— Как прикажете. Положено — два месяца.
— А реальный, какой срок?
Я вздохнул. Какой к Хэду реальный? Кто его определял вообще? Да и разговор шёл тот ещё. Сродни прогулке по минному полю. Кто первый наступит… Спросил:
— Когда нужно?
— Ну, неделя точно будет. Может — две. Но это уже… при очень хорошем стечении обстоятельств… — он остановился почти напротив меня. Я старался смотреть куда-нибудь мимо него.
— Попробуем. На душе у меня было неспокойно. Я, наверное, морально приготовился дополучить сегодня по шее, и попытки всячески оттянуть этот момент действовали мне на нервы. Я бы сам нарвался уже, но не знал как. И не тот человек был инспектор, чтобы этого не заметить.
— Чего смурной-то такой? Что значит "смурной?". От "пасмурный" что ли? Пожал плечами. Отвел глаза.
— Ну, так не пойдёт, — лорд Джастин развернул меня к себе, вместе с креслом. — Ну-ка смотри на меня? Обиделся что ли за вчерашнее?
— Нет.
— Чего тогда? Я не знал, "чего". Просто мне было не по себе и всё тут.
— Ждал — воспитывать, что ли буду? Я встал. Он и так стоял ко мне слишком близко, а теперь нас вообще разделяло меньше метра. Нервы внутри меня вибрировали, как корабль перед стартом. Но это, почти открытое противостояние, как ни странно, и придало мне сил.
— У вас есть какие-то конкретные вопросы ко мне? Я хотел бы досмотреть документы, — сказал я твёрдо.
— Значит, всё-таки обиделся, — покачал головой лорд Джастин.
— Нет. Не обиделся. Но вы мне дали всего неделю, а объем работ очень большой.
— Вот ты какой… Запомнил, о чем говорили вчера, значит?
— Да, — сказал я. — Не всё понял, но запомнил.
— Тогда не будем больше к этому возвращаться. Садись, чай будем пить. Устал я.
Он действительно тяжеловато опустился в кресло. Я налил ему чай. Какой-то не знакомый мне сорт. Вроде надо бы успокоиться? Но напряжение не отпускало.
— Наливай себе. Я налил, сел и тоже почувствовал, что устал. От нервов всех этих, наверное. А может — последствия болезни всё ещё.
— Значит, ждал, что, как вчера будет? Я кивнул.
— Прости старика, привык с дураками разговаривать. Да и злой вчера был… Забыл уже какая хорошая в этом возрасте память… Простишь? Я кивнул.
— Правда? И посмотрел на меня так, что я и дышать как разучился. Нет, не верил я, что лорд Джастин "забыл" или "не подумал". Проверял он меня опять. И заставлял самого себя сдать. "Под роспись".
— А за что вас прощать? — сказал я. — Сам, в общем-то, виноват…
Дальше я говорил медленно, осторожно подбирая слова. И понимал, что это и есть продолжение вчерашней экзекуции. Только теперь я должен делать всё сам. И надо было делать. Нужно было говорить честно.
Только я не стану сейчас об этом рассказывать. Может быть, потом когда-нибудь. Сейчас мне и без того тошно. Единственное, что скажу, если бы Мерис узнал, куда я иду, меня бы остановили. Я же маршрут предварительный сбрасывал. Но он не узнал. Потому, что предателем
был начальник его спецслужбы, ну, тот гад толстый, он ему просто не доложил. Это я догадался сам, в процессе того, как пересказывал эту историю лорду Джастину.
— Всё-таки чего-то я в тебе не понимаю, — сказал инспектор потом, когда мы пили чай, и я вообще уже не мог никак на него реагировать. Бывает мышечная усталость, а бывает нервная. У меня на сегодня все чувства уже отказали, не работали. Инспектор говорил медленно, с интонациями хирурга, который только что зашил пациента и теперь размышлял, чего же он в нём таки не дорезал.
— У тебя куратор кто был в академии? Я сказал. Он покачал головой.
— А служил под чьим началом? Но и эта фамилия его не удовлетворила.
— Ведь есть же какой-то стержень, — сказал он. — Ну не мог простой парень с такой отсталой планеты…
— Я с генералом Макловски служил, когда его разжаловали и перевели в Северное крыло.
— Да ну? — удивился лорд Джастин. — С Колином? Вот откуда, значит, ноги растут…
— А какие ноги, можно спросить? — я уже настолько отупел, что говорил первое, что приходило в голову.
— Можно, — он усмехнулся, налил себе ещё чаю, чего-то не нашёл на столе, встал, достал из сейфа какие-то экзотианские сладости. Только по коробке и понятно было, что сладости. На вид я бы не рискнул определить. — Угощайся, — и засунул какую-то сиреневую гадость в рот. Я из вежливости тоже взял.
— Психика у тебя мальчишеская, гибкая, кажется — лепи, что хочешь, однако стержень уже есть. Учитывая происхождение и послужной список — рановато тебе
ещё. Значит, кто-то возился с тобой. Не то чтобы сильно учил, нет, но достаточно развитый человек воздействует на других, уже просто находясь рядом. Подобное в тебе — притягивается к подобному, дрянь всякая постепенно отпадает, за невостребованностью… Да пробуй ты, хорошая штука. Кемис, называется. Я взял "конфетку" в рот. Она и вправду оказалась вкусная. Не очень сладкая, с необычным запахом.
— Ешь, не стесняйся. Я фыркнул, чуть чаем не подавился. После того, ЧТО я ему о себе рассказал, чего я, интересно, мог теперь стесняться? Даже мой медик знал обо мне меньше.
— Значит, Колин… И что, ты у меня теперь будешь такой же упрямый, как он?
— А он что, тоже… — я замялся. Не все чувства погибли, однако! Назвать лорда Джастина в лицо сектантом я еще не мог.
— Чего "он тоже"? Ну-ка, ну-ка, за кого ты меня держишь? — он даже развеселился.
— Ну… — сказал я. — Это же, наверное, религия какая-то? Как у эйнитов, нет?
— по его лицу я не понимал, нравится ли ему то, что я говорю, или меня сейчас опять убивать будут. Но лорд Джастин расхохотался. Просмеявшись, он промокнул салфеткой уголки глаз…
— Как же тебе ответить, малый, чтобы окончательно тебя не испортить? Понимаешь, Бог, он, конечно, есть… А вот религий как бы и нет. Мы их придумываем. В меру недоразвитости. Когда недоразвитость немного отступает, мы просто изучаем, как устроено мироздание и ищем там своё место. Некоторые называют таких старых дураков, как я, адептами Пути. Но это — только название. Нет в нём ни какой-то особенной веры, ни объединения по религиозным признакам. Разве что дружим между собой иногда. Ну, и выделяем таких же и среди врагов. Видно их…
«Я стану бусиной на твоём запястье, Глотком воды между языком и губами…"
«…Я никогда особенно не любил стихов. Но, бывает, что в память врезаются вдруг две-три строчки. Пробую читать дальше — не то. Но эти две строки могу носить с собою всю жизнь… Написал «жизнь» и рука остановилась. Я по самым скромным меркам прожил их две. Большинство моих современников — едва дотягивает до девяноста. Нет, многие живут и дольше, но статистика плюсует всех: умерших во младенчестве, погибших в авариях и катастрофах, больных, спившихся, убитых в войнах. И тогда выходят эти самые девяносто. Да и качество жизни потом уже совсем не то, чтобы считать продолжающийся процесс за что-то серьезное. Однако омолаживаться не очень-то и бегут. И дело не только в цене вопроса. Хотя и цена, конечно, запредельная. Первое реомоложение положено делать между сорока и пятьюдесятью годами, и, если человек живёт обычной жизнью, стоит оно как раз столько, сколько он мог бы за это время заработать. И всё-таки, останавливают не только деньги. Искусственное омоложение — процесс жестокий во всех отношениях. Он напрочь выбрасывает тебя из того мира, где ты вырос. Ты теряешь социальные и семейные связи, меняешь образ жизни. И изменяешься сам — потому что в клинике с тобой будут делать такое, чего ты сам никогда бы не позволил, если бы знал, что будет так. Ты проснёшься без старых шрамов и половины привычек. (И еще долго будешь гадать — каких?) Тебя могут сделать гораздо более лояльным или возбудимым… Впрочем, штатским это не грозит, наверное. Это нашего брата, дослужившего до определенного звания, вынуждают проходить омолаживающие процедуры. И на каждого из нас сделана такая ставка, что сам ты уже не распоряжаешься ни своими нервами, ни привычками. Я понимаю — правительству жалко терять вложенные в специалиста деньги. Его и растят не меньше сорока лет. Потом еще на столько же получают совершенную рабочую машину. Лучшие специалисты — это те, которые прошли первое реомоложение. Они вооружены необходимыми знаниями и полны сил. А вот потом в этой отлаженной схеме что-то ломается. Видимо, физиология развития мозга изучена пока плохо. Мы предполагаем, что в сорок-сорок пять — человек уже «готов», и дальше он радикально изменяться не будет. Вернее, предполагали. Но человек, как выяснилось, продолжает проходить определённые этапы «взросления». Примерно в районе ста лет наступает какой-то новый кризис личности, новые функциональные изменения мозга. Мы просто не успевали заметить это. Не доживали. И вдруг начали доживать. Большинство таких вот насильственных долгожителей, как я, военные или политики. Есть немного аристократии… Когда всё началось, это проклятое «омолаживание» было делом редким и опасным. В первой, экспериментальной серии, выжило всего 22 % «подопытных человекокроликов».. Большинство принявших участие в эксперименте, находилось в положении вынужденных добровольцев. Они могли отказаться. Но это им слишком многого бы стоило. Я ведь тоже имел в своё время возможность отказаться. Очень гипотетическую возможность, которая лишила бы меня, как минимум карьеры. Впрочем, когда тебе под шестьдесят, от омоложения отказаться не легко. И первые, выжившие после этой процедуры, были, наверное, счастливы. Как и я был счастлив, снова ощутив в себе желание двигаться и подвергать тело тем же нагрузкам, какими грешат двадцатилетние. Потом, в течение примерно тридцати лет массовых серий реомоложения не
проводилось. Смертность снизить так и не удалось и, насколько я знаю, за всё это время было всего два или три случая операций с удачным исходом. Время, однако, шло. Те, кто прошёл реомоложение первый раз, приближались ко второму сроку. Медики и ученые решились на второй массовый эксперимент первого цикла, но результаты оказалась еще хуже. В это же время в мирах Экзотики, где омолаживать начали на десять-пятнадцать лет раньше, там, где первыми на эксперимент пошли именно представители правящей верхушки, решились на проведение повторного курса. Нужно знать, как воспитывают потомственных аристократов, на Экзотике, чтобы понять, что у ученых просто не было другого выхода, как рискнуть. И они рискнули. И получили вдруг очень хорошие результаты. Выяснилось, что если уж организм приспособился один раз, то, как правило, справляется и во второй, и в третий. В результате мир приобрёл столетних двуногих, которые двигались и перегоняли по мозгам кровь как двадцати-тридцатилетние. И вот тут началось. Сначала попёр позитив — тройка пошедших второе реомоложение ученых выяснила,
отчего первое омоложение давало такую высокую смертность. Дело было в основном в генетике. (До сих пор есть абсолютные генетические противопоказания для омоложения, преодолеть их не удалось). Потом возникло сразу полдюжины новых религий. Потом прошедшее второй курс реомоложения начали пропадать из поля зрения учёных и средств массовой информации. Посыпались странные слухи, на задворках Галактики стали возникать укрепленные форпосты — с нами эти люди жить уже не хотели. На Экзотике спохватились, как водится, раньше. Там сейчас пройти второй курс реомоложения имеют право только члены аристократических фамилий, причём есть масса условностей, которые должны быть и у них соблюдены. У нас эти вопросы
пытается решать генетический департамент. Решает плохо. Там до сих пор не пришли к единому мнению, какие качества личности являются абсолютным препятствием к повторному курсу. Потому что… Если называть вещи своими именами — те, кому перевалило за сто — уже не люди. Я давно уже не ощущаю себя человеком в этом мире, Анджей.
Я был во второй официальной «волне» тех, кто прошел первое омоложение, а затем второе и третье. Уже тогда раздавались голоса, что не стоит спешить делать этот процесс массовым. Что продление полноценной жизни до 80–90 лет — вполне достаточный срок. После у человека будет еще лет 40–50 активной старости, и в сумме 120–140 — не так уж и мало. Но меня тогда вообще не спросили, хочу ли я играть в эту игру дальше. Я был нужен на своём месте, и из меня медленно, но верно создавали монстра. И, наверное, создали. И я не хочу уже ничего, кроме как избавиться от этой взбесившейся твари, которая сидит у меня внутри и смотрит на мир моими глазами. Я перевожу взгляд, на твой обстриженный вчера затылок, и ты вздрагиваешь во сне. Я знаю, ЧТО тебе снится. А хочешь, ты будешь видеть совсем другой сон? Пошли они к чёрту, эти «полёты» во сне. Зачем они тебе? Где-то далеко у тебя есть дом, вот пусть он и снится.