Бендере, всего позднего Булгакова (включая, разумеется, "Мастера"), и "Понедельника" Стругацких (4), etc, etc. Витгенштейн называл это явление "семейным сходством": множество тем, ноток, интонаций, связывающих все эти сочинения в единое целое, несмотря на отсутствие генерализирующего "общего признака".
На этом фоне, не сливаясь с ним, существовали "малые" произведения подсоветской литературы, равно как и подсоветские писатели "второго ряда". К их числу принадлежит и Евгений Шварц. Основная заслуга, которая числится за ним - это написание "Дракона" (1943), прочитанного интеллигенцией в качестве антисоветской (и антироссийской) аллегории, и в таком виде канонизированного в интеллигентских святцах.
Напомним сюжет пьесы. Некий странствующий рыцарь по имени Ланцелот приходит в город, которым правит Дракон, жестокий тиран и убийца. Этот Дракон, помимо прочих своих преступлений, каждый год требует себе в жертву девушку для какого-то отвратительного (видимо, сексуального) использования, что именуется "браком" с чудовищем. Рыцарь вызывает дракона на бой, и ожидает поддержки от горожан. Городские власти (фактически же - властный аппарат, созданный Драконом) ему подобной поддержки не оказывают, и даже стараются погубить героя. Однако, он её в конце концов получает от неких диссидентов и маргиналов, снабжающих его волшебным оружием (шапкой-невидимкой, ковром-самолётом, и т.п.) После боя Дракон погибает, а рыцарь (получивший тяжёлые ранения и находящийся при смерти) куда-то исчезает. Городские власти (в лице Бургомистра) лишь упрочивают свою власть, тиранические же порядки в городе при этом нисколько не меняются. В конце концов рыцарь (волшебным образом спасшийся) возвращается, низвергает Бургомистра и его помощников, заключает их в темницу, и берёт власть в собственные руки.
То, что перед нами классическая аллегория, понятно сразу. Советская цензура позволила себе и читателям расшифровать её в нужном для себя ключе: в Драконе она предпочла увидеть "фашизм", в Бургомистре и его помощниках крупную буржуазию, а в городских обывателях - её же, но мелкую. Идею аллегории усматривали в том, что уничтожение фашизма ещё не означает освобождения от власти тёмных сил, его породивших. Ланцелот же неплохо смотрелся как образ "сознательного пролетариата", сокрушающего фашистскую гадину, но пока ещё не освободившего мир от эксплуатации человека человеком, которая и есть настоящая причина всех зол. Военное (1943) время легитимизировало подобное прочтение, тема "латентной фашизоидности капитализма" была вполне актуальной для советской пропаганды, так что никаких лишних вопросов эта интерпретация не вызывала.
Для подсоветской интеллигенции вопросов тоже не было. Для неё Дракон был Коммунизмом (точнее говоря, Партией), Бургомистр со товарищи российским государством, а городские обыватели - русским народом, никак не могущим выдавить из себя раба. В светлом же образе Ланцелота она усматривала самое себя. Соответственно, авторский посыл прочитывался как призыв уничтожить не только КПСС и всё с ней связанное, но и российское государство, органически склонное к тиранству, после чего заняться мучительным делом перевоспитания русского народа (5).
Разумеется, правы были именно подсоветские интеллигенты, а не недалёкая советская "цензура-дура". Однако, при "общей правоте в целом", никто не интересовался деталями текста. Это и понятно: угадав мелодию, совершенно незачем разбирать музыкальную шкатулку. Тем не менее, и эти детали представляют некоторый интерес - хотя бы как занимательная головоломка.
Скажу сразу, что я сам, увы, не являюсь профессионалом-гуманитарием. Да и "подсоветское литературоведение" - это, можно сказать, ещё не состоявшаяся дисциплина. Поэтому автор просит рассматривать свои рассуждения не как полноценный анализ текста, а, скорее, как неутомительное чтение для людей любознательных.
Несколько слов о методе. Мы исходим из того факта, что подсоветская литература сформировалась как литература подцензурная. При этом советская цензура была тотальной: советские литературные чиновники следили не только за содержанием, но даже за стилистикой текстов, бдительно пресекая любые отклонения от "соцреалистического" канона. Это заставляло подсоветских авторов уходить в маргинальные жанры (такие, как, например, шварцевские "сказки для взрослых"), прибегать к изощрённой многослойной шифровке, символизму и аллегориям. В конце концов, абсолютно всю подсоветскую литературу следует понимать как аллегорическую, в том числе и ту её часть, которую можно отнести по формальным признакам к тому или иному виду "реализма". Что же касается произведений, подобных "Дракону", то они представляют собой настоящий кладезь шифров, намёков, анаграмм, которые ещё ждут своего исследователя.
Я, разумеется, нисколько не претендую на "полное разоблачение" шварцевской магии - или хотя бы на более или менее полное обозрение тайн и загадок, которые таит в себе пьеса, и ограничуюсь несколькими прикосновениями к тексту. Надеюсь, это побудит более терпеливых, внимательных, и эрудированных исследователей проявить интерес к этому произведению.
*
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ:
ЧИСЛО ЗВЕРЯ
Христианские мотивы у Шварца бросаются в глаза. Начнём с имени Ланцелота. Несмотря на то, что у у него много имён (называются такие, как Георгий и Персей - классические "змееборцы", и указывается, что "в каждой стране он именуется по-своему"), единственным именем героя в пьесе является всё-таки "Ланцелот". Отметим, что Ланцелот Озёрный (по ходу пьесы упоминаемый в качестве "дальнего родственника" главного героя (6)) - это один из знаменитейших героев средневековых легенд о "Круглом столе короля Артура". Разумеется, Ланцелот Озёрный - это "христианский воин", для которого любая битва - это прежде всего битва с дьяволом или его слугами. Соответственно, Дракон - это традиционный образ Князя Тьмы.
С христианской точки зрения, истинная битва с дьяволом происходит в душах людей, которые одновременно и являются предметом спора. Души жителей города полностью подчинены Дракону. Этот вопрос в явном виде обсуждается в середине пьесы:
ЛАНЦЕЛОТ: И все-таки они люди.
ДРАКОН: Это снаружи.
ЛАНЦЕЛОТ: Нет.
ДРАКОН: Если бы ты увидел их души - ох, задрожал бы.
ЛАНЦЕЛОТ: Нет.
ДРАКОН: Убежал бы даже. Не стал бы умирать из-за калек. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам - человек околеет. А душу разорвешь - станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. <...> Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души.
Последние два слова являются прямой отсылкой к главному произведению Гоголя. Для русского читателя упоминания "мёртвых душ" вполне достаточно, чтобы узнать в анонимном "городе" гоголевскую (она же советская) Россию.
Эта маркировка "совка" как "гоголевского мира" заставляет нас обратить самое пристальное внимание на хронологическую сторону изложения. А именно на указанные в пьесе сроки воцарения Дракона.
Как утверждает кот, "Вот уж скоро четыреста лет, как над нашим городом поселился дракон". Если учесть, что пьеса написана в 1943 году, и под "городом" имеется в виду Россия-СССР, то, значит, дракон появился несколько позже 1543 года. Ближайшая значимая историческая дата - 1547 год: пожары и народные волнения в Москве, а также воцарение (а уже не "великое княжение") Ивана IV, более известного как "Иван Грозный".
Фигура "Ивана Грозного" как основателя и творца "российского деспотизма", разумеется, крайне мифологизирована. Тем не менее для интеллигентских кругов, сознающих свою преемственность дореволюционной интеллигенции (прежде всего - в её перманентном противостоянии власти), эта мифология является родной. Соответственно, и шварцевское указание на дату воцарения Ивана IV является в некотором смысле более значимым и весомым, чем даже прямой намёк на 1917 (который, впрочем, в тех условиях был совершенно невозможен).
Итак, "Дракон" - это извечный российский деспотизм. В таком контексте приобретают смысл и две другие даты, указанные в пьесе.
Первая касается вопроса о "холерном озере". Шарлемань говорит:
Когда нашему городу грозила холера, он по просьбе городского врача дохнул своим огнем на озеро и вскипятил его. Весь город пил кипяченую воду и был спасен от эпидемии... [это было] всего восемьдесят два года назад. Но добрые дела не забываются.
Пользуясь тем же нехитрым приёмом, мы получаем указание на 1861 год, то есть год подписания знаменитого "Манифеста 19 февраля о всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей", то есть, проще говоря, освобождения крестьян. Событие, конечно, радостное, но не имеющее отношение к холере.
Однако, существует ещё одна крайне важная ссылка. Шарлемань, защищая свою дочь, ссылается на некий документ, подписанный "лично господином Драконом":
ШАРЛЕМАНЬ: У меня хранится документ, подписанный вами триста восемьдесят два года назад. Этот документ не отменен. Видите, я не возражаю, а только напоминаю. Там стоит подпись: "Дракон"... [...]
Будь что будет - я возражаю. Убить его вы не можете. Всякий вызвавший вас - в безопасности до дня боя, пишете вы и подтверждаете это клятвой. И день боя назначаете не вы, а он, вызвавший вас, - так сказано в документе и подтверждено клятвой. А весь город должен помогать тому, кто вызовет вас, и никто не будет наказан, - это тоже подтверждается клятвой.
ДРАКОН: Когда был написан этот документ?
ШАРЛЕМАНЬ: Триста восемьдесят два года назад.
ДРАКОН: Я был тогда наивным, сентиментальным, неопытным мальчишкой.
ШАРЛЕМАНЬ: Но документ не отменен.
ДРАКОН: Мало ли что...
ШАРЛЕМАНЬ: Но документ...
ДРАКОН: Довольно о документах. Мы - взрослые люди.
ШАРЛЕМАНЬ: Но ведь вы сами подписали. Я могу сбегать за документом.
Понятно, что 1943-382=1561. Никаких существенных документов "российский дракон" в этом году не подписывал. Однако, в этом году в России случились пять значимых событий: начало Ливонской войны, признание патриархом константинопольским царского титула Ивана IV Грозного, брак Ивана IV с дочерью кабардинского князя Темрюка Марианой, завершение строительства собора Василия Блаженного в Москве, и - мор в Новгороде и Пскове.
В этом случае всё становится ясным. Шварц просто переставил две даты местами. И, разумеется, Шарлемань ссылался именно на "Манифест", как на символ реформаторских устремлений российской власти.