Тон, которым были произнесены эти слова, сразу же насторожил меня.
— Я еще не видел сегодняшней «Глоб», — ответил я.
Он передал мне газету через стол. Я внимательно просмотрел первую страницу. Там, прямо под изгибом, мне бросился в глаза заголовок, заставивший сразу же испытать покалывание в животе. Он гласил:
«Федеральные власти закрыли инвестиционный фонд». Под ним мелким шрифтом было напечатано: «Активы фонда «Фёрст коммонуэлс» заморожены ККЦБ».
Фонд «Фёрст коммонуэлс» — это маленькая инвестиционная фирма в Бостоне, распоряжавшаяся всеми моими деньгами. Хотя фонд и носил претенциозно громкое название, по своим размерам он был совсем крошечным, управлялся одним моим знакомым и обслуживал всего полдюжины клиентов. В нем хранились, по сути дела, все мои сбережения, и он ежемесячно переводил с них проценты в погашение закладной.
Я получал их до сегодняшнего утра.
Богачом, как Стирнс, я не был. Отец Молли оставил после себя совсем немного наличных, несколько сертификатов и облигаций на предъявителя, да дом в Александрии, который и так был заложен и перезаложен. Оставил он еще один курьезный документ, подписанный им и заверенный у нотариуса. В нем Молли предоставлялось полное и безоговорочное право распоряжаться всеми его средствами как внутри страны, так и за границей, согласно действующему законодательству, и прочее, и прочее… Подробности этого завещания только засорили бы ваши мозги, поскольку они относятся к праву, регулирующему владение недвижимостью и имуществом. Я назвал документ курьезным неспроста, поскольку Молли, будучи единственной живой наследницей Харрисона Синклера, автоматически получала право распоряжаться наследством. Для этого никаких завещаний и других бумаг не надо. Ну да ладно, может, Синклер по своей натуре был чрезвычайно предусмотрительным человеком.
Мне же лично он оставил один-единственный предмет: первое издание мемуаров директора ЦРУ Аллена Даллеса «Искусство разведки» с дарственной надписью автора. На авантитуле книги было написано: «Хэлу с глубочайшим восхищением. Аллен». Ну что ж, посмертный дар Синклера довольно приятен, но вряд ли его можно считать богатым наследством.
Когда несколько лет назад умер мой отец, в наследство мне осталось немногим более миллиона долларов, которые после уплаты налога сразу же сократились наполовину. Всю оставшуюся сумму я перевел, в «Фёрст коммонуэлс», маленькую компанию с хорошей репутацией. Главу компании Фредерика Осборна, или попросту Дока, я знавал с давних времен, сталкиваясь по разным юридическим делам, и он всегда производил на меня впечатление проницательного, неглупого человека. Кажется, это Нельсон Олгрен сказал: «Никогда не ешь в месте, называемом «У Момса», и никогда не играй в карты с парнем по имени Док». И сказал он так, когда еще на свете не было управляющих фондами.
Может, кое-кого и заинтересует вопрос: а почему такой прохиндей, каким меня все считали, вложил все свои деньги в одно место — ведь яйца в одной корзинке не носят. Да, по правде говоря, я и сам не раз задавал себе этот вопрос и до сих пор продолжаю ломать над ним голову. Ответ, как мне представляется, содержится в двух фактах. Во-первых, Док Осборн был все же моим другом и у него была безупречная репутация. Поэтому мне казалось, что наводить о нем справки — излишнее дело. А во-вторых, я всегда считал свое наследство чем-то вроде курицы, несущей золотые яйца, и не трогал вклад, довольствуясь процентами, поскольку получал приличное жалованье. Ну и еще я считал, что люди, имеющие дело с деньгами, о своих собственных деньгах не пекутся, как говорится, у сапожника дети вечно бегают без сапог.
Почувствовав, как подступает тошнота, я выронил вилку. Быстро прикинув в уме, я сразу же понял, что ежели не выцарапаю свои деньги у «Фёрст коммонуэлс», то немедленно обанкрочусь — мой заработок, каким бы изрядным он ни был, не мог покрыть выплаты в погашение закладной. В данный период, когда в Бостоне спрос на недвижимость был вялым, я просто не мог продать дом, разве только с немыслимым убытком.
Кровь бурно запульсировала у меня в висках. Я взглянул на Стирнса.
— Помогите мне выпутаться, — робко попросил я.
— Бен, извини, но не могу, — ответил Стирнс, разжевывая яйцо.
— Что это все значит? Я в этих делах ни черта не понимаю, вы же знаете.
Он отпил кофе и со стуком поставил чашку на блюдце.
— А это значит вот что, — вздохнув, начал он разъяснять. — Денежки ваши теперь заморожены вместе со счетами всех других клиентов фонда «Фёрст коммонуэлс».
— Но кто их заморозил? Кто имеет на это право? И для чего?
Я бегал глазами по репортажу в «Глоб», пытаясь ухватить смысл написанного.
— А Комиссия по контролю за ценными бумагами — ККЦБ, вот кто. Ну и еще аппарат Федерального прокурора в Бостоне.
— Заморожены, — тупо пробормотал я, сам не веря в случившееся.
— В офисе прокурора США много не говорят, там объявили лишь, что предстоит расследование.
— Расследование чего?
— Они сказали мало чего, только что-то насчет нарушений постановлений и законодательства по вопросам ценных бумаг. Сообщили также, что разморозить счета можно не ранее чем через год, да и то в зависимости от исхода расследования, которое проведет ККЦБ.
— Заморожены, — снова повторил я. — Боже ты мой. — Я провел ладонью по лицу. — Ну ладно. А я могу что-то сделать?
— Не можете, — резко ответил Стирнс. — Ничего вы не можете, кроме как ждать результатов расследования. Я, конечно, могу попросить Тодда Ричлина переговорить с одним его приятелем из комиссии, но, боюсь, все будет напрасно (Ричлин работал у нас и знал все тонкости финансового дела).
Я взглянул через окно на улицы города, кажущиеся совсем малюсенькими с высоты тридцатого этажа, на котором мы сидели: зелень публичного сада казалась зеленым мхом игрушечной железной дороги, хорошо просматривались великолепное трехполосное Коммонуэлс-авеню и тянущееся параллельно ей Мальборо-стрит, на которой я жил. Если бы у меня был синдром самоубийцы, лучшего места, чтобы выпрыгнуть, не сыскать.
— Ну ладно, пошли дальше, — попросил я.
— Комиссия по контролю за ценными бумагами и министерство юстиции, действуя через офис федерального прокурора в Бостоне, прикрыли «Фёрст коммонуэлс» по подозрению в связях с торговцами наркотиками.
— Наркотиками?..
— Да, поговаривают, что Док Осборн некоторым образом замешан в отмывании денег наркомафии.
— Но я-то ведь не имею никаких дел с тем дерьмом, куда вляпался Док Осборн!
— А на это всем наплевать. Помните, как федеральные власти накрыли тогда крупную брокерскую контору Дрекселя Бернхэма по учету векселей? Они буквально вломились в помещение, на всех надели наручники и опечатали двери. Я вот что хочу этим сказать: если вы сможете проникнуть в офис «Фёрст коммонуэлс» через год, то найдете там окурки сигарет в пепельнице, недопитый кофе в чашках и все такое прочее.
— Но клиенты Дрекселя ведь не потеряли же свои вклады.
— Ну и что из этого? Возьмем филиппинца Маркоса или иранского шаха — они в свое время умудрились прихватить все свои денежки и получать по ним солидные проценты — на благо старого дядюшки Сэма.
— Прихватить все свои денежки, — механически повторил я.
— На дверь «Фёрст коммонуэлс» в буквальном смысле повесили замок, — продолжал между тем Стирнс. — Федеральные судебные исполнители захватили все компьютеры, все записи и документы, конфисковали…
— Ну, а когда же я смогу получить свои деньги?
— Может, годика через полтора вы и сможете с превеликим трудом выцарапать свои денежки, а может, понадобится еще больше времени.
— Ну а что же, черт побери, мне теперь делать?
Стирнс с шумом выдохнул воздух и сказал:
— Вчера вечером я встретился с Алексом Траслоу.
Затем, обтерев губы салфеткой, он как бы между прочим добавил:
— Бен, я бы хотел, чтобы вы выкроили время и переговорили с его коллегами.
— У меня нет ни минуты свободной, Билл, — ответил я. — Извините, не могу никак.
— Алекс мог бы положить вам для начала свыше двухсот тысяч долларов в год только за урочные часы, Бен.
— Да у нас не меньше полдюжины юристов с моей квалификацией. Даже более опытных.
— Ну не во всех же областях, — заметил Стирнс и откашлялся.
Я понял, что он имел в виду, и сказал: