"Бог для того сделался человеком, чтобы мы обожились". /Аф. Великий/
* * *
О Ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени превечный, Без лиц, в трёх лицах Божества! Дух, всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто всё Собою наполняет, Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем: "Бог!"
Хаоса бытность довременну Из бездн ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну, В Себе Самом Ты основал. Себя Собою составляя. Собою из Себя сияя, Ты свет, откуда свет истек, Создавый всё единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был. Ты есть, Ты будешь ввек!
Как капля в море опущенна, Вся твердь перед Тобой сия; Но что мной зримая вселенна? И что перед Тобою я? В воздушном океане оном Миры умножа миллионом Стократ других миров, и то, Когда дерзну сравнить с Тобою, Лишь будет точкою одною, А я перед тобой - ничто.
Ты есь - Природы чин вещает, Гласит моё мне сердце то, Меня мой разум уверяет: Ты есь - и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где кончил тварей Ты телесных, Где начал Ты духов небесных И цепь существ связал всех мной.
Ты цепь существ в Себе вмещаешь, Её содержишь и живишь, Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь, Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от Тебя родятся; Как в мразный ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют, Так звёзды в безднах над Тобой,
Ничто! - Но Ты во мне сияешь Величеством Твоих доброт, Во мне Себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! - Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь - конечно есь и Ты!
Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества, Я средоточие живущих, Черта начальна Божества. Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь - я раб, я червь - я бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? - безвестен, А сам собой я быть не мог.
Твоё созданье я, Создатель! Твоей премудрости я тварь! Источник жизни, благ податель, Душа души моей и царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Моё бессмертно бытие, Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! в бессмертие Твоё.
/Г. Державин/
Как пригодилась Гане эта старательно составленная чьей-то рукой брошюрка в мучительном стоянии его перед вопросом-шлагбаумом! Многоголосый стон через десятки, сотни и тысячи лет, их, живших когда-то, славных и великих, так же, как и он, Игнатий Дарёнов, отвергнувших "прах земных сует" и томящихся перед Неведомым, Невероятным, Невозможным. Перед тем шлагбаумом, за которым для мира сего - безумие. Кто из них осмелился перейти черту? "Впусти меня, я верю. Боже мой. Приди на помощь моему неверью!" "Сия есть победа, победившая мир - вера наша" /I Иоанн/ Там, за вопросом-шлагбаумом, сходились все ответы и концы с концами, там кончался тупик и начиналась бесконечность. Но там было всё не так, всё невероятно, как в Зазеркалье. Там было безумие. "Да" или "Нет"? "Нет" - разумно, "Да" - безумно. Но разумное "нет" означало "нет" всему - жизни, будущему, радости и смыслу, и тем самым было тоже безумием. Оно было мертво и пусто, как глазницы машиниста летящего в никуда локомотива. "И возненавидел я жизнь: противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо всё - суета и погоня за ветром!" Ганя стоял в тамбуре перед распахнутой дверью. Позади было "нет", прошлое, настоящее и будущее. Прошлое и будущее, пожирающие друг друга во имя настоящего, которого нет. Верное ничто. Впереди - невероятное "нечто" и всё более различимый зов этого "нечто", которому всё невозможнее было противиться. "Поздно я полюбил Тебя, поздно я Тебя полюбил, о Красота, столь древняя и вечно новая! И вот - Ты была изнутри, а я был вовне, и там я тебя искал... Ты была со Мною, но я с Тобою не был... Но вот ты возгласила и позвала меня, и прорвала мою глухоту. Ты блеснула и засверкала и прогнала слепоту мою. Ты прикоснулась ко мне, и я воспылал по миру Твоему". / Бл. Августин/ Лишь Иоанна верной тенью, двойником молча ждала за спиной, и её перехваченные старинным витым шнуром волосы развевало летящее мимо время.
ПРЕДДВЕРИЕ
Молотов - Чуеву: "- В общем, ко дню нападения, к самому часу нападения мы не были готовы. - Да к часу нападения никто не мог быть готовым, даже Господь Бог, возражает Молотов, - Мы ждали нападения, и у нас была главная цель: не дать Гитлеру повода для нападения. Он бы сказал: "Вот уже советские войска собираются на границе, они меня вынуждают действовать!.." "Каждый день всех членов Политбюро, здоровых и больных, держать в напряжении... А возьмите весь народ, все кадры. Мы же отменили 7-часовой рабочий день за два года до войны! Отменили переход с предприятия на предприятие рабочих в поисках лучших условий, а жили многие очень плохо, искали, где бы получше пожить, а мы отменили. Никакого жилищного строительства не было, а строительство заводов колоссальное, создание новых частей армии, вооружённых танками, самолётами... Конструкторов всех дёргали: "Давай скорей, давай скорей!" - они не успевали, все были молодые конструкторы!.." "- А такой, как Тухачевский, если бы заварилась какая-нибудь каша, неизвестно, на чьей стороне был бы. Он был довольно опасный человек. Я не уверен, что в трудный момент он целиком остался бы на нашей стороне, потому что он был правым. Правая опасность была главной в то время. И очень многие правые не знают, что они правые, и не хотят быть правыми. Троцкисты, те крикуны: "Не выдержим! Нас победят!" Они, так сказать, себя выдали. А эти кулацкие защитники, эти глубже сидят. И они осторожнее. И у них сочувствующих кругом очень много - крестьянская, мещанская масса. У нас в 20-е годы был тончайший слой партийного руководства, а в этом тончайшем слое всё время были трещины: то правые, то национализм, то рабочая оппозиция... Одно из доказательств этому - Хрущёв. Он попал из правых, а выдавал себя за сталинца, за ленинца: "Батько Сталин! Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим!" А как только ослаб обруч, в нём заговорило..."
"Все народы Советского Союза видят в Сталине своего друга, отца и вождя. Сталин - друг народа в своей простоте. Сталин - отец народа в своей любви к народу. Сталин - вождь народов в своей мудрости руководителя борьбой народов"./Н. Хрущёв/ "Перед войной мы требовали колоссальных жертв - от рабочих и от крестьян. Крестьянам мало платили за хлеб, за хлопок и за труды - да нечем и платить-то было! Из чего платить? Нас упрекают: не учитывали материальные интересы крестьян. Ну, мы бы стали учитывать, и, конечно, зашли бы в тупик. На пушки денег не хватало!" "Июнь 40-го прошёл, и это настраивало на то, что пройдёт и июнь 41-го. Тут был некоторый недоучёт, я считаю. Готовились с колоссальным напряжением, больше готовиться, по-моему, невозможно. Ну, может быть, на пять процентов больше можно было сделать, но никак не больше пяти процентов. Из кожи лезли, чтобы подготовить страну к обороне, воодушевляли народ: если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы! Ведь не заставляли засыпать, а всё время подбадривали, настраивали. Если у всех такое напряжение было, то какая-то нужна и передышка..." "Хрущёв использовал слова Черчилля о том, что тот предупредил Сталина. Сталин потом сказал на это: "Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начинается, но думал, что мне удастся выиграть ещё полгода". В этом обвиняют Сталина. На себя положился и думал, что ему удастся оттянуть войну. - Но это глупо, потому что Сталин не мог на себя положиться в данном случае, а на всю страну. Он думал не о себе, а обо всей стране. Это же главный интерес был наш, всего народа - ещё на несколько недель оттянуть". " За неделю-полторы до начала войны было объявлено в сообщении ТАСС, что немцы против нас ничего не предпринимают, у нас сохраняются нормальные отношения. Это было придумано, по-моему, Сталиным. Бережков упрекает Сталина, что для такого сообщения не было оснований. Это дипломатическая игра. Игра, конечно. Не вышло. Не всякая попытка даёт хорошие результаты, но сама попытка ничего плохого не предвидела. Бережков пишет, что это было явно наивно. Не наивность, а определённый дипломатический ход, политический ход".
* * *
"...будущая война станет самой опасной для буржуазии ещё потому, что война будет происходить не только на фронтах, но и в тылу у противника. Буржуазия может не сомневаться, что многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли преступную войну против отечества рабочего класса всех стран". / И. Сталин/ "Не убаюкивать надо партию, а развивать в ней бдительность, не усыплять, -- а держать в состоянии боевой готовности, не разоружать, а вооружать". /И. Сталин/ "Надо, наконец, понять, что из всех ценных капиталов, имеющихся в мире, самым ценным и самым решающим капиталом являются люди, кадры. Надо понять, что при нынешних условиях "кадры решают всё". /И. Сталин/
СТАРЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:
- Бог стихийно прорастает в душах сквозь все отрицания, преступления и грехи. Был ли в мире хоть один отъявленный злодей, которому удалось совершенно "убить в душе" Бога? Или совесть? Споры идут, в основном, о том, "Что есть Истина?" Гонитель христиан Савл волей Божией стал апостолом Павлом... - А Иуда? - возразил АГ, - он же символ зла, целиком наш. - Даже Иуда, как мне кажется. Иначе он бы спокойно потратил свои тридцать сребренников, а не повесился. Только гордость помешала ему покаяться, сатанинская гордость.
* * *
- Благодать даётся не только членам церкви, но и просто "стоящим на Пути". За праведность, чистое сердце. Даётся по молитве тех, кто осознанно, разумом или сердцем взывают ко Творцу, признавая тем самым своё небесное происхождение. "Отче наш"... Отец наш Небесный... Не "мой", а "наш" - в этой Молитве Господней мы как бы признаём себя единым богочеловечеством, жаждущим встречи с Небом уже на земле, в душах и сердцах. "Да будет воля Твоя на земле, как на Небе..." Откуда нам знать, сколько партийных и беспартийных обращалось тайными глубинами сердца с этой молитвой к Небу? Но без такого свободного выбора Света, Тайны и первородства в противовес "чечевичной похлёбке" или "банке варенья с корзиной печенья", - без тайного или явного волеизъявления благодать не даётся. Господь никого не спасает насильно. Савл не был "мёртвым", он искал Истину, потому и стал Павлом. Он был "горячим". И советские люди, очень многие, были "горячими". А другие, про которых сказано "пусть мёртвые хоронят своих мертвецов"? От таких и защищал Иосиф живых своих овец, используя и кнут, и меч, и запоры, и занавес железный он отвечал за овец перед Небом. Он прозревал, что, живя праведно, довольствуясь "хлебом насущным", бескорыстно и самоотверженно служа "счастью и освобождению человечества" от власти Вампирии, Мамоны, - то есть освобождению, понятому в русле духовном, избавленные, ограждённые "от лукавого", они обязательно получат благодать спасения. Ибо без благодати невозможно обрести царство, невозможно сконструировать "новые мехи", нового человека, способного жить по Закону Неба, по Замыслу. Без благодати - неминуемое перерождение. В некое полнолуние, когда часы начнут бить полночь, в номенклатурном инкубаторе вылупятся змеёныши... Вот что прозревал Иосиф, когда действовал гениальной своей интуицией, создавая патерналистское государство в противовес Вавилону и вводя чуть ли не специальными указами христианскую этику - "Все за одного, один - за всех". "Союз нерушимый республик свободных" - это, кстати, его строка. У Михалкова было: "свободных народов союз благородный", - прямо Дворянское собрание! Строка Иосифа соответствует Замыслу: "много в Целом, свободно спаянном любовью". - Они это называли "демократическим централизмом" - сказал АГ. - Так или иначе, он прогнал своих овец узкой тропой спасения, где малейшее уклонение влево или вправо грозило падением в пропасть... - Правые и левые уклонисты, - опять кивнул АГ, - Слыхали, проходили. - Брось паясничать... Бог Иосифа - суровый ветхозаветный Судия. Небожитель, повелевший Моисею вывести народ из Египта, избавить "от работы вражия" - на Вампирию, высасывающей, подобно раковой опухоли, лучшие жизненные силы человечества. - "В Царство свободы дорогу грудью проложим себе",.. - фыркнул АГ, - В землю обетованную. - Во всяком случае, ему удалось главное - привить народу стойкий иммунитет против дурной жажды количественной бесконечности в ущерб качественной. Кстати, сын тьмы, какой был бы твой первый закон в случае прихода к власти? - Запрещается запрещать! - прошипел АГ. - Вот видишь... С-пасти - сопричастность кесаря Спасителю. Это - избавить народ "от лукавого"; дать "хлеб насущный" - все необходимое на сегодняшний день. И помочь каждому осуществить индивидуальный Замысел, предназначение /обнаружить дар, развить и помочь осуществить в угодном Небу направлении/. То есть свободно-радостное, бескорыстное служение в Отчем Доме. "Как и мы оставляем должникам нашим"... То есть тем, на кого поработали, и кто вроде бы должен нам за нашу работу, - мы прощаем, оставляем эти долг. Ибо это единственный способ вернуть долг Отцу, даровавшему нам здоровье, таланты, саму жизнь на служение ЦЕЛОМУ, СЕМЬЕ. Такова Его воля. Смешно и глупо было бы какой-либо клетке единого организма требовать плату за свою службу - она ведь получает взамен тоже бесплатно от всех всё необходимое. А от Целого - Жизнь. Ибо в одиночку не выживет никто. Во всяком случае, в вечности. - Так это же Егоркина программа! - воскликнула Иоанна. - Прошу посторонних не возникать! Егорка твой вообще ещё не родился. А здесь у нас исторический процесс раз и навсегда состоялся. У нас ВСЁ, ВСЕГДА и ВЕЗДЕ. ВСЁ ХОРОШЕЕ... - Это у вас, - вздохнул АГ, - А у нас, во тьме - всегда, везде, и ничего хорошего. - Удалось ли Иосифу с-пасти свой народ, покажет Суд. Во всяком случае, предыдущая и последующая эпохи, их горькие плоды скорее оправдывают нашего подсудимого, чем обвиняют, показывая, что случается, несмотря на множество открытых храмов, с безблагодатным, заражённым вампиризмом и забывшем о небесном своём происхождении стадом, если ему, стаду, не дать по величайшей милости Божией строгого пастыря с "жезлом железным". "Так говорит Господь Бог: вот Я - на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их. Посему так говорит им Господь Бог: вот, Я Сам буду судить между овцою тучною и овцою тощею. Так как вы толкаете бокам и плечам, и рогами своими бодаете всех слабых, доколе не вытолкаете их вон. То Я спасу овец Моих, и они не будут уже расхищаемы, и рассужу между овцою и овцою. И поставлю над ними одного пастыря, который будет пасти их, раба Моего Давида: он будет пасти их и он будет у них пастырем. И Я, Господь, буду их Богом, и раб Мой Давид будет князем среди них. Я, Господь, сказал это". /Иез. 34, 10, 20, 24/ - А Давид - одна из подпольных кличек Иосифа, - прошипел АГ, - эту версию мы уже проходили. - Во всяком случае, практика советской жизни ещё раз показала, что Бог не всегда там, где говорят "Господи!". А где исполняют Волю Его. Дьявольская клевета, заговор против Божьего Замысла и Его оплота - Святой Руси, впоследствии Советского Союза - величайшая ложь всех времён и народов, растиражированная миллионными тиражами и часами эфирного времени. Я имею в виду систему ценностей. Даже не столько религиозную веру - это вопрос сложный, прерогатива духа, - просто это разные миры, разные цивилизации. И время от времени "наши" сваливаются бесславно с высоты, куда с трудами неимоверными взошли их великие предки. Сваливаются с вышки в грязный, кишащий всякими гадами бассейн, и весело в нём барахтаются, уверяя себя и других, что наконец-то нашли Истину.
* * *
"Внутреннее сознание, что есть в глубине души живое общее средоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере". /Ив. Киреевский/ Тот, кто вложил в нас Не для того богоподобный разум, Чтоб праздно плесневел он.
/В. Шекспир/
* * *
"Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощённые народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невскаго, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!" "Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа. Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину - в нашей отечественной войне с германским фашизмом". /И. Сталин. 7 ноября 1941г./
* * *
Лишь Иоанна верной тенью, двойником молча ждала за спиной, и её перехваченные старинным витым шнуром волосы развевало летящее время. Ганя стоял перед шлагбаумом. Веры по-прежнему не было. Только светлое ощущение, сопричастности к их жажде, к их стону: "Душа моя без Тебя, как земля безводная..." Ни социализма, ни капитализма, не надо мне никаких "измов". Ни мастерской не надо, ни изобилия, ни прав и свобод, ни выставок, ни этого "Эдипа", ни самого таланта моего. Мне одинаково тошно пировать во время чумы самому и накрывать столы грядущим потомкам, которых пожрёт та же чума. То, чего я хочу, неосуществимо и безумно, но это единственное, чего я хочу. Я хочу бессмертия - для себя и для других. Я хочу совершенства - для себя и для других. Обязательно того и другого разом, потому что бессмертная мразь так же ужасна, как смертное совершенство. Я не хочу и не умею пировать, когда вокруг страдание. И не хочу этому учиться, потому что это мерзость. Я хочу иного бытия, вечного, прекрасного, объединенного любовью. Хочу того, чего не бывает, но это единственное, чего я хочу. - Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я... Да, и я, и они - дети, жаждущие вечного сказочного царства. "Чтоб весь день, всю ночь мой слух лелея, про любовь мне сладкий голос пел"... Я не верю, но я жажду верить. Я хочу Тебя Истина, Смысл, Красота, Бессмертие... Я не верю в Тебя, но я не могу без Тебя... Еще потом, уже после отъезда Глеба, он приедет к отцу Петру по той же дороге и в той же машине. Жизнь и смерть. Ничтожная гайка под тормозной колодкой, заклинившая колесо. - А в Бога вы верите? - Не знаю. Хочу верить... То, что рассказал Глеб... Я хочу верить в это. Отец Пётр говорил о священной символике креста, о двойной природе человека - земной и небесной / "Я сказал, вы - боги".../. О пересечении в сердце нашем вертикали и горизонтали - нашей суетной земной распластанности и порыва ввысь, к Небу. О том, что птица, чтобы взлететь, принимает форму креста. О том, что отныне Гане предстоит полностью изменить жизнь, покончив с прежней беспутной, потому что таинство крещения - это отречение от сил зла и клятва служения Христу, запись добровольцем в Его армию. Что отныне он будет воином, а воин всегда в походе, из еды и одежды у него лишь самое необходимое. Он всегда налегке, и вместо дворца у него плащ-палатка. Что всё лишнее, похотливое, суетное /"вагонное" - подумал Ганя/ - предстоит безжалостно распять на кресте, ибо оно придавливает нас к земле, не даёт взлететь. Что нельзя одновременно служить двум господам Богу и богатству, имуществу, славе земной, что чем больше в твоей жизни будет суетного и плотского, тем меньше духовного. "Отдай плоть, прими дух..." Ибо на земле идёт вселенская война, Света со тьмой, где неизбежна победа Света, но война идет за души людские и поле битвы - сердца людей. Всякая плоть на этой войне погибнет, рассыплется в прах, а каждая душа бессмертна. Но только души, наполненные Светом, делами Неба, смогут с этим Светом воссоединиться. Ибо "что общего у Света со тьмою?" и "ничто нечистое в Царствие не войдёт". Вот он, Ганя, страшится небытия, но куда страшней вечное бытие воинов тьмы. Когда навсегда исчезло всё земное, привычное, исчезла плоть твоя, и пустую оболочку, монаду твоей бессмертной души заполняет вечная тьма, ничто. Ибо света нет в тебе, ты сам избрал тьму дарованной тебе свободой выбора, ты сам подписал себе приговор, отказавшись от Неба, - вечную тьму навеки. В этом и состоит Страшный суд. Измена замыслу Божию о тебе. Образу Божию в тебе. Суд не в том, что ты не стал, допустим. Серафимом Саровским, а в том, что ты не стал Игнатием Дарёновым, как тебя замыслил Господь со всеми своими дарами, то есть "даром данными" - временем, здоровьем, талантами, разумом, материальными условиями жизни. "Хлебом насущным". Как ты использовал это, кому служил? И всё, что не соответствует замыслу Неба об Игнатии, должно отсечься. сгореть. Много ли останется от Игнатия нынешнего, или он весь сольётся с тьмою? Поэтому Крест - спасение наше. Он, конечно, бремя и иго, но иго благое и бремя - лёгкое. А путь крестный - тот самый узкий, тернистый, единственный, ведущий в Царство Света. Ведь даже тонущий, чтобы удержаться на воде, принимает форму креста и даже птица крестом парит в небе... Но если Ганя сомневается, пусть лучше ещё подумает, ибо что лучше - отдать сердце Господу и служить Свету, приготовляясь постепенно к таинству крещения, проверить себя, или легкомысленно записаться в воинство, а потом дезертировать? Или даже перейти на сторону врага, князя тьмы, что нередко случается. А в чисто выметенный дом вселяется семь бесов и война предстоит кровавая, прежде всего с самим собой. С тем самым ветхим Игнатием, заполненным тьмою. Ганя ответит словами, которые легли ему на сердце: "Верую, Господи, помоги моему неверию..." Отец Пётр кивнет радостно. - Видишь, ты уже и молишься, значит, хоть немного, а веришь... И хорошо, что смиренно - сила Божия в немощи совершается... Ганя признается в своей ненависти к миру без Бога и к себе самому. Что приезд сюда - его последний шанс, и начнёт рассказывать про ампулу. А отец Пётр вдруг улыбнётся совершенно некстати. - Вам это кажется смешным? - вспыхнет Ганя. - Экий ты горячий! Разве ж я смеюсь? Смеются, случается, бесы, а мы радуемся. За тебя я, Игнатий, радуюсь... Ну что ж ты, продолжай. Вот Крест, вот Евангелие. Всю свою жизнь рассказывай, с тех пор как глаза открыл... Где споткнулся, кого обидел... Всё, что ты хотел бы из своей жизни вычеркнуть, рассказывай. Хорошее не надо, оно и так с тобой, а вот от дурного надо избавиться. Ничего не утаивай, всё, как перед смертью, говори. Это твоя первая в жизни исповедь... Сам Господь тебя слушает, Игнатий. Как сына, что пропадал и вернулся... Долгая исповедь обессилит Ганю вконец и, покорно отдавшись в руки отца Петра, он будет машинально исполнять, что требуется, едва слушая его пояснения: какой глубинный смысл в этом отречении от сатаны, в брошенном в воду восковом шарике с закатанной прядью волос, в хождении со свечой по храму, в помазании и в троекратном погружении с головой в выложенную из гранита чашу, пережившую не один десяток поколений прихожан этой древней церквушки. Всё покажется мучительно непонятным, затянутым и каким-то чернокнижным действом. Накатывала дурнота и хотелось лишь, чтобы всё поскорее кончилось. - Терпи, чадо, это брань духовная, - шептал отец Пётр, видя его состояние, - Это враг, он в тебе мается, тошно ему. Терпи... Монашка принесла видимо специально купленное новое белье, великоватое. Деньги отец Пётр взять наотрез отказался: "Считай, подарок крестнику". И когда Ганя, наконец, переодевшись и впервые в жизни причастившись, с ещё непросохшими волосами, зверски голодный, так что пришлось затормозить у первого попавшегося кафе, сидел за столиком в ожидании омлета с горошком среди рабочих с соседней фабрики и продавщиц из магазина игрушек напротив /был как раз обеденный перерыв/ - в одинаковых детских платьицах куда выше колен, рассчитанных на успех у детей старшего возраста, Ганя снова и снова вслушивался в себя, гадая, что же изменилось? А перемена была - он это чувствовал каждой клеткой. Что дивное и вместе с тем жутковатое чувство свободы, разверзшейся внутри бездны - прямое следствие происшедшей с ним главной перемены. Насквозь пропахшие какой-то химической дрянью парни, яростно спорящие, кто кому остался должен после вчерашнего кутежа, девчонки с остро торчащими, как у кузнечиков, коленками в зелёных колготках, пожилая мадам с мелко дрожащей левреткой в сумке, отвёртывающейся брезгливо от хозяйской руки с ломтиком бледно-розовой ветчины, будто плыли мимо в ином, уже не относящемся к нему потоке бытия. Нет, он не умер, он ощущал смешанный запах - ветчины, химической дряни и духов девчонок-кузнечиков, видел за окном грязный снег, так похожий на питерский, крыло своей машины, на которой через сорок минут должен прибыть на деловую встречу с американцем по фамилии Крафт, но все это уже не довлело над ним. Бездна разверзлась не снаружи, а внутри. В нём самом. Он перешёл шлагбаум и оказался по ту сторону таинственной черты. Он сошёл с поезда на неведомом полустанке, и теперь поезд, набирая скорость, катил мимо вместе с жующим залом и жующим Игнатием, всё настоящее, прошлое, будущее. А он будто по привычке играл Игнатия, жующего, закуривающего, произносящего какие-то слова, осознавая, что так было всегда. Их всегда было двое. Игнатий и играющий Игнатия. Банальность. Мир-театр, и люди в нём - актёры. Сцена, меняющиеся декорации. Вместо костюма - данная при рождении плоть, тоже меняющаяся. Первый выход на сцену. Игнатий - ребёнок, подросток, муж, любовник, модный опальный художник, диссидент, преуспевающий парижанин роли, роли... А он, подлинный - что видел он в разверзшейся внутри бездне? Несколько сценок из детства, обвитых серпантином таинственного слова "ДИГИД", свои картины, окровавленными заплатами латающие израненную оболочку души и печально-светлый лик Иоанны - половину их расколовшейся в Предистории когда-то единой сути. И ещё - адская ампула, гайка в колесе, глебова брошюрка... Вот и весь он, Игнатий Подлинный. И всё это уместится, пожалуй, на одном холсте. Пустота и бездна... Последний акт. Гамлет умирает, падает занавес. Убирают декорации, уходят зрители, гаснет свет. Спектакль окончен. Ну а подлинная жизнь, за пределами театра, - есть ли она? Встанет ли Гамлет, чтобы раскланяться, снять костюм и идти домой? Игнатий будто умер и теперь лежал на полу, мучительно ожидая, когда же, наконец, зажгут свет. Но света не было, только, как чёрный траурный занавес, беспредельно разверзалась в душе бездна. Встанет ли он, актёр, игравший Игнатия Дарёнова? Париж, семидесятые годы двадцатого века, жалкий пленник летящего в никуда потока бытия, непостижимым образом вдруг вместивший в себя и этот жующий зал, и Париж, и весь поезд вместе с безглазым машинистом? Изменился центр мироздания. Игнатий будто просматривал в глубинах своего "Я", ставшего вдруг бездонным, фильм с собственным участием. И этот новый, таинственно бездонный, вечно пребывающий Игнатий вмещал и того внешнего Игнатия, ковырявшего вилкой остывающий омлет. И ещё интереснее - так было всегда. Два Игнатия. Жалкий пассажир поезда, внешний Игнатий, и Игнатий внутренний, так же свободный от происходящего в поезде, как свободен от происходящего на экране зритель в зале. И спасение - не в изменении сценария, не в направлении рельсов и уж, конечно, не в смене вагона или занавесок в купе, а в том, чтобы понять, что как мир владеет тобой, так и ты владеешь миром. И способен вместить и объять всю вселенную, и путешествовать духом в пространстве и во времени, и изменять её - не только спуском курка или нажатием ядерной кнопки, но и словом, музыкой, кистью, пламенной молитвой. Понять, что ты - "по образу и подобию", что ты - чудо, сын Неба. И главное - не дать лежащему во зле миру одолеть тебя. С помощью Того, в Кого Ганя так жаждал поверить. "Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир". /И. 16, 33/ "Ибо всякий, рождённый от Бога, побеждает мир". /И. 5, 4/ "Я сказал: вы - боги, и сыны Всевышнего все вы. Но вы умрёте, как человеки и падёте, как всякий из князей". /Пс. 81, 6-7/ Встанет ли Гамлет? Или актёр в последнем акте должен умереть со своим героем? И эти "кузнечики" с зелеными острыми коленками, и мадам с левреткой, скорее всего, так и считают, и ничего, прекрасный аппетит. Родился, сменил худо-бедно несколько масок и ролей и неизбежно кровавый финал. Труп навсегда уносят со сцены, действие продолжается. Зрители довольны, не думая о том, что "зрителей" в этом театре нет. Почему они, боги, живут как роботы или животные? Почему не желают выйти указанным путём из камеры смертников или хотя бы написать прошение о помиловании? Почему верят лишь в смерть, хоть и живут, будто её нет? Никогда прежде Ганя не испытывал такого леденящего отчуждения от мира, оставшегося по другую сторону шлагбаума. Прежний Игнатий умер и остался там, с ними. И нельзя вернуться назад в спектакль. Надо подняться, но Гамлет продолжает лежать. В нём нет жизни. Нет Света. Нет жизни... Действие кончилось, декорации исчезли, свет погас. Таков неизбежный финал каждого актёра. Тысячи ролей с неизбежным кровавым финалом. Есть ли жизнь после спектакля - подлинная, реальная? Зажжётся ли свет, когда окончится спектакль? Гане было сорок, его роль ещё продолжалась - мучительное это раздвоение. Игнатий, играющий в обычную жизнь, вяло, бездарно, потерявший всякий интерес к происходящему на сцене, и Игнатий, перешедший шлагбаум. Убитый и реальный, жарко молящий во тьме о Свете. Пройдёт несколько дней. Чудо не происходило, всё оставалось, как прежде. Игнатий поймёт, что такое ад. Это вечное пребывание во тьме после спектакля. В мучительной и безнадёжной жажде Света. Ганя будет исправно читать утром и вечером подчёркнутые отцом Петром молитвы из подаренного им же молитвослова, но непонятные слова будут безответно исчезать в бездонной тьме пустого мёртвого зала. Он снова начнёт подумывать об ампуле.
ПРЕДДВЕРИЕ
КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1941 г. Создание Государственного Комитета Обороны под председательством И. Сталина. Выступление по радио с обращением к гражданам Советского Союза. Назначен Народным Комиссаром Обороны СССР. Приказ по противовоздушной обороне Москвы. Участие в работе конференции представителей СССР, Великобритании и США в Москве. Постановление Госкомитета Обороны по обороне Москвы. Доклад о 24 годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Речь на параде Красной Армии в Москве. "Враг захватил большую часть Украины, Белоруссию, Молдавию, Литву, Латвию, Эстонию, ряд других областей, забрался в Донбасс, навис чёрной тучей над Ленинградом, угрожает нашей славной столице - Москве. Немецко-фашистские захватчики грабят нашу страну, разрушают созданные трудом рабочих, крестьян и интеллигенции города и села. Гитлеровские орды убивают и насилуют мирных жителей нашей страны, не щадя женщин, детей, стариков. Наши братья в захваченных немцами областях нашей страны стонут под игом немецких угнетателей. Наша первая цель состоит в том, чтобы освободить наши территории и наши народы от немецко-фашистского ига. У нас нет и не может быть таких целей войны, как навязывание своей воли и своего режима славянским и другим порабощённым народам Европы, ждущим от нас помощи. Наша цель состоит в том, чтобы помочь этим народам в их освободительной борьбе против гитлеровской тирании и потом предоставить им вполне свободно устроиться на своей земле так, как они хотят. Немцы рассчитывали... на непрочность советского строя, непрочность советского тыла, полагая, что после первого же серьёзного удара и первых неудач Красной Армии откроются конфликты между рабочими и крестьянами, начнётся драчка между народами СССР, пойдут восстания и страна рассыплется на составные части, что должно облегчить продвижение немецких захватчиков вплоть до Урала. Но немцы и здесь жестоко просчитались. Неудачи Красной Армии не только не ослабили, а наоборот, ещё больше укрепили как союз рабочих и крестьян, так и дружбу народов СССР. /Аплодисменты/. Более того, - они превратили семью народов СССР в единый, нерушимый лагерь, самоотверженно поддерживающий свою Красную Армию, свой Красный Флот. Никогда ещё советский тыл не был так прочен, как теперь. /Бурные аплодисменты/. Если советский строй так легко выдержал испытание и ещё больше укрепил свой тыл, то это значит, что советский строй является теперь наиболее прочным строем. /Бурные аплодисменты/". Доклад И. Сталина на торж. заседании в честь 24 годовщины Великой Окт. Соц. революции, 6 ноября 1941г. "- Растерялся - нельзя сказать, переживал - да, но не показывал наружу. Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал - нелепо. Но его изображают не таким, каким он был, - как кающегося грешника его изображают! Но это абсурд, конечно. Все эти дни и ночи он, как всегда, работал, некогда ему было теряться или дар речи терять. Знаменитый полярный лётчик Герой Советского Союза М. В. Водопьянов поведал мне, что 22 июня 1941 года узнав о начале войны, он прилетел на гидросамолёте с Севера в Москву, приводнился в Химках и сразу же поехал в Кремль. Его принял Сталин. Водопьянов предложил осуществить налёт наших бомбардировщиков на фашистскую Германию. - Как вы это себе представляете? - спросил Сталин и подошёл к карте. Водопьянов провёл линию от Москвы до Берлина. - А не лучше ли отсюда? - сказал Сталин и показал на острова на Балтийском море. Это было в первый день войны... Поехали в Наркомат обороны Сталин, Берия, Маленков и я. Оттуда я и Берия поехали к Сталину на дачу. Это было на второй или на третий день... Сталин был в очень сложном состоянии. Он не ругался, но не по себе было. - Как держался? - Как держался? Как Сталину полагается держаться. Твердо". /Молотов Чуеву/ Свидетельствует генерал армии С.М. Штеменко: "...одно могу сказать, что Сталин хорошо знал военное дело, не только военную стратегию, но и тактику... Военное дело знал не вообще, а хорошо, досконально, знал оперативное искусство, руководил войной на высшем уровне. Сошлюсь на некоторые примеры. Когда немцы подошли к Москве, в октябре 1941 года сложилось очень тяжёлое положение. Многие правительственные учреждения, Генеральный штаб были эвакуированы. Немец стоял под Москвой и рвался к Москве. Особенно тяжелое положение было в направлении Волоколамского шоссе - Западный фронт. В этот период у Сталина находилось пять полнокомплектных армий, вооружённых новой техникой. Под Москвой тогда операциями командовал Жуков и, несмотря на его неоднократные просьбы и мольбы, Сталин не дал ему ни одного батальона и сказал, чтобы он любой ценой продержался. Тогда мы считали, что Сталин допускает ошибку. В декабре месяце, когда немецкие войска были обескровлены, Сталин ввёл эти войска в действие. Немец от Москвы был отброшен. Тогда мы только поняли, насколько Сталин велик не только в стратегии но и в тактике". "Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился ближе к линии обороны. Жуков обратился к Сталину с просьбой о разрешении перевода своего командного пункта подальше от линии обороны, к Белорусскому вокзалу. Сталин ответил, что если Жуков перейдёт к Белорусскому вокзалу, то он займёт его место"... "- Вам передавал привет Грабин Василий Гаврилович, конструктор пушек. Он мне подарил журнал с его книгой "Оружие победы" и написал: "Вот как ковалось оружие победы в эпоху И. В. Сталина". Я у него спросил: "Как по-вашему, Сталин умный был человек?" - "Умный" - не то слово. Умных много у нас. Он душевный был человек, он заботился о людях, Сталин. Хрущёв сказал, что мы не готовились к войне. А я все свои пушки сделал до войны. Но если б послушали Тухачевского, то их бы не было". - Он говорит: "Я попросил Тухачевского выставить на смотре нашу пушку. Тот наотрез отказался. Тогда я сказал, что заявлю в Политбюро. Эта пушка оказалась самой лучшей в войну. Сталин сказал 1 января 1942 года: "Ваша пушка спасла Россию"... О Тухачевском написали: "Бонапарт. Он мог стать изменником". - Какой он Бонапарт? Он не мог стать, он был изменником, гнуснейшим изменником, опаснейшим"... Я спросил, были ли у Сталина колебания в октябре 1941 года - уехать из Москвы или остаться? - Это чушь, никаких колебаний не было. Он не собирался уезжать из Москвы. Я выезжал всего на два-три дня в Куйбышев и оставил там старшим Вознесенского. Сталин сказал мне: "Посмотри, как там устроились, и сразу возвращайся". /В. Молотов - Чуеву/
Мы - родные вам с давней поры, Ближе брата, ближе сестры Ленинграду - Алма-Ата. Не случайно Балтийский флот, Славный мужеством двух веков, Делегации моряков В Казахстан ежегодно шлёт. И недаром своих сынов С юных лет на выучку мы Шлём к Неве, к основе основ, Где, мужая, зреют умы. Что же слышит Джамбул теперь? К вам в стальную ломится дверь Словно вечность проголодав, Обезумевший от потерь Многоглавый жадный удав... Сдохнет он у ваших застав Без зубов и без чешуи Будет в корчах шипеть змея, Будут снова петь соловьи, Будет вольной наша семья! Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы - гордость моя! К Ленинграду со всех концов Направляются поезда, Провожают своих бойцов Наши сёла и города. Взор страны грозово-свинцов, И готова уже узда На зарвавшихся подлецов. Из глубин Казахской земли Реки нефти к вам потекли, Чёрный уголь, красная медь И свинец, что в срок и впопад Песню смерти готов пропеть Бандам, рвущимся в Ленинград...
Джамбул, Алма-Ата, сентябрь, 1941г.
"А Рузвельт верил в доллары. Не то, что больше ни во что, но он считал, что они настолько богаты, а мы настолько бедны и настолько будем ослаблены, что мы к ним придём. "Тогда мы им и пропишем, а теперь надо помогать, чтоб их тянуть". Тут-то они просчитались. Вот тут-то они не были марксистами, а мы ими были. Когда от них пол-Европы отошло, они очнулись. Вот тут Черчилль оказался, конечно, в очень глупом положении. С моей точки зрения, Черчилль наиболее умный из них как империалист. Он чувствовал, что если мы разгромим немцев, то и от Англии понемногу полетят перья. Он чувствовал. А Рузвельт всё-таки думал: они к нам придут поклониться. Бедная страна, промышленности нет, хлеба нет, - придут и будут кланяться. Некуда им деться. А мы совсем иначе смотрели на это. Потому что в этом отношении весь народ был подготовлен и к жертвам, и к борьбе, и к беспощадным разоблачениям всяких внешних антуражей. Конечно, мы не верили в такой второй фронт, но должны были его добиваться. Мы втягивали их: не можешь, а обещал... Черчилль сказал ещё в 1918 году, что Советскую власть надо удушить. А на банкетах наших небольших с Рузвельтом в Тегеране и Ялте: "Я встаю утром и молюсь, чтобы Сталин был жив, здоров. Только Сталин может спасти мир!" Уверенный в том, что именно Сталин играет ту исключительную роль, которую он в войне имеет. Слезы текли по щекам - то ли великий актёр был, то ли искренне говорил. Заставили в одной упряжке бежать. Иначе нам было бы тяжело". /В. Молотов/ "Большим счастьем было для России, что в годы тяжелейших испытаний страну возглавил гений и непоколебимый полководец Сталин. Он был самой выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому и изменчивому времени того периода, в котором проходила вся его жизнь. Сталин был человеком необычайной энергии и несгибаемой силы воли, резким, жестоким, беспощадным в беседе, которому даже я, воспитанный здесь, в Британском парламенте, не мог ничего противопоставить. Сталин прежде всего обладал большим чувством юмора и сарказма, и способностью точно воспринимать мысли. Статьи и речи писал только сам, и в произведениях его звучала исполинская сила. Эта сила была настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди государственных деятелей всех времен и народов. Сталин производил на нас величайшее впечатление. Когда он входил в зал на Ялтинской конференции, мы все вставали и, странное дело, держали руки по швам. Он обладал глубокой, лишённой всякой паники, логически осмысленной мудростью. Он был непобедимым мастером находить в трудные моменты пути выхода из самого безвыходного положения. Кроме того, Сталин в самые критические моменты, а также в моменты торжества был одинаково сдержан и никогда не поддавался иллюзиям. Он был необычайно сложной личностью. Он создал и подчинил себе огромную империю. Это был человек, который своего врага уничтожал своим же врагом. Сталин был величайшим, не имеющим себе равного в мире, диктатором, который принял Россию с сохой и оставил её с атомным оружием. Что ж, история, народ таких людей не забывают". /У. Черчилль. Речь в палате общин 21 декабря 1959 г, в день 80-летия Сталина./
Свидетельствует А. Голованов: "За столом было всего несколько человек. Тосты следовали один за другим, и я с беспокойством следил за Сталиным, ведь Черчилль - известный выпивоха, устроил за столом как бы состязание со Сталиным, кто больше примет спиртного. Сталин пил на равных, и когда Черчилля на руках вынесли из-за стола отдыхать, подошёл к Голованову и сказал; "Что ты на меня так смотришь? Не бойся, России я не пропью, а он у меня завтра будет вертеться, как карась на сковородке!" "В конце октября 1941 года я поехала в Москву - повидать отца. Он не писал мне, говорить с ним по телефону было трудно - он нервничал, сердился и отвечал лишь, что ему некогда со мной разговаривать... Все были возбуждены - только что сообщили, что разведчик, пролетев над Москвой, всюду набросал небольших бомб... Отец не замечал меня, я мешала ему. Кругом висели и лежали карты, ему докладывали обстановку на фронтах. Наконец, он заметил меня, надо было что-то сказать... "Ну, как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев?" - спросил он, не очень думая о своём вопросе. "Нет, - ответила я, - там организовали специальную школу из эвакуированных детей, их очень много", - сказала я, не предполагая, какова будет на это реакция. Отец вдруг поднял на меня быстрые глаза, как он делал всегда, когда что-либо его задевало: "Как? Специальную школу?" - я видела, что он приходит постепенно в ярость. "Ах вы!" - он искал слова поприличнее, - ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай! Власик - подлец, это его всё рук дело!.." Он был уже в гневе, и только неотложные дела и присутствие других отвлекли его от этой темы. Он был прав - приехала каста, приехала столичная верхушка в город, наполовину выселенный, чтобы разместить все семьи, привыкшие к комфортабельной жизни и "теснившиеся" здесь в скромных провинциальных квартирках... Но поздно было говорить о касте, она уже успела возникнуть и теперь, конечно, жила по своим кастовым законам. В Куйбышеве, где москвичи варились в собственном соку, это было особенно видно. В нашей "эмигрантской" школе все московские знатные детки, собранные вместе, являли столь ужасающее зрелище, что некоторые местные педагоги отказывались идти в классы вести урок". /Светлана Аллилуева/ "Все мы были свидетелями напряжённейшей, титанической работы ЦК партии по укреплению Красной Армии и оснащению её современным оружием в 1938-1941 годах. Нам не хватало для подготовки к войне, как неоднократно говорил Сталин в узком кругу, одного-полутора лет". Свидетельствует Г. К. Жуков: "Начинается новый этап развития авиации. Практически был полностью реконструирован ЦАГИ, создаются новые конструкторские бюро военной авиации. Талантливые конструкторы С. В. Ильюшин, А. И. Микоян, С. А. Лавочкин, В. М. Петляков, А. С. Яковлев вместе со своими молодыми коллективами дают военной авиации истребители ЯК-1, МИГ-3, ЛАГГ-3, штурмовик ИЛ-2, пикирующий бомбардировщик - ПЕ-2 и многие другие - всего около двадцати типов. В конце 1940 - начале 1941 годов развёртывается борьба за серийное освоение лучших типов самолётов. ЦК ВКПб и лично Сталин много времени и внимания уделяют авиационным конструкторам. Комитет обороны принимает решение о строительстве девяти новых самолётов, строительных и семи авиамоторных заводов..." "Совнарком Союза ССР и ЦК ВКПб требуют от вас: 1) В беспощадной борьбе с врагом отстаивать каждую пядь советской земли, драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу. 2) Организовать всестороннюю помощь действующей Армии, обеспечить организованное проведение мобилизации запасных, обеспечить снабжение Армии всем необходимым, быстрое продвижение транспортов с войсками и военными грузами, широкую помощь раненым предоставлением под госпитали больниц, школ, клубов, учреждений. 3) Укрепить тыл Красной Армии, подчинив интересам фронта всю свою деятельность, обеспечить усиленную работу всех предприятий, разъяснить трудящимся их обязанности и создавшееся положение, организовать охрану заводов, электростанций, мостов, телефонной и телеграфной связи, организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникёрами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всём этом быстрое содействие истребительным батальонам. Все коммунисты должны знать, что враг коварен, хитёр, опытен в обмане и распространении ложных слухов, учитывать всё это в своей работе и не поддаваться провокации. 4) При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни одного килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Всё ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться. 5) В занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т. д. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия. Для руководства всей этой деятельностью заблаговременно, под ответственность первых секретарей обкомов и райкомов создавать из лучших людей надёжные подпольные ячейки и явочные квартиры в каждом городе, районном центре, рабочем посёлке, железнодорожной станции, в совхозах и колхозах. 6) Немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникёрством и трусостью мешает делу обороны, - невзирая на лица... Совнарком СССР и ЦК ВКПб заявляют, что в навязанной нам войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти Советского государства, о том быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение. Теперь все зависит от нашего умения быстро организоваться и действовать, не теряя ни минуты времени, не упуская ни одной возможности в борьбе с врагом. Задача большевиков - сплотить весь народ вокруг партии Ленина-Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии, для победы". Предс.. Совнаркома СССР и Секретарь ЦК ВКПб
И. Сталин Зам. Председателя Совнаркома СССР В. Молотов. 29 июня 1941
/Из Директивы Совнаркома Союза СССР и ЦК ВКПб партийным и советским организациям прифронтовых областей/
* * *
Он снова начнет подумывать об ампуле. Иоанна так и не узнает, что произошло потом, в ту ночь, когда Дени, внезапно проснувшись в своей комнате от холода, накинет халат и, выскочив в холл, обнаружит, что дверь Ганиной спальни распахнута, видимо, сквозняком. Огромное окно на улицу тоже настежь, по комнате вовсю гуляет февральская метель, а сам хозяин, босиком, в ночной рубашке до щиколоток неподвижно сидит на подоконнике. В темноте, с закрытыми глазами, заснеженный, заледеневший, но с горячими руками и такими же жаркими пятнами на щеках. Если бы не эти жаркие пятна, он бы весьма походил на привидение. Но Дени была не робкого десятка. Она стащила Ганю с подоконника, затолкала в кресло - благо, тот не оказывал сопротивления, затем захлопнула окно и принялась сушить хозяина горячим феном. Она была уверена, что тут не обошлось без наркотиков. На вопросы он упорно не отвечал, только время от времени просил, чтоб она ушла. Он вообще вёл себя, как ребёнок, в довершение всего разрыдался у неё на плече. И улыбался, и плакал. Тогда она решила позвонить врачу, приятелю Гани, живущему двумя этажами ниже, и сообщить, что "опять". Она и прежде к нему обращалась в подобных случаях. Приятель, тоже в халате, примчался через пять минут, констатировал сильное нервное потрясение, заставил Ганю выпить какую-то дрянь и уложил в постель. На его расспросы, что же, в конце концов, произошло в доме, Дени толком ничего сказать не могла. Приятель наказал ей присматривать за больным и отправился домой. Когда Дени вернулась в спальню, Ганя уже спал, как убитый. Ни утром, ни потом он не заговаривал о происшедшем. Дени, разумеется, тоже помалкивала. Вот примерно и всё, что спустя много дней узнает Иоанна о парижской Ганиной жизни и об этой метельной ночи 9-го февраля, которую он благоговейным шёпотом именовал просто "Девятое". Вся его жизнь отныне делилась на два периода - до и после "Девятого". Никогда Иоанна не дерзнёт задавать по этому поводу какие бы то ни было вопросы. Он сам как-то обмолвится, обозначив "Девятое" ещё одним словом: "ОГОНЬ". Впоследствии она встретит то же в знаменитом "Мемориале" Блеза Паскаля: "ОГОНЬ". Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, а не философов и мудрецов. Уверенность, уверенность... Радость, Мир. Бог Иисуса Христа. Забвение мира и всего, кроме Бога..." Тесный узкий путь над бездной. Одна единственно подлинная роль, вложенная самим Автором, Господином театра, в сокровенные глубины новорождённого "Я", и составляющая единственно верную инструкцию, единственный путь к Подлинному Бытию. А вокруг тысячи масок, ролей, костюмов, дорог... Господи, зачем? Ещё один великий дар. Свобода. Свобода не выбрать Тебя? Зачем? Ибо там, где нет выбора, нет свободы. Древо познания добра и зла - дар свободы. Послушание или непослушание Господину Театра. Жизнь или смерть. С рокового выбора прародителей началась история, в мир вошли зло и смерть. Выбор для каждого - осуществлять записанное в сердце или надевать маски. Лжи, стяжательства, похоти, властолюбия, гордости - имя им легион. Отвергнуть все маски, роли и вернуться к самому себе. К Замыслу, который Я вдохнул в тебя. Дух Мой, Образ Мой - единственно подлинное, бессмертное в тебе, ибо только Я Сущий, только Я есть. Тьма и смерть - отсутствие Меня. Ты выдёргиваешь вилку из источника света, и наступает тьма. Все маски и роли мира сего рассыплются в прах. Не дерзай переделывать пьесу - она написана до начала Времён, задумана Мною, а ты властен лишь ежечасно выбирать между Мною и немною. Светом и тьмой. Царство Света не может состоять из тьмы. Вернись к себе Подлинному, к Моему замыслу о тебе. Тот, кто останется лежать на подмостках, когда его время кончится, должен быть Подлинным, а не маской, вот и всё. "Я семь истинная виноградная лоза, а Отец Мой - Виноградарь; Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает, и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода". Ты отдал себя Мне, ты вернул себя Мне, ты распахнул себя Мне, и Я войду в тебя, и наполню тебя Огнём, и пошлю тебя в мир, чтобы ты, как свеча освещал миру путь ко Мне, сгорая сам Моим Огнём. Отвергнись себя, возьми крест свой и иди за Мной, - так говорю Я. Не раболепствовать миру и не владеть миром, не бежать от мира и не соблазняться им, а нести со Мною его муки, спасая мир. Гореть избрал Я тебя. Я знаю - ты пуст и холоден. Я зажгу в тебе Мой Огонь, святой жертвенный Огонь Любви, в котором ты сгоришь без остатка. И станешь Теплом, и станешь огнём, и станешь Светом, и пребудешь со Мною, ибо Я там, где Свет и Огонь. Свеча тленна, свет её - вечен. Лишь тот, кто станет светом, пробудится в Царстве Света, где нет тьмы, ибо Я пребуду во всём. "И узрят лицо Его и Имя Его будет на челах их. И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь освещает их; и будет царствовать во веки веков". /И. О, 22, 4-5/ Так или примерно так будет себе представлять Иоанна Ганино "обращение". Первые несколько "медовых" недель он будет несказанно, по-детски счастлив. Некогда безнадёжно злой, уродливый, бессмысленный и враждебный мир предстанет неким страдающим заколдованным царством, застывшим в ожидании пробуждения. Все эти биржи, выставки, визиты, галереи, презентации, переговоры, витрины, новости, авиалайнеры, такси, экспрессы, ракеты, толпы, дела, подружки и приятели, реклама, - будут просто сыпью, волдырями на теле этого больного царства. "Но продуман распорядок действий"... Будь то пустой водевиль, бытовая тягомотина, кровавая мистерия или бешеные скачки с препятствиями - вся эта сумбурная многоактная пьеса проявит свой смысл лишь когда в зале зажжётся Свет. Теперь он знал - так будет, он ещё был полон этим Светом. Ему хотелось заорать всем этим борющимся, враждующим, конкурирующим, спивающимся, блудящим, сидящим на игле, гоняющимся за франками, шедеврами, знаками отличия, бабами, министерскими портфелями, голосами избирателей, всевозможными идолами, - Да остановитесь же! Неужели не видите, что яблоки эти из воска, бриллианты - стекляшки, замки - из картона и лишь шпага у Лаэрта настоящая? Вы живёте, будто как раз всё наоборот. Почему не осознаёте своей заколдованности, болезни, безумия? Скоро упадёт занавес и наступит тьма. Кто из вас окажется Подлинным, без шутовской маски? Кто сыграет самого себя так, как задумал Творец? "Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их". /Ис. 6, 9-10/ Итак, есть Хозяин Театра, есть ты и написанная Им для тебя роль. Декорации не имеют значения, важно ещё твоё взаимоотношение с другими актёрами, которым ты должен помочь не сбиться, не нести отсебятину, а сыграть как можно ближе к тексту написанные Творцом роли. Тексты Творца - единственно подлинные, лишь его Гамлет встанет по окончании времён, все придуманные нами персонажи, все маски - всего лишь реквизит. Сыграй самого себя, то есть образ Божий в себе, замысел Божий о себе - только тогда оживёшь и станешь реальностью. Ибо только Бог есть и только в Нём возможно быть. Теперь Ганя уже не понимал, как могут они не видеть Его, Автора, присутствие Которого он угадывал теперь повсюду - в лицах, падавшем снеге, в прыгнувшей на колени кошке, в кусте гортензий в цветочной корзине. Распадающаяся, съедаемая тлением красота приобрела какой-то глубинный изначальный смысл, красоту первообраза. Розы в вазе в гостиной, которые Дени периодически меняла, уже не были для него ни розами увядающими, ни розами только что купленными и тоже обречёнными на увядание - это были розы, и всё, вне времени и пространства, вечно свежие и прекрасные, как на написанном в прошлом веке натюрморте. Ганя расколдовывал стареющие лица, представляя себе, какими они будут, когда свинцовая пелена старости расплавится в божественном огне и мир предстанет в вечной невиданной красоте Замысла. "И увидел я новое небо и новую землю: ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни не будет уже: ибо прежнее прошло. И сказал мне: свершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой". /От. 21:1,4, б/ Всё, что прежде его угнетало, раздражало, злило, вызывало теперь пронзительную всепрощающую жалость - от последней спившейся вокзальной девки до суперзвезды и премьер-министра, потому что маска изгоя ничуть не престижнее маски князя, если они служат тьме. Посеявшие временное и тленное пожнут тлен. "Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда!" /И. 6, 35/ В те первые медовые дни Ганя каждой клеткой чувствовал Его присутствие. Его Свет, в Котором проступало, обрисовывалось истинное, подлинное Огонь, Свет и Тепло. Растопить, расчистить, преобразить и воскресить себя Огнём Божественной Любви. Вся грязь, фальшь, накипь и шлаки должны сгореть. "И должно вам родиться свыше..." Муки второго рождения. Ганя снова забросит все дела. Отвергнуть себя прежнего, и прежние дела свои, и прежние картины, особенно последние, которые теперь представлялись ему грудой окровавленных бинтов. Он возненавидел и их, и прошлую свою жизнь, в которой не было Его. И лишь потом откроется Гане, что если б не было терзаний и мук той ненавистной теперь жизни, отчаянно-молчаливых криков о помощи Тому, Неведомому, не было бы и того, что в Евангельской "беседе с Никодимом" названо "Рождением свыше". "Ты сотворил нас, дабы искать Тебя, и неспокойно сердце наше, пока не успокоится в Тебе". /Бл. Авг/ Эти снобы и буржуа, так однообразно и скучно наслаждающиеся жизнью, и сошка помельче, налету подхватывающая с барского стола остатки, и скованная льдом возлюбленная его Родина, спивающаяся под тиной и корягами, закусывающая кукишем в кармане и мечтающая о "ветре перемен", - всё, что он прежде осуждал, презирал, ненавидел, что довлело над ним, угнетало и мучило, - теперь лишь взывало о помощи. Он забыл, он не мог понять себя прежнего, теперь он только хотел помочь им всем и не знал, как. Он раздавал бомжам деньги, которые те тут же спускали на наркотики, парижским Сонечкам Мармеладовым, весело обменивающим франки "сдвинутого русского" на право ловить клиентов на более престижном углу, усталым многодетным домохозяйкам из бедных кварталов, мечтающим о цветном телевизоре или входящем в моду видео. Несколько его попыток как-то с кем-то поделиться своим новым мироощущением окончились полным фиаско - в лучшем случае, его с интересом выслушивали, кивали сочувственно, чтобы тут же, вздохнув - что конечно, что-то в мире не так, что-то неладно в Датском королевстве, а может, всё не так, всё неладно - вернуться к "осетрине с душком". Или же он сразу же чувствовал, как стекленеют только что оживлённые глаза собеседника и невидимая стена отсекает его, Ганю, от заколдованного царства, о котором можно лишь сожалеть, сострадать и плакать. Умирая от счастья от ощущения Его близости, от муки, когда дано было увидеть прошлую свою жизнь в фантасмагорическом ужасе содеянного и содрогнуться в нестерпимом стыде подобно Симону Петру: "Выйди от меня. Господи, потому что я человек грешный"./Л. 5, 8/ И снова Его всепрощающая Любовь, Крест, Голгофа, обезумевшие в злом самоутверждении актёры, отвергнувшие сошедшее к ним Слово. И в их толпе, орущей: "Распни!" - он, Игнатий, с преступной своей жизнью. "Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят"... И божественное: "Свершилось", и пронзившая тьму кровавая молния Голгофы, и по-прежнему безумствующие и кривляющиеся лицедеи, забывшие, что только шпага у Лаэрта - настоящая. "Суд же состоит в том, что Свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы". /И. 3, 17-20/ Первая основная заповедь "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим," - та, что большинству человечества или вообще не даётся или даётся с невероятным трудом, отзовётся в Гане мгновенным ответным огнём. "Избранничество, рождение свыше..." - скажет отныне влюблённый в крестника отец Пётр. Теперь они часто виделись. Наступил Великий пост, первый пост в Ганиной жизни, и чем больше отходил он от всего, что прежде наполняло его дни - дел, друзей, выставок, пристрастий, чем больше молчало тело и легчало от овощных салатов и каш с оливковым маслом, которые покорно, ничему не удивляясь, готовила ему Дени, тем более тянуло его в церквушку, где собирались православные эмигранты всех волн и поколений. Русские, болгары, греки. Ганя редко с кем-либо общался, он становился обычно сбоку от алтаря за широкой колонной, где никому не был виден, а ему был виден лишь отец Пётр, тоже исхудавший, вдохновенный. Сам Ганя еще не умел молиться, и, внутренне присоединяясь к отцу Петру, прекрасному молитвеннику, летел вместе с ним на божественный огонь, изнемогая от любви и счастья. Падал, опалив крылья, и снова взлетал. Ганю потрясала уже не Его нисходящая любовь к себе - Творца к падшей твари, и не собственная самозабвенная ответная любовь - его потрясало открытие, в которое он никак не решался поверить, - что Он, Непостижимый и Всемогущественный Творец Вселенной, также жаждал ответной любви его, жалкого "мыслящего тростника". И память настойчиво подсказывала Гане моменты прошлой его слепой жизни, когда он не просто неосознанно жаждал Бога, но и слышал Его Зов, жаждущий взаимности. Это казалось невероятным, но только так объяснялась мысль, что "душа невеста Христова". Он сотворил для неё вселенную. Он воззвал её из небытия. Он подарил ей свободу. И когда она, падшая, забывшая, изменяла многократно с идолами, Он не просто продолжал любить её, но и искупил её грех божественной Своей Кровью. Продолжая прощать и жаждать ответной её любви. Ибо и в браке Небесном лишь в соединении полнота счастья... Томясь по ответной любви твари, Творец знает, что без этой ответной любви она погибнет. Ибо лишь Он - путь, истина и жизнь. А вне - смерть вечная... В любви твари к Творцу - её единственное спасение, единственный шанс. Он жаждет её ответной любви из-за любви к ней. "До ревности любит дух, живуищий в нас"... /Иак. 4, 5/ Гане казалось, что он взлетает всё выше, не по силам, ужасаясь близости к Огню и желая её. И Огонь зовёт, ждёт его, чтобы однажды в окончательном блаженном сближении сжечь дотла всё препятствующее великому вселенскому брачному пиру. Когда будет все во всём, и все будет Любовь, Свет и Жизнь. И в этом - смысл каждого бытия, каждой вложенной в сердце сверхзадачи, определенной Величайшим из режиссеров. "Сын Мой! Отдай сердце твоё Мне, и глаза твои да наблюдают пути Мои". /Пр.
23, 26/
А по вечерам, когда читались Евангельские главы о страданиях Христа, где Бог, "ставший человеком, чтобы мы обожились", униженный, оставленный учениками, преданный мучительной позорной смерти, испивший до дна чашу горькую, человеческую, вплоть до богооставленности, умирал на кресте, Ганя вдруг спросил себя: а если бы тогда победил дьявол и не было бы воскресения, и никакой надежды и награды, лишь вечная тьма после спектакля, - кого выбрал бы он, Игнатий Дарёнов, в этой земной жизни? Какой путь? И не было сомнения - с Ним, только с Ним, с Галилеянином, с Его невероятным учением. Он любил уже не только Христа- Бога, не перспективу бессмертия в Его царстве, а Христа-человека, второго Адама, преодолевшего в Гефсиманском саду смертную свою природу. "Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо меня; но не чего Я хочу, а чего Ты". /М. 14, 36/
ПРЕДДВЕРИЕ
КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
1942 г. Телеграмма о всемерном развёртывании деятельности Академии Наук. Выход в свет книги Сталина "О Великой Отечественной войне Советского Союза" на русском, китайском, английском, польском, румынском и др. языках. Проводит совещание командиров партизанских отрядов в Москве. Подготовка к защите Сталинграда. Приказ "Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии". Доклад о 25 годовщине Великой Окт. соц. революции. Благодарность колхозникам и колхозницам Тамбовской области, собравшим 400 млн. рублей в фонд Красной Армии.
"Уже на пятый день войны ЦК ВКПб и Совнарком СССР вынесли первое постановление военного времени: "О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества". В этом постановлении были определены задачи и очерёдность эвакуации. Оно немедленно вступило в силу. В первой половине 1942 года восстановление всех эвакуированных заводов в основном удалось завершить. И поистине замечательно, что уже в июле было произведено авиационной продукции в 1,3 раза больше, чем в мирные дни июня 1941 года". /В. Корнев/ Свидетельство А. Кузьмина, директора "Запорожстали": "Гитлеровцы овладели правым берегом Днепра и начали артиллерийский и миномётный обстрел завода на левом. Днём сталевары демонтировали оборудование, а ночью под покровом темноты грузили его в вагоны. Каждую ночь уходили составы на восток, 15 сентября началась отправка людей. Из цехов вывезли колосс-слябинг, уникальные прокатные станы, 8 тысяч моторов, 1800 моторов-генераторов, 57 тысяч трансформаторов - всего 18000 вагонов с оборудованием. Это был невиданный трудовой подвиг, пример гражданской доблести". Свидетельство В. Корнева: "Посёлок пустел с каждым днём. Мужчины уходили на фронт. Эвакуировались предприятия. Всё чаще наши паровозные бригады уходили во фронтовые рейсы. Возвращались из них далеко не все. Побывав в огне прифронтовых железных дорог, пропадали без вести, попадали в плен. На восток шли поезда, забитые ранеными, эвакуированными, побитой военной техникой и демонтированным заводским оборудованием. На запад двигались эшелоны с войсками, пушками, танками, авиационными бомбами, санитарными автомобилями. Невероятным, фантастическим казалось это непрерывное движение во время самых жестоких бомбежек, когда "Юнкерсы" устраивали над станцией "чёртову карусель". Грохот разрывов сливался в непрерывный рёв. Огонь взметал в небо, дым гасил солнце, а поезда шли почти бесперебойно. Побитые паровозы меняли другими, горевшие вагоны толкали под откос, под бомбами латали, штопали пути, убитых меняли живыми. И так каждый день". "За первые шесть месяцев войны было эвакуировано более 10 миллионов человек, перевезено в глубокий тыл 2539 промышленных предприятий, 2,3 миллиона голов рогатого скота". Памятка германскому солдату: "Для твоей личной славы ты должен убить ровно сто русских... Уничтожить в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девушка или мальчик... Мы поставим на колени весь мир. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки. Ты германец! Как подобает германцу, уничтожай всё живое, сопротивляющееся на твоём пути!" Гитлер о захвате Москвы: "Город должен быть окружён так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель - будь то мужчина, женщина или ребёнок - не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой. Произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и её окрестности с помощью огромных сооружений были затоплены водой". "Бои вокруг Ленинграда продолжались с исключительной ожесточённостью, но благодаря упорнейшему сопротивлению обороняющихся войск, усиленных фанатичными ленинградскими рабочими, ожидаемого успеха не было... 4 декабря предпринята отчаянная попытка ещё раз бросить армии в наступление на Москву. Наступление приостановлено после того, как не удалось захватить Тулу /ее тоже обороняли фанатичные тульские рабочие/, которая была как бельмо на глазу". /К.Типельскирх/ Из клятвы партизана: "Я, нижеподписавшийся, - член партизанского отряда, торжественно заявляю, что не дрогнет моя рука и сердце при выполнении священного долга перед Родиной в борьбе с гитлеровскими бандитскими полчищами... За поруганную землю нашу, за сожжённые города и сёла, за пытки населения и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко и беспощадно"... "Под могучими ударами Красной Армии немецкие войска, откатываясь на запад, несут огромные потери в людях и технике. Они цепляются за каждый рубеж, стараясь отодвинуть день своего разгрома. Но напрасны усилия врага, инициатива теперь в наших руках и потуги разболтанной ржавой машины Гитлера не могут сдержать напор Красной Армии. Недалёк тот день, когда Красная Армия своим могучим ударом отбросит озверелых врагов от Ленинграда, очистит от них города и сёла Белоруссии и Украины, Литвы и Латвии, Эстонии и Карелии, освободит Советский Крым, и на всей Советской земле снова будут победно реять красные знамена". /И. Сталин/ "Дорогой Иосиф Виссарионович! Мы, коммунисты Гвардейского Краснознамённого Таманского ордена Суворова III степени авиационного полка, собравшись на своё последнее итоговое партийное собрание, шлём Вам, нашему учителю и другу, пламенный большевистский привет! Двадцать пять тысяч боевых вылетов, три тысячи тонн бомб, сброшенных на врага, 23 Героя Советского Союза. Таковы итоги нашей работы. Тридцать замечательных девушек коммунистов и комсомольцев отдали свою жизнь за честь и независимость Родины. Полк доказал, что советская женщина в грозное время для Родины может мужественно, стойко и самоотверженно с оружием в руках защищать свою любимую отчизну". 800 тысяч женщин вступило в Красную Армию, триста тысяч - добровольно. "Я мечтала стать пулемётчицей... Когда случилась война, я была уже готова! Сдала на "отлично" пулемётное дело. Я попала - какое это было счастье для меня! - в Чапаевскую дивизию, ту самую, настоящую. Я со своим пулемётом защищала Одессу, а теперь защищаю Севастополь. С виду я, конечно, очень слабая, маленькая, худая. Но скажу правду: у меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я ещё боялась, а потом прошло. Когда защищаешь дорогую родную землю и свою семью, тогда делаешься очень храброй и не понимаешь, что такое трусость". /Из письма пулемётчицы Нины Орловой/ Могла ли я, простая санитарка, Я, для которой бытом стала смерть, Понять в бою, что никогда так ярко Уже не будет жизнь моя гореть. Могла ли я в плену окопных буден Понять, когда окончится война, Что никогда уже не буду людям В тяжёлую минуту так нужна.
/Юлия Друнина/
"Сталин пошёл дальше. Он создал артиллерийские армии, чего не было у немцев. Как надо вести наступление? Во-первых, авиация должна бомбить, хорошенько. Начинать она должна, потом артиллерия продолжает, дальняя артиллерия, только после этого танки, а после танков - пехота. Четыре этапа развития наступления Сталин разработал очень глубоко. Не знаю, были ли у немцев дивизии артиллерийские, у нас были дивизии, а к концу войны уже армии артиллерийские. Такая масса артиллерии, она пройдёт любой фронт". /В. Молотов/ Германская идея - господство. Российская - братство. "Мы впервые объявили миру, что не через подавление личностей иноплеменных нам национальностей хотим мы достигнуть собственного преуспеяния, а напротив, видим его лишь в свободнейшем и самостоятельнейшем развитии всех других наций и в братском единении с ними, восполняясь одна другою, привлекая к себе их органические особенности и уделяя им и от себя ветви для прививки, сообщаясь с ними душою и духом, учась у них и уча их, и так до тех пор, когда человечество, восполняясь мировым общением народов до всеобщего единства, как великое и великолепное дерево, осенит собою счастливую землю". /Ф. Достоевский/ "Соборность, всеединство не подавляют тех, кто объединяется. Каждый момент может и должен быть всеединством, а следовательно, и всеми прочими, но может только в своём индивидуальном бытии - как особая индивидуализация всеединства". /Л. П. Карсавин/ "Оправдание нации в осуществлённых ею в истории ценностях, и среди них героизм, святость имеют по крайней мере такое же онтологическое значение, как создание художественных памятников и научных систем". /Г. Федотов/ "... Я никогда ещё не видела отца таким. Обычно сдержанный и на слова и на эмоции, он задыхался от гнева, он едва мог говорить: "Где, где всё это? выговорил он, - где все эти письма твоего писателя?" Нельзя передать, с каким презрением выговорил он слово "писатель"... Мне всё известно! Все твои телефонные разговоры - вот они, здесь! - он похлопал себя рукой по карману. - Ну! Давай сюда! Твой Каплер - английский шпион, он арестован!.. "А я люблю его!" - сказала я, наконец, обретя дар речи. "Любишь!" выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову - и я получила две пощёчины, - впервые в своей жизни. "Подумайте, няня, до чего она дошла! - он не мог больше сдерживаться. - Идёт такая война, а она занята...!", - и он произнёс грубые мужицкие слова, - других слов он не находил... С этого дня мы с отцом стали чужими надолго. Не разговаривали мы несколько месяцев; только летом встретились снова. Но никогда потом не возникало между нами прежних отношений. Я была для него уже не та любимая дочь, что прежде". /С. Аллилуева/ Ещё до обращения Молотова в начале войны было обращение будущего патриарха Сергия о защите православного отечества. На деньги верующих собраны танковая колонна им. Димитрия Донского и самолётная эскадрилья имени Александра Невского. Повсюду в церквах шли молебны о победе, в церквах на захваченных немцами территориях укрывались партизаны, разведчики и раненые. Священники были возвращены из лагерей и ссылок. Знаменитый архиепископ и хирург /Войно-Ясенецкий - Лука/ прямо из ссылки был направлен в военный госпиталь. Вскоре за книгу по гнойной хирургии он получил Сталинскую премию первой степени. Свидетельствует А. Громыко: "- Вас мы хотим направить в США не на месяц и, возможно, не на год, добавил Сталин и внимательно посмотрел на меня. Сразу же он поинтересовался: - А в каких отношениях вы с английским языком? Я ответил: "Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, хотя процесс изучения сложный, особенно когда отсутствует необходимая разговорная практика". И тут Сталин дал совет, который меня несколько озадачил, одновременно развеселил и, что главное, помог быть менее скованным в разговоре. Он сказал: - А почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди Церковных пастырей? Они ведь говорят чётко на чистом английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу для совершенствования знаний иностранного языка. Я несколько смутился. Подумал, как это Сталин, атеист, и вдруг рекомендует мне, тоже атеисту, посещать американские церкви? Не испытывает ли он меня, так сказать, на прочность?.. В США в церкви и соборы я, конечно, не ходил. Это был, вероятно, единственный случай, когда советский дипломат не выполнил указание Сталина". Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви: "Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят ещё раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божией помощью он и на сей раз развеет в прах фашистскую вражескую силу... Вспомним святых вождей русского народа Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов... Православная наша церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг... Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: "Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за друга своя..." /Ин. 14, 13/ Нам, пастырям Церкви, в то время, когда Отечество призывает всех на подвиги, недостойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорчённого не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится ещё и лукавыми соображениями на счёт возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена Родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно "ради Иисуса, а не ради хлеба куса", как выражался святитель Димитрий Ростовский. Положим же души свои вместе с нашей паствой... Церковь благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь дарует нам победу". Свидетельствует протоиерей В. Швец: "Когда началась Великая Отечественная война, Патриарх Антиохийский Александр III обратился с посланием к христианам всего мира о молитвенной и материальной помощи России. Очень немного истинных друзей оставалось у нашей страны тогда. Были великие молитвенники и на Руси, такие, как иеросхимонах Серафим Вырицкий. Тысячу дней и ночей стоял он на молитве о спасении страны и народа России в тяжелейшие годы, когда страну терзали враги. Но как и в 1612г. Промыслом Божиим для изъявления воли Божией и определения судьбы и народа России был избран друг и молитвенник за неё из братской Церкви - Митрополит гор Ливанских Илия /Антиохийский Патриархат/. Он знал, что значит Россия для мира; знал, и поэтому всегда молился о спасении страны Российской, о просветлении народа... Он решил затвориться и просить Божию Матерь открыть, чем можно помочь России. Он спустился в каменное подземелье, куда не доносился ни один звук с земли, где не было ничего, кроме иконы Божией Матери. Владыка затворился там, не вкушая пищи, не пил, не спал, а только, стоя на коленях, молился перед иконой Божией Матери с лампадой. Каждое утро владыке приносили сводки с фронта о числе убитых и о том, куда дошёл враг. Через трое суток бдения ему явилась в огненном столпе Сама Матерь Божия и объявила, что избран он, истинный молитвенник и друг России, для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа Российского. Если всё, что было определено, не будет выполнено, Россия погибнет. "Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и тюрем, должны начать служить. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда - сдавать нельзя. Пусть вынесут, - сказала она чудотворную Казанскую икону Божией Матери и обнесут её крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве; затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. Когда война окончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена". "Вторгшийся в наши пределы коварный и жестокий враг, по-видимому, напрягает все свои силы. Огнём и мечом проходит он нашу землю, грабя и разрушая наши сёла, наши города... Силён враг, но "велик Бог Земли Русской", как воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придётся повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу. Над нами Покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней заступницы Русской Земли. За нас молитвы всего светозарного сонма святых, в земле нашей воссиявших..." /Митрополит Сергий Старгородский/ "В послевоенные годы открываются тысячи приходов во всех епархиях, в особенности в Белоруссии и Малороссии. Если в 1946 году Русская Церковь имела 10544 прихода, то через три года их число увеличилось почти на четыре тысячи. На Пасху 1946 года вновь начались богослужения в Троице-Сергиевой Лавре, заработали Московская и Ленинградская духовные академии, открылось 8 духовных семинарий. Центром духовного просвещения советских людей становится "Журнал Московской Патриархии". Практически перестаёт выходить антирелигиозная литература. "Снижение требований к условиям единения до одного лишь признания Иисуса Христа нашим Господом умаляет христианское вероучение до той лишь веры, которая, по слову апостола, доступна "бесам". /Из резолюции Совещания по вопросу экуменизма/. А. Голованов: "Помню, как во время войны он предлагал мне свою дачу: "Будем жить рядом, а то все говорят - великий, гениальный, а вечером не с кем чаю попить". Я отказался, а он говорит: "Бери, а то Василевскому отдам". А с Василевским у него была интересная история. Мне Александр Михайлович рассказывал, как Сталин пригласил и стал расспрашивать о родителях. А у него отец - сельский священник, и Василевский с ним не поддерживал отношений. "Нехорошо забывать родителей, - сказал Сталин, - А вы, между прочим, долго со мной не расплатитесь!" - подошёл к сейфу и достал пачку квитанций почтовых переводов. Оказывается, Сталин регулярно посылал деньги отцу Василевского, а старик думал, что это от сына. "Я не знал, что и сказать", - говорит Василевский". Свидетельствует Шарль де Голль: "...У меня сложилось впечатление, что передо мной хитрый и непримиримый борец, изнурённый от тирании России, пылающий от национального честолюбия. Сталин обладал огромной волей. Утомлённый жизнью заговорщика; маскировавший свои мысли и душу, безжалостный, не верящий в искренность, он чувствовал в каждом человеке сопротивление или источник опасности, всё у него было ухищрением, недоверием и упрямством. Революция, партия, государство, война являлись для него причинами и средствами, чтобы властвовать. Он возвысился, используя, в сущности, уловки марксистского толкования, тоталитарную суровость, делая ставку на дерзость и нечеловеческое коварство, подчиняя одних и ликвидируя других".
* * *
"Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты". /Мф. 14, 36/ Перед Ганей остро встанет вопрос - как жить дальше? Он всё более отдалялся от мира, будничная суета, разговоры уже не затрагивали его, он не знал, как себя вести, и когда однажды перед исповедью с абсолютно искренним раскаянием попросил у Дени прощения "за всё", железобетонная Дени вдруг разрыдалась, убежала в свою комнату, а наутро, не попрощавшись, бесследно исчезла. Ганя уже будет подумывать об уединенной келье в православной обители где-нибудь на Афоне, и совсем было получит на это благословение отца Петра, который от исповеди к исповеди будет повторять со вздохом: - Не любишь ты людей, Игнатий. Молись, чтобы даровал тебе Господь сострадание... И вот однажды в букинистической лавке Ганя раскроет наугад потрёпанный томик Гоголя: "Монастырь Ваш - Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для неё, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовёт сынов своих ещё крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздаётся крик её душевной болезни. Друг мой! Или у вас бесчувственное сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия. Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда из монастырей выходили монахи и становились в ряды с другими спасать её". И дальше: "Очнитесь! Куриная слепота на глазах ваших! Не залучить вам любви к себе в душу. Не полюбить вам людей до тех пор, пока не послужите им. Какой слуга может привязаться к своему господину, который от него вдали и на которого ещё не поработал он лично? Потому и любимо так сильно дитя матерью, что она долго его носила в себе, всё употребила на него, и вся из-за него выстрадалась. Очнитесь! Монастырь ваш - Россия". Через 134 года после опубликования этих строк Ганя вернётся. Самый расцвет застоя. Возвращение известного художника-эмигранта - событие достаточно редкостное и невероятное, но Гане удастся избежать публичной пропагандистской порки, передав почти всё своё имущество, включая картины, на нужды здравоохранения. Удастся выехать и прибыть тайком, по-английски. - Почему вы всё-таки возвращаетесь, Дарёнов? - проникновенно глядя в глаза, спросит его симпатяга в штатском в разговоре тет-а-тет. Что в подтексте означало: - Вы в самом деле "того" или кое-что под маской святоши вынашиваете? Ганя, положивший себе за правило, по возможности, не врать, сошлётся-таки на влияние письма Гоголя к графу А. П. T...-му, написанное 135 лет назад. Чиновник окажется малым дошлым и пошлёт за Гоголем, однако окажется, что "Выбранные места" достать не так-то просто, потому что они вроде бы при советской власти не издавались. Наконец, принесут дореволюционное издание, отыщутся нужные строчки, и чиновника это и впрямь успокоит - всё-таки документ. А когда выяснит, что Гоголь тоже был тогда "того", потому письма эти у нас и не переиздавались, концы сойдутся. Симпатяга окончательно проникнется к Гане доверием и когда, получив надлежащие подписи, Ганя снова вернётся в кабинет, то застанет его за чтением крамольных "Писем". - А издатель-то тоже по фамилии Маркс, - смущенно скажет Сергей Иванович, будто оправдываясь. "Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, то будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего безумие пред Богом". /I Кор. 3,18-19/ Ганя любил этого Сергея Ивановича, ему хотелось обнять их всех за то, что они говорят по-русски, начиная с той ночной толпы в аэропорту, всех и каждого, перебрасывающихся незначащими словами, бранящихся, галдящих, звуки родной речи лились на него блаженно-живительными струями, как на задохшуюся в полиэтиленовом пакете рыбину. Он никогда не думал, что в нём живёт, оказывается, волчий голод - по этой по-русски галдящей толпе. Его до слез умиляло, что он понимает всех, хотелось отзываться на все окрики, давать все справки, пожимать руки всем алкашам. Он вдруг осознал, что вернулся домой. Что в нескольких километрах от него еще не спит, наверное, Иоанна, сорокалетняя осенняя Иоанна. В лице какая-то вызывающе-зябкая нагота, как у сбросившей листву ветки... Такой он недавно увидел её, попавшую в кадр хроники московского кинофестиваля. Что можно из этой вот будки набрать её номер. - Я вернулся, Иоанна... И Иоанна весенняя, лихорадящая, с голубым пластмассовым кольцом, стянувшим на макушке волосы, едущая к Денису на вечерней электричке. К Денису, разделившему предназначенный им единый жизненный путь на две параллельных, как рельсы, несоединимые прямые... Несоединимые у Эвклида, бесконечно пересекающиеся у Лобачевского. И Иоанна Вечная - светлый лик за вагонным окном с летящими в синие сумерки волосами, с удивлённо приоткрытым детским ртом, то ли заглядывающая в реальность, то ли зовущая туда, к себе. По ту сторону бытия. И Иоанна Летняя, их веками разлучённые тела, неудержимо падающие в блаженную бездну друг друга, пылающее лицо Иоанны в тощем нимбе эмпээсовской подушки, её крик, будто пробивший толщу времён, будто стон разваливающегося мира, неделимой прежде бессмертной плоти, осужденной по приговору Творца на уничтожение. Тщетно пытающейся воссоединиться в наслаждении и муке, различая в сладком оборотне утраченной полноты бытия начало дробления и смерти. "И познал Адам Еву, жену свою..." Его прервавшая крик рука, неправдоподобная мягкость её губ под его ладонью, мелко задрожавшие веки под его губами. И весь тот их недолгий четырёхместный храпящий эмпээсовский рай, пропахший мандаринами, шашлыком и звёздами. Он запретит себе думать об Иоанне Летней и об Иоанне живой, осязаемой всего в нескольких километрах от гостиничного номера. Он позвонит Глебу, и когда такси помчит его на другой конец Москвы, Иоанна Вечная, со старинным кожаным шнуром в неправдоподобно длинных волосах займёт, наконец, своё место рядом, по ту сторону стекла. Он почувствует на плечах её невесомые руки и успокоится, и будет наслаждаться байками шофёра - пусть что угодно мелет, лишь бы по-русски. Жадно впитывая, прокручивая вновь в памяти знакомый серпантин московских улиц, в этот промозгло-серый октябрьский день показавшихся особенно убогими вернувшемуся из-за бугра Гане. Он будет упиваться именно этой убогостью, вначале посмеиваясь над собой ностальгия по родному болоту! Но когда шофёр остановится на кольцевой у бензоколонки, Ганя, выйдя из машины, заглядится на деревеньку неподалёку то ли за речушкой, то ли за оврагом. Неприметная стайка одноэтажных, покосившихся, с сараями вкривь и вкось да кто во что горазд, жмущихся друг к другу домишек. Дальше - поле, лес... Если отвернуться от кольцевой никаких примет времени, запах дымка и прелой листвы... Но за спиной, насколько хватает глаз - нагромождение бетонных айсбергов, и кресты антенн вместо церковных, типичный российский пейзаж. Старый и новый миры, повенчанные и разделённые кольцом автодороги. Их несходство было лишь кажущимся - и обречённую деревеньку, и многомиллионный город, и нескончаемую вереницу этих нещадно дымящих грохочущих грузовиков - всё это объединяло нечто неуловимое, какая-то всеобщая шаткость, неустроенность, призрачность бытия. Даже бетонные громады производили впечатление декорации своей однотипностью, отсутствием отличительных деталей, будто их наспех сработали на пару лет. Дребезжащие грузовики на кольцевой, казалось, вот-вот развалятся вместе с раздолбанной дорогой, всё было кое-как, всё авось да небось по сравнению с тем обильным добротно-комфортным миром, что оставил Ганя. Вместе с тем он почувствует, что именно эта неустроенность утоляет сейчас его ностальгический голод. Опять придут на ум кулик и болото. Он вспомнит первые годы "там" уже после адаптации, когда появились деньги и возможность путешествовать, вспомнит странное мистическое чувство дурного изобилия от всех этих ломящихся витрин, роскошных отелей и автомобилей, деловой нарядной толпы, бешено вращающейся в царстве неограниченных потребностей - между всеми этими офисами, биржами, супер-маркетами, банками, вернисажами, премьерами, деловыми и неделовыми встречами, адюльтерами - с весёлой обречённостью однажды запущенного кем-то волчка с его жутковатой бессмысленно-целенаправленной энергией. Смысл которого состоял, похоже, в самом процессе вращения. Он тогда с любопытством приглядывался - особенно к сильным мира сего, к баловням судьбы. Где та грань, когда потребности, блага цивилизации, раскручиваясь, превращают в раба? Где "есть, чтобы жить" превращается в "жить, чтобы есть"? Уже через несколько дней Ганю начнет раздражать нехватка тех самых благ. Скудость порабощает не меньше, чем изобилие, преодолимы они лишь индивидуально, изнутри. "Хлеб наш насущный даждь нам днесь". Самое необходимое на сегодняшний день, ибо "у завтрашнего дня свои заботы". Свободен от суеты не тот, у кого нет, а тот, кто не хочет иметь. Но тогда, глядя на убогую деревеньку на фоне унылых бетонных айсбергов, слушая громыхание разболтанных грузовиков, доносящиеся со стороны деревни переборы пьяненькой гармошки и собачий лай, вдыхая то бензиновый перегар, то печной дымок - он испытает почти физическое наслаждение именно от этого нищего пейзажа, о котором грезил в ностальгических своих снах. Равно как и о величаво-заснеженном "Севере диком" своего детства, и о Питере, сказочно прекрасном придуманном городе, будто забытом на берегу уплывшей в вечность прежней Россией и тихо умирающем под лоскутным одеялом невзрачных вывесок. "Помни о смерти", - гласит мудрость древних. Не в том ли тайна России, не в смертной ли памяти её пейзажей, будь то Шишкинский бор, или Левитановский холм "Над вечным покоем" или "На Севере диком"? "Безглагольность покоя"... Это страна всепоглощающей бури и трепетной свечи; ей органически чуждо мажорное пиршество цивилизации, здесь нет пирамид и Колизеев, ничего прочного. Здесь даже построенные на века храмы взрываются, даже мощи, как православные, так и советские, не могут обрести надёжного пристанища. Здесь душа будто помнит, что "блаженны плачущие", что на земле она в изгнании, и, пусть порой неосознанно, страстно ждёт Мессию. "Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие... должны быть, как не имеющие; И пользующиеся миром сим. как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего" /П, 1 Кор. 7, 29/ Вы, кручиною согбенные, Вы, цепями удрученные, Вы, Христу сопогребенные, Совоскреснете с Христом!