— Вот у кого бы я не стал спрашивать совета. Сильнее, чем он, наказать наш мир невозможно. Разве что и вправду затопить все и вся.
— Если бы не Первый, меня бы не было, — тихо напомнила Лин.
— Нет. Если бы не Первый, ты бы сейчас летала в облаках и рисовала на звездах огненные астры. Он лишил тебя крыльев; лишил нас покоя. Ведь сама магия несправедлива, Лин. Взять хоть детей, рожденных с даром, — их пугаются собственные родители, родные братья и сестры. Или завидуют, бесцельно мечтают о магии… как ты. А что вытворяют маги, лишенные рамок, подчас выдворенные из рода? Все началось с Первого.
— И с драконов, забывших тонкий огонь.
— Мы вернем его. Вернем Драконлор. Но границы между людьми, магами и драконами останутся, и это уже не изменишь.
— Границы… пробормотала Лин, отворачиваясь. — Скажи уж сразу — пропасти…
— Лин…
Нет ответа.
Я легко сжал ее запястья, вынуждая ее повернуться.
— Лин, посмотри на меня. Посмотри.
Молчание.
— Думаешь, я тебе совру?
Из-под клетчатого пледа на меня настороженно покосились серые глаза.
— Человеческое остается. Никакой огонь, никакие крылья не заставят нас смотреть на людей свысока — просто потому, что иначе чудо уйдет, как уже ушло однажды. Я… меня это ужасает, Лин. Даже если огонек во мне — не далекий свет, а костыль, я не могу без этих костылей. Я человек, но и дракон тоже. Ты ловишь губами дождь, а я задыхаюсь без тонкого огня. Первый был не прав уже поэтому: когда мы остались без чуда, ему не стоило делать нас людьми. Это хуже, чем то, что случилось с Эриком.
— Первый верил в человеческое. Мы люди, Квентин, в первую очередь — люди. Это наша суть, — Лин приподнялась на локте, и снова, как много недель назад, ее лицо горело мягким светом. — Душа одна, человеческая или драконья. Первый никого не заставлял входить в воду, но он верил в это. Верил. Понимаешь?
Я вспомнил слова Эйлин. «Сначала и всегда были люди…»
— Тогда ему действительно стоило уйти в изначальный мир. Только если он спал там без кошмаров и не думал, что натворил здесь, он был не Первым, а простым болваном.
— Он тоже был прав, — Лин покачала головой. — Он видел, как драконы теряли… человеческий облик, — она грустно усмехнулась. — Что ему было делать? Первый жил по своим заветам: делай, что должно, что подсказывает тебе сердце.
— …И случится не то, что суждено, а что-то совсем другое, — закончил я. — Так и произошло.
— И теперь мы вместе смотрим на звезды, — почти шепотом добавила Лин.
В тишине потрескивал костер.
— Что ты скажешь Вельеру? — вдруг спросила она.
— Не знаю. Я пытаюсь… думать, как думали бы мои родители. Предки. Главы рода. Я пытаюсь найти цель; даже нет, не что сделать, а как прожить. Вдоль какой стрелы. Ощутить в себе стержень, о котором говорил Дален. Но иногда мне кажется, что и это бесполезно. Давай спать.
— Я бы и сама хотела найти свою стрелу… — отозвалась Лин. — Квентин?
— М-мм?
— А если они движутся в разные стороны? Наши стрелы?
Я повернул голову. В свете костра ее волосы казались золотыми.
…Мертвая женщина на песке, ветер шевелит золотые волосы… Через десять лет или через пятьдесят?
Я сжал в пальцах край пледа. Ни за что.
— Мы не во вратах, Лин, — я коснулся ее лица. — Мы управляем своей судьбой.
Ее глаза зажглись.
— То есть…
— Наше будущее еще не написано. Никем еще не написано.
— И мы можем выбирать?
— Ты можешь, — кивнул я.
Она замерла. Сняла ладони с моей груди:
— А ты?
— А я все решения принимаю сразу и навсегда, — медленно, не отрывая взгляда от потемневших глаз, ответил я. — В этом мы с Первым друг от друга не отличаемся.
Лин долго-долго смотрела на меня. И когда я уже погружался в сон, на грани слышимости прошептала:
— Значит, все хорошо.
Я проснулась в гнезде из одеял. Под головой лежал уютный сверток из двух… нет, трех плащей. Над головой раскинулось предрассветное небо.
С окрестных деревьев доносилось сонное чириканье. Пахло гречневой кашей.
Мэтр обернулся от догорающего костра.
— Завтрак всерьез собирается остыть, — заметил он. — Я, конечно, могу подогреть, но…
— Не надо, — я вскочила. — Я еще жить хочу. Квентин уже?..
Мэтр указал на пустую миску. В одном месте она была проколота, словно клыком, и я вздрогнула, глядя на расходящиеся по фарфору трещины.
— Боюсь, я не скоро смогу купить новую посуду. — Он улыбнулся без тени горечи. — Каша, впрочем, едва ли стала от этого хуже. Что до Квентина… — мэтр махнул рукой куда-то мне за спину. — Обернись.
Я последовала его совету и чуть не села на мокрую траву.
На опушке леса танцевали огромные, в мой рост, огненные буквы. Опадали, стирались, оставляя за собой серые струйки дыма, и вновь возникали, переплетались, составляли новый узор и повторяли его в другом месте. Невидимая рука жонглировала ими с такой скоростью, что рябило в глазах.