И тут в темноте вспыхнул яркий маяк, пронзив Гхэ мучительной болью; казалось, молния поразила самого бога-Реку. Гхэ повернул и поплыл так быстро, как только мог, черпая силы из окружающей его воды.
Чернобог ласково взял Хизи за руку и подвел к краю воды. Девочка задрожала еще сильнее: неожиданно она почувствовала дремлющую силу, скрытую в озере. Оно лежало у ее ног, неподвижное, бездумное, совсем не похожее на того бога-Реку, которого Хизи знала; и все же, несомненно, это был он. Если бы Хизи хотела могущества, ей достаточно было протянуть руку, - теперь сила Реки не хлынула бы в нее помимо ее воли, как это случилось раньше. Хизи стала бы богиней по собственному выбору; но раз она не выбрала такой жребий раньше, уж точно она не выберет его теперь.
- Что я должна сделать? - прошептала она. Они с Караком отошли далеко от факелов, но Нгангата и Тзэм двинулись следом.
- Что ты затеял, Карак? - зарычал Нгангата.
- То, о чем говорил, - ответил тот. - То, ради чего мы сюда явились.
- Что?.. - снова начала Хизи, но тут что-то холодное вонзилось ей в бок, и когда она хотела вскрикнуть от боли, дыхание ее прервалось. Она с испугом и удивлением взглянула вниз и увидела руку Карака, стискивающую рукоять кинжала. У нее на глазах Ворон повернул нож в ране.
В этот момент разом произошло несколько событий. Тзэм повторил вопрос Нгангаты, делая шаг к Хизи, Нгангата быстрым движением выхватил стрелу из колчана и поднял лук, а Братец Конь и Ю-Хан с мечами наголо кинулись на Гавиала, который направил на Нгангату какую-то белую трубку. Угасающим зрением Хизи видела все это в нестерпимо ярком свете, вспыхнувшем, когда капля ее крови с кинжала Карака упала в воду: оттуда взвилась колонна белого пламени, которая словно воспламенила сам воздух.
Тут Хизи наконец по-настоящему ощутила боль, поняла, что ее поразила сталь, и не думая нанесла удар Караку.
То, что последовало за тем, ускользнуло от ее внимания; Хизи осознала только, что кинжал оказался выдернут из раны, а она сама прижала руку к боку. Карак, шатаясь, отступил, одетый голубым пламенем, а Хизи швырнуло на гальку. Она упала и покатилась, думая только о том, как быстро кровь пропитывает одежду. Ее удар нанес Караку какой-то урон: тот прижал руки к глазам.
Сердце Хизи трепетало, как крылышки колибри; всякое движение вокруг нее, казалось, замедлилось, так что она могла не спеша разглядывать детали странного танца, который исполнялся для нее одной на пороге того мрачного места, которое могло родиться лишь в воображении бога. Но ни сделать, ни сказать ничего она не могла: все ее помыслы выливались из раны в боку вместе с жизнью.
Тзэм ударил Чернобога дубинкой, и тот рухнул на гальку; в тот же момент в него вонзилась стрела. Квен Шен взвизгнула, когда меч Ю-Хана обрушился на нее, и зловещие огни колдовской силы, вспыхнувшие на кончиках ее пальцев, угасли. Братец Конь проткнул клинком Гавиала, однако Хизи видела, как свернувшаяся в аристократе змея силы распрямилась и ударила. Все нити души Гавиала устремились в белую костяную трубку, которую тот держал. Братец Конь отступил на шаг, замахиваясь для нового удара, но Гавиал змеиным движением повернулся, трубка в его руке неожиданно удлинилась, словно невероятно быстро растущий стебель травы, и проткнула старого менга. Братец Конь еще секунду стоял, потом выронил меч и упал. Хин, хватавший Гавиала за ноги, с визгом взвился в воздух, чтобы вцепиться врагу в горло.
Хизи подавила крик, стараясь отодвинуться по черным камням подальше, чувствуя, как жизнь вытекает из дыры в боку.
Свет, зажженный каплей ее крови, угасал, но Хизи хорошо видела, как Тзэм ударил Чернобога дубинкой и бил до тех пор, пока та наконец не сломалась. Нгангата кинулся на помощь девочке, но тут Гавиал повернулся, странная трубка в его руке взвилась в воздух и пронзила плечо полукровки. Нгангата охнул и упал, лук со стуком запрыгал по камням.
"Он убивает моих друзей, - вяло подумала Хизи. - Почему?"
Ей ответил Хуквоша: "Какое это имеет значение? Выпусти меня. Я им займусь".
- Выпустить тебя? - пробормотала Хизи. Все плыло у нее перед глазами. Девочка чувствовала ужасную слабость. - Хорошо.
Так она и сделала.
Хуквоша ворвался в хрупкое израненное тело с торжествующим воплем, ревом, способным потрясти небеса. Слишком долго был он связан волей то одного божка, то другого, а потом, унижение из унижений, смертных мужчины и женщины! Но теперешняя его хозяйка, раненная и наполовину лишившаяся рассудка от боли, предоставила ему свободу, и Хуквоша уж не упустит такую возможность! Перед ним раскинулся весь мир, как было в начале времен, когда темные равнины еще не озарялись помещенным Караком на небо солнцем. Какое ему дело до этих плетущих заговоры богов и их полоумного братца?
Но что-то мешало Хуквоше просто ускакать. Хизи хотела, чтобы он остановил человека с трубкой, который убил Братца Коня и Нгангату. Нет, впрочем, это не так: старик начал возиться со своим барабаном, хоть пальцы и плохо слушались его. Но ведь ему, Хуквоше, безразличны и старый менг, и желания Хизи... Бык напряг мускулы, чтобы рвануться на простор, но тут на него напали - острие трубки-копья Гавиала пронзило его шкуру. Ярость Хуквоши затмила доводы рассудка. Он кинулся на человека... Нет, не человека - лемеи, одного из этих подлых полубогов-колдунов! Опустив к земле голову с грозными рогами, Хуквоша подумал: "Ничтожное существо, ты пожалеешь об этой своей ошибке!"
Первый же удар подбросил тщедушное тельце в воздух и ударил о камень стены. Ливень яростной энергии обрушился на Хуквошу, невидимые руки протянулись к его пылающей сердцевине, и будь у твари время, она могла бы добиться успеха; но бык намотал на рога бессмертные душевные нити и вырвал их, лишив Гавиала всего могущества. Мотнув головой, огромное животное отшвырнуло в сторону искалеченные останки.
Когда Хуквоша повернулся, перед ним оказался Карак, нависший, словно пожиратель падали, над телом Тзэма. Бог казался очень недовольным.
- Хизи, - прорычал он, - какая глупость! Ты зря тратишь свою кровь, пойми! Ведь это же единственное, что может его убить!
- Моя кровь? - рявкнул Хуквоша.
- Ты его убьешь и займешь его место, Хизи! Ты не умрешь, ты превратишься в богиню. Но ты не должна больше мне противиться. - На лице Карака появилось жестокое выражение. - Да твое сопротивление и не имеет уже значения.
Хуквоша снова нацелил рога и собрался напасть на врага, но тут его охватила внезапная слабость. Он вдруг заметил рану в своем боку и попытался рукой зажать ее в смутной надежде остановить льющуюся кровь, гадая, куда делись рога, копыта и все его могущество.
- Хуквоша... - начала Хизи, но Карак протянул невозможно длинный коготь и оторвал от нее Хуквошу. Одним движением бог растерзал огромного быка в клочья мерцающего света и швырнул их в воду. Ворон устремил на то, что осталось - на нее, Хизи, - горящий взгляд одного птичьего глаза.
- Ну а теперь, дитя, что касается твоей крови... Я ведь хочу тебе добра. Река все-таки должна существовать в мире. Просто это может быть не обязательно Брат.
Хизи попятилась, но вся сила быка куда-то исчезла.
- Я не хочу быть богиней, - прошептала девочка, словно пытаясь объяснить ребенку совершенно очевидную вещь.
- У тебя нет выбора. Только его собственная кровь может убить Брата а тобой мы сможем управлять. Той же ошибки, что и с ним, мы не повторим. Пожалуй, Балати незачем и знать о случившемся - как только ты окажешься на месте Изменчивого... - Карак сделал шаг вперед.
- Не торопись так! - рявкнуло нечто, поднявшееся из воды.
Перкар заставил себя разжать затекшие пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в гриву Свирепого Тигра. Сделать это было нелегко: менгский жеребец продолжал скакать по узкой спиральной тропе - если и не тем же бешеным галопом, что по лесу, то и не спокойной рысью. Споткнуться тут ничего не стоило, но Свирепый Тигр то ли не понимал этого, то ли просто не обращал внимания. Перкар знал, что скоро ему понадобится гибкость пальцев, - понадобится для того, чтобы в последний раз стиснуть рукоять Харки. Поэтому он выпутал руки из густых черных прядей, еще крепче обхватив бока коня ногами, и с мрачным юмором вспомнил выражение лиц воинов Карака, когда они со Свирепым Тигром вылетели из чащи, промчались сквозь их строй и ринулись в бездну.
Интересно, далеко ли еще вниз им спускаться? Наверху наступила ночь, и Перкар не мог больше разглядеть устье туннеля; не мог он судить и о том, какой путь уже проделал.
Перкар вспомнил, как въезжал когда-то в Балат, - казалось, с тех пор прошли века. Неужели это он был таким гордым, таким заносчивым, таким самоуверенным? Теперь такое представлялось невозможным. Входя в подземелья горы, он был просто мальчишкой, полным мечтаний и идеалов, с великими - до небес - надеждами. Когда же он вышел оттуда, он чувствовал себя старым, обманутым, усталым. Много дней прошло прежде, чем в его душе снова засияли первые лучики веселья. Одним из таких лучиков оказался Братец Конь, скрывающийся на острове посреди Изменчивого, другим - Гай, вдова из окрестностей Нола, открывшая ему, что наслаждение возможно не только в объятиях богини. Но в конце концов только Хизи вернула ему настоящую радость жизни.
Почему он никогда не признавался в этом? Уж не потому ли, что предпочел бы заставить ее тоже нести бремя вины за совершенные им преступления, вместо того чтобы просто наслаждаться ее обществом?
От этой мысли волосы зашевелились на голове Перкара, и он впервые с тех пор, как началась их безумная скачка, поторопил Свирепого Тигра. Как это ни было невероятно, жеребец действительно поскакал еще быстрее, хотя Перкару и казалось, что такое невозможно. Он вспомнил с внезапной дрожью песню, которую когда-то пел Предсказатель Дождя, - по крайней мере пытался петь на родном языке Перкара, чтобы юноша понял. По-менгски песня текла плавно, один слог незаметно переходил в другой. На языке скотоводов она стала отрывистой, но сохранила свою силу: как раненый, но не поверженный воин.
И ежели враг твою жизнь отнимет,
Жеребец огнедышащий, братец названный,
Пускай он бежит, и ползет, и никнет,
Но вся моя жизнь ему смертью станет.
Я стану ветром, грозою, тенью,
Стрелою стану, кинжалом, словом.
И устрашится само отмщенье,
Себе показавшись детенышем слабым.
Когда мертвым паду я в открытом поле,
И над телом моим отпируют вороны,
И когда мои кости развеются пылью,
Стану мстить за тебя, о мой братец кровный.
Кочевник мстил бы за коня, как за родича, - такова древняя воля Матери-Лошади, чья кровь течет в менгах и их скакунах. Не сделает ли конь того же для своего всадника? И не поможет ли ему в этом богиня-Лошадь?