— 23 сентября 1999 года, — сказала Люба.
— Как? Уже? Не может этого быть!
Он вдруг побежал назад, на поляну, где только что лежал ничком, потом куда-то вбок, потом снова назад, при этом все время размахивал руками и выкрикивал:
— Подонки! Негодяи! Ничтожества!..
— Да вы успокойтесь! — не выдержала этой сцены Люба. — Пойдемте со мной, я вас козьим молочком напою, отдохнете с дороги, чего тут, в лесу-то, душу надрывать?
Незнакомец еще раз оглянулся по сторонам, словно соображая, есть ли у него другой какой-нибудь выход, и, убедившись, что другого выхода нет, поплелся за Любой. Всю дорогу он что-то бубнил себе под нос, мотал головой, всплескивал руками и даже пару раз нехорошо выругался. Одним словом, неизвестный страдал.
Час спустя в маленькой однокомнатной квартире на последнем этаже крайней к лесу пятиэтажки сидели женщина Люба и ее лесной незнакомец и пытались выяснить, что к чему. Люба сняла козью кофту и платок и оказалась довольно молодой женщиной со светлой косой, тут же упавшей ниже пояса. Незнакомец, видимо, никогда такой косы не видевший, на секунду задержал на ней удивленный взгляд, но тут же и отвернулся. Сама Люба показалась ему некрасивой, какой-то уж слишком простой. Первым делом она налила гостю чашку теплого парного молока и сказала:
— Вот, попейте, это утреннее, самое полезное.
Коза Машка, привязанная на балконе, высунув морду между прутьев, внимательно следила за собиравшимися на Большой Свалке собаками.
Звали незнакомца Гога то ли Гоша — он как-то невнятно произнес, а фамилия… Вот фамилию он, оказывается, совсем забыл, но это ничего, утешала Люба, он вспомнит потом, сейчас главное не это, а то, что он вернулся.
— Не вполне, не вполне, — говорил Гога-Гоша, ерзая на табуретке. — Есть у вас карта?
Люба нашла в шкафу старый школьный атлас, отыскала нужную страницу.
— Вообще-то наш город на карте не обозначен, но это где-то здесь. — Она ткнула пальцем в невидимую точку.
Он взглянул с опаской и даже присвистнул:
— Мама родная! Так это ж край света! Ну подонки, ну негодяи!..
Люба вздохнула сочувственно, мол, что ж поделаешь, и подлила в чашку теплого козьего молока:
— Вы пейте, пейте, пока не остыло.
Он пил маленькими жадными глотками и украдкой оглядывал комнату. Комната была чистенькая, уютная, все в ней было расставлено и разложено строго по своим местам, нигде ничего не валялось и не висело, но что-то между тем странное было в этой комнате, а что — он еще не мог понять.
— Я вас не задерживаю? Вам, наверное, на работу пора? — спросил он, будто желая поскорее остаться один.
— На работу? Вы сказали «на работу»? — И она снова тихо засмеялась. — Какая еще работа! Вы что, с Луны свалились? Ах, ну да, конечно… Нет-нет, не беспокойтесь, ни на какую мне работу не надо. Вы лучше про себя расскажите, вы случайно не москвич?
— А разве вы меня не узнали? — удивленно спросил Гога-Гоша.
Люба виновато покачала головой: нет, она не узнала его. Может, если он вспомнит свою фамилию, тогда и ей будет легче припомнить…
— Это странно, что вы меня не знаете, — обиженно сказал Гога-Гоша. — До того, как я… как все это со мной случилось, меня довольно часто показывали по телевизору, практически каждый день, я был уверен, что меня все знают. Я… (тут он опять попытался вспомнить свою фамилию и опять не смог).
— Значит, вы действительно из Москвы! — всплеснула руками Люба. — Из самой Москвы! Даже не верится…
Он наконец понял, что странного было в этой комнате — в ней отсутствовал телевизор, а он, оказывается, все это время, сам того не понимая, искал его глазами. Впрочем, в комнате не было и обычной для городских квартир мебели. Кроме стоявшего посередине стола, накрытого самотканой скатертью, и двух табуреток, на которых они сидели сейчас с Любой, у одной стены стоял высокий узкий шкаф, очень старый, под завязку набитый книгами, а у другой — топчан, застеленный шерстяным пледом. Пол в комнате тоже был деревянный, добела вычищенный, и лежали половики, сплетенные косичками из старых простых чулок. По стенам развешано было всякое рукоделие — вышивки гладью и крестиком, аппликации из кусочков шерсти и сухих цветов, у окна же стояла какая-то непонятная штука, накрытая длинным вышитым полотенцем. Люба перехватила его взгляд и сказала:
— Это прялка.
— А почему у вас нет телевизора?
Она пожала плечами:
— А зачем? Света же все равно нет.
— Как нет? Совсем? — насторожился Гога-Гоша.
— Совсем, — печально сказала Люба. — Но вы не бойтесь, у меня лампа есть керосиновая и пара свечей еще осталась, на вечер хватит. Вы лучше расскажите, как там все было с вами? Куда они вас утащили, что они с вами делали?
Он хотел было ответить, но вдруг замер, с ужасом понимая, что с этой минуты, как Люба задала свой вопрос, он ничего не в состоянии вспомнить, ничего совершенно.
— Что, забыли напрочь? Я так и думала, — сказала Люба, слегка разочарованная. — Возможно, они стерли эту информацию из вашей памяти. Типичный случай. Не вы первый, не вы последний. Я, знаете ли, немного занималась этой проблемой, когда наш институт космических исследований еще… а ладно, не будем об этом. Вам надо отдохнуть, прийти в себя. Хорошо бы сейчас ванну горячую, да вот воды нет.
— Что, никакой? — снова напрягся Гога-Гоша.
— Никакой, — спокойно ответила Люба.
— А как же…
— Да как! За водой на ручей ходим, там у нас родник бьет, вода чистая-чистая, а греем во дворе на кострах. Ничего, привыкли.
Он наморщил лоб, что-то соображая:
— А до ближайшего города сколько отсюда?
— Километров пятьсот.
— Машину нанять можно где-нибудь?
— А бензин? — спросила Люба.
Он сидел на табуретке обескураженный и чувствовал себя гадко. Какая-то незнакомая женщина, какой-то Тихо-Пропащенск, черт знает где находящийся, сам он, неизвестно зачем свалившийся сюда, в эту странную квартиру без телевизора, но с козой… И потом эти неприятные провалы в памяти и главное — уже 99-й год на исходе! Он вдруг засуетился, снова стал косить глазом по углам:
— Мне надо срочно позвонить в Москву! У вас, конечно, нет телефона. У вас ничего нет. Как вы тут живете, я вообще не понимаю.
— Так и живем, — вздохнула Люба. — А позвонить можно только из мэрии…
— Ах, у вас есть мэрия? Замечательно. Проводите меня туда немедленно.
— Но… нас туда не пустят. Туда никого не пускают.
— Это меня не пустят? — Гога-Гоша возмущенно надул щеки и опять стал похож на кого-то, но Люба опять не успела сообразить на кого, как он уже с шумом выдохнул и обмяк, как резиновый мяч, из которого спустили воздух. — Да они сочтут за честь, да я… Пусть только попробуют меня не пустить!
Люба строго на него посмотрела и сказала: