Он нагнул свою короткую пику и гаркнул:
— В атаку!
Не дожидаясь, последуют ли за ним остальные, он спрыгнул с балки, расправив крылья, и бросился на Авину. Но воздух оказался разреженным, и он выбрал не совсем правильный угол. Дулулик ударился в поручень, и Авина врезала ему по голове томагавком. На его удочку клюнуло около двадцати, некоторые из них совершили тот же промах, что и командир, и ударились в ограждение. Остальные были встречены оружием двенадцати уцелевших защитников, стоявших плечом к плечу, спина к спине, шестеро в одну сторону, шестеро в другую.
Остальные дулулики стали потихоньку выбираться из отверстий, через которые пришли. Улисс положил спичечный коробок в карман и побежал на помощь своим людям. Он поспел как раз вовремя, подобрал копье и вонзил его в ближайшего летучего. Выжившие после последней атаки четыре дулулика упорхнули прочь Все было кончено.
О Боже, как они устали! Один из вуфеа вдруг осел на пол и умер. Но Улисс велел троим заделать дыру в газовом баллоне, а остальным вернуться в гондолу. Они не заснут, пока “Голубой дух” не окажется в землях нешгаев!
Экипаж ушел на поиски пробоин, нашел четыре, но остальные обнаружить не смог. Корабль поплыл в низких слоях атмосферы. Это был единственный путь увеличить скорость: отсутствие ветра. Но зато на рулевых и штурманов легла громадная нагрузка. Им пришлось плыть между стволами и ветками, под ветками, среди переплетений лиан и веток, иногда с трудом протискиваясь между ними. Отойдя на девять миль от дерева, дирижабль приземлился на травянистой равнине и окончательно развалился.
Уцелевшие выбрались из-под неуклюжей громадины, вытащили свои пожитки, после чего Улисс поджег корабль, дабы быть совершенно уверенным, что тот не попадет в чужие руки. Он не желал, чтобы дулулики узнали, как строить дирижабли.
Остатки экипажа двинулись по равнине к горам, по другую сторону которых лежала страна нешгаев. Остальные корабли давно ушли вперед. Их двигатели, работая против ветра, устали, и корабли смогут вернуться, только когда растительные моторы восстановят силы.
Через два дня путники увидели гигантский силуэт корабля.
— Это за нами! — обрадовалась Авина.
Вскоре заговорило радио корабля. К Улиссу обратился Кафби, офицер врумау.
— Нам надо немедленно возвращаться, Повелитель. Вся страна по колено в крови: царит полный хаос. Пока мы отсутствовали, рабы и врумау восстали против нешгаев. Часть земель в руках нешгаев, другую удерживают рабы. Мы успели уйти, остальные корабли разрушены нешгаями. Мы за тобой, Повелитель. Рабы и врумау ждут, что ты поведешь их к победе. Они говорят, ты бог людей и явился из незапамятных времен, чтобы освободить их, избавить мир от слоноголовых чудовищ.
Улисс вздохнул. Очень скоро об этом услышит Дерево, если уже не услышало. Оно созовет дулуликов, соберет орды народов, живущих на его ветвях, и ударит, пока люди и нешгаи режут друг другу глотки. Если бы только люди оставили эмоции, пока не победят своего главного врага! Но разумные существа не следуют холодной логике, во всяком случае, не всегда. Они живут в маленьких, темных кельях времени.
— Правитель и высший священник убиты, — продолжал Кафби. — Теперь правит Шегниф, Великий Визирь. Его силы засели во дворце, и до сих пор мы не в состоянии его взять.
Все осталось, как прежде. Улисс все это знал. За ним стояло двадцать миллионов лет крови, ужаса и страданий, и, казалось, сколько ни живи, будет то же самое.
Он стоял на огромной равнине рядом с Авиной, ее хвост легонько ударил его по правой ноге, она возбужденно следила за маневрами корабля.
— Мой Повелитель, а что мы будем делать, когда победим нешгаев?
Он потрепал ее по пушистому плечу.
— Мне нравится твой оптимизм. После того как победим, а не если, верно? Не представляю, что бы я без тебя делал.
На секунду в его груди что-то екнуло. Сколько раз ее могли убить, и по его вине.
Бессмысленно рабам и врумау жертвовать собой, чтобы вырезать всех слоновоголовых. Было бы куда лучше заключить перемирие и построить общество, в котором не существуют рабы и хозяева, а нешгаи и люди равны между собой. “Мы нуждаемся друг в друге для борьбы против Дерева, — думал Улисс. — Нам нужно искать компромиссы, Авина. В них нет ничего позорного. Наоборот, сила разума в компромиссах”.
— Рабы и врумау жаждут мести, — сказала Авина. — Они страдали сотни лет! Теперь им хочется сполна рассчитаться.
— Я понимаю, — кивнул Улисс. — Но страдания со временем забудутся, особенно если мы дадим взамен светлое будущее.
— Поможем? — спросила Авина.
— Попробуем. В мое время старые враги забывали обиды и оскорбления и становились друзьями.
— Мой Повелитель! — сказала Авина, и ее бедро коснулось Улисса, хвост хлестнул по его ноге, а глаза широко раскрылись. — Потом ты скажешь о компромиссе с Деревом. Нашим древним врагом. Пожирателем!
“Как знать, — подумал Улисс. — Если разум плоти может договориться с другим, то почему бы не сделать то же с разумом растения? Как знать?..”
Если бы Жюль Верн мог заглянуть в будущее, скажем, в 1966 год, он бы заерзал в брюках. А если — в 2166 год? О!
Ан и Саб, великаны, в поте лица зарабатывают ему на хлеб.
Оторванные куски медленно поднимаются сквозь дурман сна. Огромный пресс давит бездонные виноградины для демонического причастия.
Он, словно простак Симон, удит в своей душе — ведерке для Левиафана.
Он стонет, наполовину просыпается, поворачивается (внутренний пот образует океаны) и снова стонет. Ан и Саб, упираясь спинами, вертят каменные колеса, тонущие в душе, бормоча: “Уф… Ух… тьфу…” Глаза ярко-оранжевые, словно у кота в чулане, зубы — округлые, белые цифры черной арифметики.
Ан и Саб — два простака Симона — основательно вешают метафоры саги, того не сознавая.
Навозная куча и петушиное яйцо: вверх взлетает василиск, громко кричит один раз, а потом еще дважды — в кровавом потоке восхода:
— Я встал и готов к битве!
Клич несется дальше и дальше, пока тяжесть и высота не пригибают его к земле, словно веточку плакучей ивы или соломенную тростинку. Одноглазая рыжая голова заглядывает в кровать, и лишенная подбородка челюсть ложится на ее край. Затем, разбухая, она скользит по нему в сторону и вниз. Одноглазо поглядывая туда и сюда, она обнюхивает пол и направляется к двери, оставленной открытой по недосмотру нерадивых стражей.
Громкий ослиный крик, раздавшийся с середины комнаты, заставляет его повернуть назад. Это кричит трехногий осел — Валаамов мольберт. Холст на мольберте — овальный плоский кусок светящегося пластика, особым образом подготовленный. Холст семи футов высотой и восемнадцати дюймов толщиной. Внутри картины — кусок, который надо завтра закончить.
Эта картина в равной степени и скульптура. Фигуры образуют горельеф, закругляются, поблескивают в падающем на них свете и в свечении самого пластика. Такое впечатление, что свет заставляет фигуры появляться и исчезать, становиться на время сочнее, а затем тускнеть. Свет — бледно-красный. Это цвет утренней зари и крови, смешанной со слезами, цвет чернил на торцах сочащегося холста.
Это произведение из серии о Псе: “Постулаты Пса”, “Воздушная схватка Псов”, “Дни Пса”, “Солнечный Пес”, “Перевернутый Пес”, “Пес собирает ягоды смерти”, “Вцепившийся Пес”, “Лежащий Песик”, “Пес в правом углу”, “Импровизация на тему Пса”.
Сократ, Бен Джонсон, Феллини, Сведенборг, Ли, По и Гайавата шумят в “Таверне Русалки”. Дедал смотрит в окно на вершину крепостной башни Кнососа и протягивает ракету этому ослу, своему сыну Икару, чтобы реактивная сила помогла в его знаменитом полете. В углу скорчился Ог, сын Огня. Он налетел на клык саблезубого тигра, выцарапывая бизона и мамонтов из заросшей плесенью штукатурки. Барменша Афина склонилась над столом, уставленным ради таких дорогих гостей нектаром и солеными крендельками. Позади нее Аристотель, напяливший козлиные рога. Он приподнял Афине юбку и поглаживает ее зад. Пепел от сигареты, свисающей с его застывших в сладкой улыбке губ, падает Афине на юбку, которая уже дымится. В дверях, ведущих в курительную комнату, нализавшийся Батмен поддается долго сдерживаемому желанию и начинает склонять Чудо-Мальчика к греху. В другом окне видно озеро, по поверхности которого идет человек. Тускло-зеленое сияние обрамляет его голову. Позади него из воды торчит перископ.
Пенис обвивается вокруг кисточки и начинает рисовать. Кисточка — маленький цилиндр, прикрепленный одним концом к шлангу, убегающему внутрь куполообразной машины. Из другого конца цилиндрика высовывается сопло. Его сечение может быть уменьшено или увеличено вращением колесика на цилиндре. Краска вырывается из сопла, ее цвет и желаемый оттенок устанавливается также при помощи двух других колесиков на цилиндре.
Похожий на маленький хоботок, он яростно создает новую фигуру слой за слоем. Потом до него доносится слабый аромат пыли, он роняет кисточку и выскальзывает за дверь и — вниз, по наклонной стене большого зала, рисуя одно за другим безногих существ и надписи, которые можно прочесть, но невозможно понять. Кровь в нем пульсирует в одном ритме с жерновами Ан и Саба, чтобы напитать и напоить горячекровную рептилию. Преграда, резделяющая неподвижную плоть и устремившееся вперед желание, пышет жаром.
Он стоит, и маленькая кобра поднимается и покачивается в соответствии с его желанием. Пусть света не будет! Пусть будет ночь, подобная клоаке. Быстрее, мимо комнаты матери, поближе к выходу. Ах! Тихий вздох облегчения, воздух, со свистом вырвавшийся через вертикальный плотно сжатый рот, говорит о том, что узник все-таки вырвался в Страну Желаний.
Дверь архаична — в ней есть замочная скважина. Быстрее! Вверх через замочную скважину и дальше — на улицу! Одна-единственная фигура вдалеке: молодая женщина с фосфоресцирующими серебряными волосами, будто просящая, чтобы ее догнали.
Скорее — на тротуар, по улице и обвиться вокруг ее лодыжки. Она смотрит на него с удивлением, а потом — со страхом. Он это любит. Слишком быстрая уступка — не по нем. В навозной куче все-таки нашлась жемчужина.
Вверх, по ее нежной, словно ушко котенка, ноги, кругом, еще раз кругом и… скользнуть в ущелье паха. Ласкаться к нежным завиткам волос и потом, испытывая танталовы муки, перевалиться через чуть заметную выпуклость низа живота, шепнув: “Хэлло” в рупор пупка, чуть нажать на него, чтобы, оттолкнувшись, скользить по винтовой лестнице вверх — вокруг тонкой талии, и робко сорвать быстрый поцелуй с каждого упругого соска. Потом опять — вниз, чтобы совершить победное восхождение на венерин бугор и водрузить на нем свое знамя.
О, упоительное табу, священная преграда! Там, внутри, — ребенок, которого предусмотрительно начала формировать эктоплазма. Падение, яйцо… и начинается содрогание плоти, торопящейся подтолкнуть счастливого микро-Моби-Дика, обгоняющего миллионы и миллионы других своих братьев, выживших в борьбе.
Хриплые звуки наполняют комнату. Горячее дыхание холодит головку. Он в испарине. Сосульки покрывают опухающий фюзеляж, и он провисает под их тяжестью, кругом клубится туман, ветер свистит среди распорок, элероны и рули высоты покрылись льдом, и он быстро теряет высоту. Но… выше, выше! Где-то там в тумане — Венусберг. Тангейзер, уйми своих проституток, пошли сигнальную ракету — я сорвался в пике.
Дверь в комнату матери открыта. В овальный дверной проем втиснулась жаба. Ее горло вздымается и опадает, словно кузнечные меха, беззубый рот широко открыт. Хайло! Раздвоенный язык вылетает изо рта, пытаясь вырваться на свободу. По телу проходит судорога протеста. Две волосатые лапы сгибаются и завязывают бьющееся, сопротивляющееся тельце в узел.