- Император подумывает о том, чтобы закрыть ее и даже замуровать вход, - библиотека стала в последнее время источником слишком многих неприятностей.
- Замуровать библиотеку? - Гхэ молча отхлебнул кофе, позволяя скрытой угрозе дойти до старика. На лице Гана отразилась ярость, но он быстро взял себя в руки. - Я понял, - сухо ответил он.
- Может быть, только временно, до твоего возвращения. - Гхэ все не поднимал глаз от кофейной чашечки. - И я слышал разговоры о том, что некоторые имена перестанут быть запретными в столице, а некоторым изгнанникам позволят вернуться.
Теперь Ган кивал головой: ему предложили на выбор сладкий пряник и горькую гнилую грушу. Уже не один десяток лет семья Гана находилась в изгнании, и лишь страстная любовь к библиотеке удерживала его самого в Ноле. Одновременная угроза закрыть библиотеку и обещание восстановить в правах его клан - могучее сочетание...
- Ни один кошелек не велик настолько, чтобы сделать из меня шлюху, почти неслышно ответил старик, прикрыв глаза, чтобы скрыть их гневный блеск.
- Я передал тебе слова императора, его угрозу и его обещание, прошептал Гхэ. - Теперь послушай меня. Я люблю Хизи, учитель Ган, и знаю, что ты тоже ее любишь. Ты однажды помог ей, несмотря на страшную опасность для тебя самого и всего, что тебе дорого. Теперь помоги мне прийти Хизи на помощь. Когда мы ее найдем, обещаю тебе - клянусь тебе - действовать так, как она захочет. Император желает вернуть ее в Нол, но я стремлюсь к другому: к тому, что будет для нее наилучшим. И по крайней мере нужно предупредить ее о том, что затеяли жрецы. Это самое малое, что мы должны сделать.
- Ты лишился рассудка. Весь этот город безумен, город, снящийся в кошмаре жестокому, вечно спящему богу.
- Что должны означать твои слова? Не хочешь ли ты сказать, что предпочел бы заменить этот мир на такой, каким вообразишь его ты сам? Если так, тебе пора перестать лишь читать книги и сделать что-нибудь. Поедем со мной, учитель Ган!
Старик впервые поднес к губам кофейную чашечку, и Гхэ ощутил мгновенную перемену в нем - страх и неуверенность исчезли. На их месте появилось... Новые способности Гхэ были сродни нюху, и он достаточно часто чуял страх, чтобы научиться распознавать его. В Гане же появилось что-то, чего Гхэ не знал.
- Мне нужны некоторые книги. И еще карты.
- Ты волен посетить в сопровождении солдат библиотеку. Они помогут тебе унести оттуда все, что может понадобиться. Значит, ты согласен? Я могу доложить об этом императору?
- Можешь сказать ему, что я поеду с тобой.
- Я сообщу об этом капитану корабля, когда он появится здесь.
- Ты не командуешь отрядом?
- Ты же сам сказал, благородный Ган, что столь низкорожденный, как я, не может возглавить посылаемый императором отряд. Командовать будет аристократ. Но мы с тобой будем им руководить, не правда ли?
Ган не ответил. Вместо этого он, пошатнувшись, поднялся с подушки.
- Я хотел бы теперь собрать свои вещи.
- Конечно. Император выражает тебе свою благодарность.
- Не сомневаюсь.
- И я тоже благодарю тебя. - К удивлению Гхэ, в голосе его прозвучала искренность, не вызвавшая сомнения даже у него самого.
Солнечный свет заливал улицы расплавленной медью, заставлял жарко блестеть отполированные ногами сотен поколений камни под ногами Гана. В последний раз, когда старик шел этим путем, он тоже собирался сесть на корабль, чтобы помочь Хизи добраться до его родичей, живущих в Болотных Царствах, а потом в далекий Лхе.
Теперь, оглядываясь назад, Ган понимал, что тот план был неудачен. Не только потому, что он провалился - на корабль напали те самые императорские гвардейцы, которые сопровождали его сейчас, - но и потому, что в Лхе жрецы легко нашли бы Хизи. В пустыне Менг выследить кого-то не так легко.
Сначала долгие недели, а потом и месяцы Ган ожидал смертного приговора, уверенный, что в неразберихе, сопутствовавшей побегу Хизи, его, наверное, заметили. Если императору известно, что было предпринято для спасения его дочери, он наверняка знает и кто все организовал. Но приказа об аресте так и не последовало, и его старая голова осталась на тонкой шее, иногда казавшейся слишком тонкой для такого веса, как оставалась все эти шестьдесят три года. Сейчас же снова было похоже на то, что голова Гана не очень крепко держится на плечах.
Если бы ему не грозила такая ужасная опасность, Ган мог бы даже посмеяться над тем, как глубоко недооценивают старого библиотекаря император и его слуги. Они уверены, что дворцовые интриги столь запутаны, столь глубокомысленны, что можно распоряжаться любым человеком, словно пешкой для игры в "на". Может быть, друг другом они подобным образом и манипулируют, но он - ученый. Он видит их насквозь, его не обманут все их жалкие уловки. Пусть пока еще не все детали ему ясны, но под тонким покровом лжи Ган видел контуры чего-то, что явно не было благородным порывом придворного, пользующегося милостью императора, как это пытались ему представить.
Кто такой Йэн? Этого Ган не знал, но уж точно не купеческий сын. Его выговор, хоть и мог обмануть невнимательного слушателя, совсем не соответствовал роли. Его попытка казаться скромным подчиненным выглядела бездарным притворством, за которым нетрудно было разглядеть высокомерие. До сих пор все это не имело значения, и Ган просто не тратил силы ума на то, чтобы выделить важные зависимости. Но со времени появления Йэна в библиотеке после бегства Хизи, после всех его вопросов, после интереса, проявленного к Большому Храму Воды, Гану пришлось заново обдумать все, что он знал об этом молодом человеке. А поставив такую задачу перед своим разумом - все еще очень чувствительным инструментом, - Ган ясно понял, что Йэн притворялся с самого начала. Его намерением всегда было оказываться рядом с Хизи. Значит, весьма вероятно - почти несомненно, - что именно Йэну поручили за ней следить, что именно Йэн тогда ее выдал, а теперь пытается загладить свой промах, благодаря которому Хизи удалось бежать. Раз так, то Хизи и правда в большой опасности. Утверждение Йэна, что эта опасность исходит от жрецов, было, наверное, ложью - если только отряд, который возглавляет молодой человек, жрецами же и не послан. Это было бы логичным заключением: в конце концов, следить за детьми императора поручали обычно убийцам-джикам, принадлежащим к жреческому ордену. Однако сейчас Гана сопровождают императорские гвардейцы, а невозможно допустить, что император и жрецы станут действовать совместно хоть в чем-нибудь.
Хоть в чем-нибудь... Кроме, пожалуй, необходимости заточить одного из Благословенных. В этом, и только в этом император и жрецы единодушны. Может быть, они знают что-то неизвестное Гану насчет силы и способностей Хизи, что заставляет извечных противников объединить усилия.
"Значит, - размышлял Ган по дороге ко дворцу, минуя все более роскошные строения, выстроившиеся вдоль улицы, - лучше исходить из того, что император и жрецы преследуют одну и ту же цель, но только я знаю, где может находиться Хизи".
Поэтому и придумана вся эта замысловатая история, в правдивости которой его пытались убедить. Что ж, кое в чем убедить его удалось. Если он будет противиться, они могут найти какой-то способ принудить его рассказать обо всем, что он знает. Если же притвориться, будто он обманут этой жалкой выдумкой, может быть, удастся сделать что-нибудь. Что-нибудь...
Но что?
После ухода Гана Гхэ остался сидеть в каюте. Ему хотелось выйти из тесного помещения, почувствовать под ногами надежную палубу, взглянуть на матросов, с которыми предстоит отправиться вверх по Реке. Но сейчас жрецы уже наверняка учуяли: что-то готовится. Гхэ прекрасно знал, как пристально следят за дворцом глаза и уши храма, и беготня и приготовления, погрузка припасов на один из императорских кораблей не могли не заставить насторожиться подозрительных жрецов. Если же они заметят его, то сразу поймут, в чем дело, и какой бы предлог для отправки отряда ни придумали во дворце, это жрецов не обманет. Поэтому-то император и приказал Гхэ не покидать каюты, пока корабль не окажется достаточно далеко от Нола.
Решение было мудрым, поэтому Гхэ подчинился, и вместо того, чтобы следовать своим желаниям, занялся изучением того мирка, что окружал его в настоящий момент. Этот мирок состоял из апартаментов на корме корабля, напоминающих снаружи роскошный и просторный особняк.
Внутри же видимое величие оказывалось иллюзией, хотя расположение кают было таким же, как комнат во дворце. Дверь отведенного Гхэ помещения вела на лесенку, идущую на палубу, но был и еще один выход в нечто похожее на дворик, узкий и тесный; несмотря на это, он выполнял ту же роль, что и дворцовые дворики: позволял свежему воздуху проникать в каюты, особенно те, что располагались позади остальных и не имели дверей, ведущих на палубу. Всего оказалось четыре помещения, подобных его собственному, - довольно просторных, устланных яркими коврами с подушками на них, с пуховыми перинами на кроватях. Было еще две больших каюты с нарами, где могли разместиться по десять человек.
Все это находилось на корме под верхней палубой, так что полом помещений служило дно корабля; еще несколько более тесных, предназначенных для матросов и солдат кубриков располагалось на носу. Между носовыми и кормовыми постройками палуба была приподнята, образуя закрытое помещение для груза.
Гхэ обошел все каюты, разглядывая, какая где мебель, как в них проникнуть в случае необходимости, намечая пути возможного отступления. Он всегда предпочитал знать, как покинуть любое помещение. В одной из больших кают, как оказалось, имелась закрытая на задвижку дверца, ведущая в забитый припасами трюм, который тянулся вдоль всего корабля между двумя "домами" на носу и корме. После минутного размышления Гхэ сбросил свою дорогую мантию ее он получил в свое распоряжение вместе с каютой, - оставив только набедренную повязку и шарф на шее, и нырнул в темный проход. К роскошной одежде из тонких тканей он не привык, а потому боялся запачкать ее, пока будет обследовать корабль.
Гхэ с любопытством оглядел трюм. Свет проникал сюда сквозь два открытых люка и через отверстия, предназначенные для стока дождевой воды. Около люков суетились матросы, торопясь погрузить остающиеся припасы. Хоть в этом и не было особой нужды, Гхэ постарался не попадаться им на глаза; он бесшумно пробирался между ящиками и мешками, разбирая надписи на них: продовольствие, канаты, разнообразные товары, чтобы по пути, если возникнет необходимость, можно было торговать. Где-то здесь также были, как знал Гхэ, связки стрел, запасные клинки, одежда и обувь, необходимые в холодном климате. Отдельно хранились тщательно упакованные зажигательные снаряды для катапульты; сама она была установлена на верхней палубе и готова обстрелять любое вражеское судно.
Лошадей еще не погрузили на корабль, и Гхэ осмотрел пустые стойла, гадая, как такие крупные животные вынесут заточение: в тесном помещении им пришлось бы стоять сгрудившись, не имея возможности сделать и шага. Эта часть трюма не имела крыши, но в жаркую погоду над стойлами натягивался полог. Сквозь холст проникало достаточно света, и хотя пол был чисто выскоблен, Гхэ ощутил слабый острый запах животных. Он нашел фальшборт, который откидывался, чтобы можно было погрузить и выгрузить лошадей, и отметил его в памяти для собственного возможного использования.
Гхэ представлялось, что отряд хорошо снаряжен. Пять десятков пеших воинов, по большей части отборных императорских гвардейцев, тридцать всадников, он сам - инженер, капитан корабля - кем бы он ни оказался, и Ган. Да, с такой силой придется считаться... но, с другой стороны, что он знает о предстоящем пути? С какими опасностями могут они столкнуться? Нужно будет расспросить Гана и матросов, которые уже плавали вверх по Реке. Хоть Гхэ и рассказывал Хизи о своих воображаемых путешествиях, на самом деле он никогда особенно не удалялся от городских стен.
Пожалуй, можно вызвать древнего владыку, живущего в его теле, и кое-что у него узнать. Гхэ мог в какой-то мере общаться с захваченными духами, не давая им силы, но чтобы получить ясные ответы, нужно было позволить им говорить его языком. Хотя теперь Гхэ мог по собственному желанию в любой момент вызвать или прогнать духа, ему все еще очень не нравилось слышать собственный голос, бормочущий помимо его воли. Нет, пожалуй, он отложит разговор с покойным императором до того времени, когда выяснит все, что можно, у живых.
На корабле произошла какая-то перемена: долетавшие до Гхэ тихие звуки песни, под которую работали матросы, и топот ног по доскам палубы сменились тишиной, потом смутно донесся говоривший что-то голос.
"Должно быть, это мой капитан", - подумал Гхэ. У него уже не раз мелькала мысль, что все это может оказаться хитро задуманным трюком, что император таким образом намерен избавиться от опасного чудовища. В подобном повороте событий было бы больше смысла, чем в предложенной Гхэ затее. Чтобы ему позволили, как пауку, прятаться в роскошной каюте императорского корабля, отдавать приказы отборным императорским гвардейцам? Слишком многое со времени его воскрешения было окрашено в серые и синие цвета ночного кошмара. Даже в моменты побед и ликования его внезапно охватывал ужас, стоило лишь вспомнить, что на самом-то деле он мертв. Сейчас как раз настал один из таких моментов: в легком исполнении его желаний таилась злая насмешка. Уличный мальчишка из Южного города на императорском корабле...
Гхэ пошел на страшный риск и считал, что ему удалось выиграть. Он должен был в это верить после того, как кошмар достиг своей вершины в Храме Воды. Снова вернувшись из небытия, очнувшись в водах канала, прячась от заполонивших город жрецов и джиков, отправленных для его поимки, Гхэ понял, что без могущественной поддержки он обречен. В новой схватке с тем существом, что держит на цепи самого Шакунга, первого императора, он проиграет. Гхэ был не единственным чудовищем в Ноле, самым сильным из них он тоже не был. Только сам император - тот союзник, с помощью которого есть надежда одолеть жрецов храма, и Гхэ знал, что или склонит его на свою сторону, или погибнет.
Однако царствующий Шакунг был человеком, а не только воплощением бога, живым человеком, с естественным для живого человека отвращением к таким чудовищам, каким стал Гхэ. Может быть, император и намеревается послать отряд на поиски дочери, но без участия чудовища.
Если так, то уничтожить Гхэ ему следовало во дворце, потому что здесь, на поверхности Реки, вампир находился в расцвете силы. Даже голод, грызущий внутренности, теперь стал еле заметным, всего лишь мелким неудобством, легко преодолимым. Это было удачно, потому что на корабле всего с восемью десятками человек на борту он не мог бы насытиться, не вызвав подозрений.
Поэтому Гхэ почти без колебаний бесшумно вернулся к дверце, ведущей в каюту, открыл ее и вошел.
- Уж не корабельная ли это крыса? - промурлыкал тихий голос. Голос женщины. Гхэ резко повернулся, удивляясь себе: как мог он оказаться столь неосторожным?
Женщина стояла перед ним и, забавляясь, разглядывала полуодетого Гхэ. Уголки ее полных чувственных губ слегка приподымала улыбка, на узком лице сверкали глаза, полные веселья, любопытства и, пожалуй, жестокости. Волосы, заколотые гребнем, были черными, но, в отличие от типичных для аристократок, не прямыми, а слегка вьющимися, как и волосы самого Гхэ: обычный признак низкого происхождения.
Одежда женщины, однако, говорила о другом. Хотя и лишенное показной роскоши, ее платье было сшито из джеба - ткани, похожей на шелк, но гораздо более редкой и драгоценной, доступной лишь для членов царствующей семьи.
- Ну? - спросила она, и Гхэ только теперь осознал, что ничего ей не ответил. - Что заставляет тебя прятаться в моей каюте? И что это за вид набедренная повязка и шарф? Какая-нибудь новая мода, о которой я еще не слышала при дворе?
- Ах, - начал Гхэ, чуть ли не заикаясь, - прости меня, госпожа. Если ты передашь мне мою мантию, я оденусь.