- Тут... посеяно ..
- Все равно, брат, - и посеянное и непосеянное, - сказал, выпрямившись, весело глядя на него, Хоня В голосе его было что-то удивительно доброжелательное, товарищеское.
Василь заметил, как возле них быстро увеличивается толпа. Бабы, мужики, дети, злорадные, сочувствующие, просто любопытные.
- Все, брат Василь, под одну гребенку! - весело посочувствовал Хоня.
- Нет такого закону! - Василевы губы обиженно дрожали. - Чтоб отрезать! Да еще то, что посеяно! .
- Не надо было сеять, - с мстительной резкостью заявил Миканор.
Плосковатое, поклеванное оспой лицо было нетерпеливым и недовольным: лезут тут со всякими выдумками, задерживают. Победно напомнил:
- Сказано было- не сей!..
Миканор собрался уже идти к землемеру. Как бы давал понять: рассуждать тут не о чем. Василя резкость, нечуткость его разозлили. Вмиг ожили упрямый азарт, горечь давней стычки, когда пахал. Сразу исчезла слабость, обиду сменили озлобленность, упбрство.
- Не дам! - крикнул он. - Не ваше!
- Отойди! - тихо и как-то пренебрежительно сказал Миканор. Будто перед ним был не Василь, не хозяин, а козявка.
Это еще прибавило упорства.
- Не пойду! Не отдам!
Откуда-то появилась мать: "Васильке!. " Вечно не вовремя появится! Он раздраженно оттолкнул плечом:
- Ат!..
- Уступи, Васильке!
- Не дам! - закричал он Миканору. - Моя земля!
На поклеванном оспой лице Мйканора была та же пренебрежительная самоуверенность. Будто гордился своею силой.
Будто издевался над его бедой.
- Земля - народная, - заявил Миканор. В голосе его послышалось снова мстительное злорадство.
- Моя!!!
Василь закричал, не помня себя от обиды, от яростного упорства. Он чувствовал, что сила все-таки на стороне Мйканора, что надежды у него, Василя, почти никакой, что, как видно, не добьется ничего. Но это теперь не только не расслабляло, а, странно, укрепляло решимость. Земля, которую он любил и прежде, теперь была ему дороже, чем когдалибо. Дороже всего, даже себя самого. Дороже особенно потому, что он чувствовал: вот-вот она уйдет из-под его ног.
Уже уходит. Он теперь готов был ради нее на все. Неспособный уже рассуждать, он, как стоял, уперся лаптями в борозду, закричал:
- Не пущу!!!
Они стояли лицом к лицу. Люди - любопытные, тревожные, возбужденные следили за ними. Толпились почти кругом, почти вплотную, только Чернушка немного поодаль.
Чернушка тоже следил, с сочувствием, с жалостью, с мукой на лице. Один из двоих был спокоен, презрительно-самоуверен другой - отчаявшийся от беды, от бессилия.
- Уходи по-хорошему! - уже нетерпеливо - не просил, а приказывал Миканор.
- Не пойду! - заявил Василь тише, но с прежней одержимостью. С неколебимой твердостью.
- Василько! - вцепилась в Василя мать, но он как бы и не заметил ее. Смотрел только на Мйканора. Не сводил глаз.
Миканор сделал шаг, уверенно взял его за плечо. Хотел оттолкнуть его. Василь будто только и ждал этого.
- А-а, ты так!
Он оторвал от себя руку матери, какой-то дико радостный, не помня уже, что делает, внезапно ринулся на Миканора. Схватил за грудки.
- А-а, ты... так!..
Он натянул поддевку на груди Мйканора, так что Миканору трудно было шевельнуть плечами. С силой рванул на себя. Миканор, почти касаясь его подбородком, увидел ослепленные и радостные, полные злобы глаза, искаженное ненавистью, жаждой мщения лицо. Миканор уперся в Василеву грудь руками, стараюсь оттолкнуть его, но Василь не дался. Вдруг он толкнул Мйканора с такой силой, что тог едва устоял.
Все это произошло в какое-то мгновение, - к Василю и Микаиору сразу же подскочили Хоня, Алеша, еще несколько человек. Василя ухватили за руки, за шею, за воротник свитки. Но и сообща едва оторвали от Мйканора.
Он все рвался из крепких рук, запаленно хрипел, норовил вырваться. Бросал на Мйканора свирепые, мстительные взгляды.
- Василько! Ошалел совсем! - горевала, бегала вокруг сына и тех, кто его держал, мать. Обхватила руками голову, запричитала в отчаянии, во весь голос.
Миканор, разозленный, немного растерянный, переводил дыхание, вытирал ладонью пот. Стараясь держаться с достоинством, плюнул нарочито спокойно, как бы пригрозил:
- К-кулацкая душа!.. Контра!..
Дятлиха, хотя и голосила горестно, приметила Миканоров взгляд, бросилась, упрашивая, умоляя:
- Не сердись на него, Миканорко!.. Ты же старший, поспокойнее! Ошалел он совсем! Не помнил он, что делал!..
- Напомним, чтоб не забывался! - с угрожающим намеком бросил Миканор и подался от толпы.
Дятлиха мелко, торопливо засеменила около него. Со стороны было видно: просила Мйканора не сердиться...
- Напрасно ты ето, братко! - весело говорил Василю Хоня, казалось, только обрадованный этой стычкой. - Решили, братко! Решили, - значит, кончено!..
- Что ж, тебя одного обходить?! - как бы растолковывал Алеша.
Василь невидяще водил глазами, дышал прерывисто, но уже не вырывался. Стоял какой-то ослабевший, увядший, будто безразличный ко всему. Вдруг снова беспокойно повел глазами, рванулся недовольно, пытаясь освободиться. Его не стали удерживать, выпустили из рук. Он минуту постоял как бы в раздумье. Потом тяжело пошел через полосу от людей.
Шел ссутулясь, втянув голову в плечи. Лапти увязали в рыхлую пахоту, топтали, вминали в землю стебли озими.
Так же тяжело и безразлично потащился чужим полем.
Мать вскоре догнала его, засеменила рядом. Что-то говорила ласково, успокаивающе.