— А вот и Мариам бен Юсуф из Египта, женщина цвета эбенового дерева, о которой ты мне говорил. Твой Сатурн — высокий, царственный и холодный. А эта парящая, крутящаяся, разноцветная новомодная шляпка — ее нимб? Кольца Сатурна?
— Она прекрасна, и она была бы превосходной матерью для моих детей, — вздыхая, говорит Чиб.
— Аравийский шик. Но твой Сатурн имеет две луны — матушку и тетушку. Чичероне! Ты говоришь, что она была бы хорошей матерью? А какой женой? Она интеллигентна?
— Она не менее остроумна, чем Бенедиктина.
— Значит, глупа. Хороший выбор. Откуда ты знаешь, что ты влюблен в нее? За последние шесть месяцев ты был влюблен в двенадцать женщин.
— Я люблю ее. Вот и все.
— До следующего раза. Можешь ли ты по-настоящему полюбить что-нибудь, кроме своих картин? Бенедиктина собирается делать аборт, да?
— Нет, если я отговорю ее от этого, — говорит Чиб. — Сказать по правде, я ее больше не люблю. Но она носит моего ребенка.
— Дай-ка я взгляну на твой пах… Нет, ты все-таки мужчина. На минуту я даже засомневался, достаточно ли ты ненормален, чтобы иметь ребенка.
— Ребенок — это чудо, способное поколебать секстильон язычников.
— Ты стреляешь из пушки по воробьям. Разве ты не знаешь, что дядюшка Сэм готов вырвать собственное сердце, лишь бы сократить прирост населения? Где ты жил все это время?
— Мне надо идти, дедушка.
Чиб целует старика и возвращается в свою комнату, чтобы закончить последнюю картину. Дверь все еще отказывается признать его, и он вызывает правительственное Бюро ремонта только для того, чтобы ему ответили, что все техники сейчас на Народном Фестивале. Флаги и воздушные шары колышутся на искусственном ветру, поднятом ради такого случая, а у озера играет оркестр.
Дедушка смотрит на него в перископ.
— Бедный дьяволенок! Его боль — это моя боль. Он хочет ребенка, а внутри у него все разрывается, потому что эта бедная чертова Бенедиктина собирается убить его дитя. Часть этого мучения, хотя он и не понимает этого, в том, что он осознает себя в этом неродившемся человечке. Его собственная мать сделала бесчисленное количество абортов. Боже милостивый, он мог бы быть одним из них, еще одним ничем. Он хочет, чтобы его ребенок имел свой шанс. Но тут я не в силах помочь ему. И есть еще одно чувство, которое он разделяет со всем человечеством. Он знает, что должен подлаживаться под эту жизнь, чтобы его не сломали. Каждый думающий мужчина или женщина знает это. Даже невежи и недоумки понимают это в глубине души. Но ребенок — это прекрасное создание, этот незапятнанный Белый Лист, несформировавшийся ангел, вселяет новую надежду. Может быть, это дитя вырастет здоровым, уверенным, рассудительным, несебялюбивым. “Мой ребенок будет не таким, как я или мои соседи”, — гордая, но вполне понятная родительская клятва. Так думает и Чиб, и он клянется, что его ребенок будет совсем другим. Но, как и все прочие, он просто морочит себе голову. У ребенка один отец и одна мать, но триллионы родственников. Не тех, которые живы, но и тех, которые умерли. Даже если Чиб убежит в джунгли и воспитает ребенка сам, он передаст ему свою неосознанную самонадеянность. Ребенок вырастет с убеждениями и воззрениями, о которых отец даже и не будет подозревать. Кроме того, детство, проведенное в изоляции, наложит на него неизгладимый оттенок. Итак, забудь о создании нового Адама из своего замечательного, возможно, одаренного ребенка, Чиб. Если он вырастет хотя бы наполовину здравомыслящим — то это потому, что ты дал ему свою любовь и воспитание. И он будет удачлив в общении с другими, и это будет также лишь благодаря правильной комбинации генов. Это будет значить, что твой сын или твоя дочь родились с любовью и стремлением бороться.
Дедушка говорит:
— Я разговаривал давеча с Данте Алигьери, и он рассказал мне, каким адским вместилищем глупости, неверия и повсеместной опасности было шестнадцатое столетие. А девятнадцатое столетие оставило его задыхающимся от ярости, тщетно пытающимся подыскать подходящие бранные слова. При взгляде же на наш век у него так подскочило давление, что мне пришлось впрыскивать ему транквилизатор и отправить обратно на машине времени в сопровождении заботливой сиделки. Она была очень похожа на Беатриче и поэтому должна была обеспечить ему тот уход, в котором он нуждался — может быть.
Дедушка посмеивается, вспоминая, как серьезно маленький Чиб воспринимал его рассказы о гостях из времени, таких знаменитых, как Навуходоносор, король Травоедов, Самсон, Великий Любопытствующий бронзового века, бич филистимлян — Моисей, который украл Бога из обветшалого закона своих отцов и всю жизнь боролся против обрезания; Будда, первый Битник; Сизиф, получивший передышку после того, как вкатил на гору камень; Андрокл и его приятель, Трусливый Лев, из страны Оз; барон фон Рихтгофен, Красный Рыцарь Германии; Беовульф, Аль-Капоне, Гайавата, Иван Грозный и сотни других.
Прошло то время, когда дедушка тревожился, решив, что Чиб мешает фантазию с реальностью. Он страшно не хотел говорить мальчику о том, что он выдумывал все эти удивительные истории лишь для того, чтобы оживить странички истории. Это было бы все равно что сказать ребенку, будто Деда Мороза не существует.
А потом, когда он осторожно, издалека стал признаваться в этом своему праправнуку, то заметил плохо скрытую улыбку на его лице и понял, что тот давно догадывается об этом. Чиб никогда не обманывал себя и воспринял его признание без особого потрясения. Поэтому они долго смеялись над собой, и дедушка как ни в чем не бывало продолжал рассказы о своих гостях.
— Машин времени не существует, — говорит дедушка. — Нравится тебе это или нет, Чибби, ты должен жить в своем собственном времени. Машины работают на заводских уровнях в полной тишине, нарушаемой лишь редкими голосами несчастных изгоев. Гигантские трубы засасывают с морского дна воду и придонный ил и автоматически подают их на десять производственных уровней Лос-Анджелеса. Там эти осадки преобразуются в энергию, а затем — в пищу, питье, медикаменты и предметы материальной культуры. За стеной города почти нет ни животного мира, ни сельскохозяйственных угодий, но зато существует сверхизобилие для всех. Искусственное, но в точности копирующее настоящее. Да и кому какая разница? Больше нет ни голода, ни нужды, разве только среди добровольных беглецов, скитающихся по лесам. А пища и все прочие товары развозятся по дорогам и распределяются среди обладателей пурпурных. Пурпурные. Эвфемизм. Проживание на Мэдисон-авеню, к которому прибавилось высокое значение королевских и поистине божественных прав. Заслуженно возродившееся.
Другие столетия сочли бы нас горячечными больными, хотя мы и имеем блага, им недоступные. Чтобы противостоять текучести населения, отсутствию родного очага, мегаполисы были разделены на микрогорода. Человек мог жить всю свою жизнь на одном месте без необходимости куда-нибудь выезжать, чтобы получить то, что ему необходимо. Вследствие этого вновь возродился провинциализм, местный патриотизм и враждебность к людям со стороны. Отсюда кровавая вражда банд подростков разных микрогородов. Непрерывные злые сплетни. Стремление каждого быть как все. В то же время житель маленького городка имеет экран стерео, который позволяет ему видеть события в любой точке земного шара. И существуют отличные программы, хотя и перемешанные с пропагандой и всякой другой дрянью, что, по мнению правительства, идет на пользу людям. Человек может получить звание доктора философии, не выходя из дома. Пришло новое Возрождение, взлет искусств, подобный тому, что был в Афинах Перикла, городах-государствах Италии Микеланджело или Англии Шекспира. Парадокс. Куда больше неграмотных, чем было в мире за всю его историю. Но также больше и грамотных. Ораторы классического Рима говорили то же самое о времени Цезаря. Мир эстетики порождает сказочный запретный плод. Но, конечно, и другие фрукты.
Чтобы ослабить провинциализм и заодно сделать невозможной междоусобную войну, проведена в жизнь политика всемирной гомогенизации. Добровольное переселение части народа на новое место. Это были заложники мира и братской любви. Те граждане, которые не могли прожить дома на получаемые пурпурные или считали, что на другом месте им будет лучше, могли эмигрировать с помощью взятки.
Золотой век — с одной стороны, кошмар — с другой. Так что же нового в этом мире? Он почти такой же, как и раньше. Мы имеем дело с перенаселением и автоматизацией. Как может быть еще разрешена проблема. Это Буриданов Осел. (В действительности осел был собакой.) Так же, как и во все времена, Буриданов Осел, умирающий от голода между двумя охапками сена. История — это череда Буридановых Ослов — людей на мосту Времени, перекинутом через Вечность.
Нет… Эти два сравнения не так уж и точны. Лошадь Гибсона, для которой единственным выходом было ближайшее стойло из двух находящихся от нее на равном расстоянии. Дух Времени скачет к вечеру в конюшню, а Дьявол подбирает отстающих!
Писатели середины двадцатого века, творцы документов Тройной революции, очень четко предсказывали основные направления развития Человека. Но они не придавали особого значения тому, что может сделать с мистером Средним Жителем недостаток работы. Они верили, что все люди имеют равные способности к развитию артистических дарований, что все могут занять себя искусством, домашними ремеслами и хобби или, наконец, образованием ради самого образования. Они не замечали той “недемократической” реальности, что лишь десять процентов населения, если не меньше, действительно способны создать что-либо ценное в искусстве. Домашние ремесла, хобби и академическое образование через несколько десятилетий зашли в тупик и увяли, сведясь к выпивке, стерео и супружеской неверности.
Утеряв самолюбие, отцы стали скитальцами, одинокими странниками на дорогах Секса. Мама, с заглавной буквы, становится доминирующей фигурой в семье. Она тоже могла бы все время развлекаться, но ее тревожат дети, она больше времени находится дома Поэтому, имея отца в качестве третьестепенной фигуры в семье, отсутствующего, слабого или совершенно безразличного ко всему, дети часто получают гомосексуальное или амбисексуальное воспитание. Страна Чудес в полном двойном смысле этих слов. Некоторые черты нашего времени могли быть предсказаны. Одной из них является сексуальная свобода, хотя никто не мог и предполагать, как далеко это может зайти. В то же время никто не мог предсказать и появление секты Любви Любить, хотя Америка породила даже такие махровые культуры, как, например, культ Тумана, мечущего головастиков. Сегодняшний маньяк-одиночка — завтрашний Мессия. Так Шелли и его учение пережили годы гонений, а теперь их наставления вросли в нашу культуру…
Дедушка снова наводит перекрестие визира перископа на идущего Чиба.
— Вот он идет, мой прекрасный внук, неся грекам дары. Слишком далеко все зашло, этот Геракл не в состоянии вычистить Авгиевы конюшни. Впрочем, ему может повезти, этому полетевшему носом вниз Аполлону, рухнувшему Эдипу. Он удачливее большинства своих сверстников. У него есть постоянный отец, хотя и тайный, — чудаковатый старикан, скрывающийся от так называемого Правосудия. Он получает любовь, воспитание и превосходное образование в этой звездной комнате-рубке. И с профессией ему повезло.
Но его Мама часто уходит из дому, а также пристрастилась к игре — пороку, который полностью поглощает весь ее доход. Ведь официально считается, что я умер, поэтому я полностью некредитоспособен. Чибу приходится выворачиваться наизнанку, продавая картины. Люскус помог ему, создав некоторую известность, но в любой момент этот кривой может от него отвернуться. Денег от продажи картин уже не хватает. Кроме того, не деньги основа нашей экономики, им отведена второстепенная роль. Чибу нужна дотация, но он не получит ее, пока не позволит Люскусу заниматься с собой любовью. Не то чтобы Чиб отвергал в принципе гомосексуальную связь. Нет. Подобно большинству своих современников, он амбисексуален. Я думаю, что он и Омар Руник когда-нибудь смогут зажечь друг друга Но Чиб отвергает Люскуса из других соображений. Он не станет отдаваться ради карьеры. Кроме того, существует нюанс, глубоко внедрившийся в сознание современных людей. Чиб думает, что все формы любви, основанные на полном согласии ее участников, любого пола, вполне естественны (что бы это значило?), но насильственные, используя старый термин, глубоко неприличны. Писаный или неписаный этот нюанс-закон существует.
Итак, Чиб может отправиться в Египет. Но что тогда будет со мной? Не обращай внимания на меня и на мать, Чиб. Что бы ни случилось. Не поддавайся Люскусу. Помни предсмертные слова Синглтона, директора Бюро Возрождения и Сохранения, который застрелился, потому что не смог приспособиться к новому миру: “Что, если человек завладел миром, но потерял почву под ногами?”
В этот момент дедушка видит, как его внук, только что бредший с опущенной головой, расправляет плечи. И он с изумлением видит, как Чиб вдруг пускается в пляс. Эта импровизация из прыжков и кручения на одной ноге — свидетельство того, что Чиб в прекрасном настроении. Прохожие смеются.
Дедушка тяжело вздыхает, а затем, потерев лицо руками, смеется и сам.
— О Господи! Да здравствует щенячья энергия юности, непредсказуемые метания красок настроения от черной печали до ярко-оранжевой радости! Танцуй, Чиб! Пусть кружится твоя шальная голова! Будь счастливым хоть на миг! Ты еще молод, и из глубины твоей души рвется наружу непобежденная надежда. Танцуй, Чиб, танцуй!
Это такая увлекательная книга, что доктор Джесперсон Джойс Батменс, психолог Федерального Бюро Перестройки и Взаимообщения Групп, с трудом отрывается от нее. Но так велит долг.
— Редис не обязательно красный, — говорит он в диктофон. — Члены Молодого Редиса назвали так свою группу потому, что редис — это, по существу, корень, то есть коренные преобразования. А также здесь обыгрывается сленговое слово РЕ А, означающее “гнев”, а, возможно, и Р TTI Н — “похоть”. И вне всякого сомнения, РЕ ICKI Е — диалектический термин района Беверли-Хиллза, означающий отталкивающего, не признающего никаких правил, социально неприятного человека.
И все же Молодой Редис — это не то, что я бы назвал левым крылом, они представляют течение недовольных жизнью вообще и не замахиваются на коренные перемены. Они облаивают существующее положение вещей, словно собаки на привязи, но от них никогда не услышишь конструктивной критики. Они хотят все разрушать без малейшего понятия о том, что будет после.
Короче говоря, они представляют собой Брюзгливость и Недовольство среднего гражданина, стремящегося отличиться в том, о чем он может говорить более или менее членораздельно. Внутри Лос-Анджелеса существуют тысячи подобных групп, а во всем мире — миллионы. В детстве они ничем не отличались от других, фактически они родились и выросли в тесной близости, что является одной из причин, почему их выбрали для изучения. Что за феномен способствовал появлению десятка таких творческих натур, выросших в семи домах квадрата 69–14, всех примерно одного возраста, росших вместе с того времени, когда их всех свели на игровой площадке, где одна мать присматривала за всеми, в то время как другие занимались своими делами, которые… куда это меня занесло? Да, конечно, у них была обычная жизнь, они ходили в школу, бегали около дома, наслаждались традиционными для своего возраста сексуальными играми, были членами какой-нибудь банды подростков, участвовали в кровопролитных войнах с другими такими же бандами. Но все они, однако, отличались постоянным интеллектуальным любопытством и впоследствии занялись творчеством.
Предполагают, и это может оказаться правдой, что загадочный, никому не известный Релей Ренесанс был отцом всей десятки. Это возможно, но никем не доказано. Релей Ренесанс одно время проживал в доме миссис Виннеган и, кажется, вел необычайно активную деятельность в своем квадрате и, видимо, во всем Беверли-Хиллз. Откуда пришел этот человек, кем он был и куда делся потом, — до сих пор неизвестно, несмотря на интенсивные поиски различных агентств. Хотя у него не было ни Ик, ни любого другого удостоверения, он жил, не опасаясь вызова в Бюро. Говорили, что он имел какое-то отношение к шефу полиции Беверли-Хиллз, и, возможно, к кому-то из местных федеральных агентов.
Он прожил два года с миссис Виннеган, а потом исчез из виду. Ходили слухи, что он покинул Лос-Анджелес и присоединился к племени белых неоамеридов6, которых иногда называют недоделанными индейцами.
Вернемся, однако, к Молодому (молодо-зелено?) Редису. Они чувствуют отвращение к отеческому воплощению Дядюшки Сэма, которого они одновременно любят и ненавидят. Дядюшка7, конечно подсознательно, связывается с “анко” — шотландским словом, означающим “незнакомый, непонятный, непознаваемый”, что показывает лишний раз, что их собственные отцы для них — незнакомцы. Все они происходят из семей, в которых отца либо нет совсем, либо он слабовольный и никчемный, — феномен, становящийся, к сожалению, обыденностью в нашей жизни. Кроме того…
Я никогда не знал своего отца… Туни, отбрось это, как не относящееся к делу. “Анко” также означает “новость” или “весть”, показывая, что неудачливые молодые люди упрямо ждут новостей о возвращении своих отцов и, наверное, тайно надеются на перемирие с Дядюшкой Сэмом, то есть со своими отцами.
Дядюшка Сэм. Сэм — сокращенное от Самуэль, от еврейского Шему’Эль — имени их древнего бога. Все члены Редиса — атеисты, хотя некоторые, особенно Омар Руник и Чибайабос Виннеган, получили в детстве религиозное воспитание (смесь учений римско-католической церкви и секты Любви Любить). Бунт молодого Виннегана против бога и против католической Церкви, вне всякого сомнения, усиливал тот факт, что мать делала ему катарсис всякий раз, когда у него бывали хронические запоры. Он, видимо, страшно обижался, когда ему приходилось учить катехизис, вместо того чтобы играть. А этот крайней важности случай, когда был применен катетер! (Этот отказ выделяться среди других людей будет проанализирован в следующем докладе).
Дядюшка Сэм — отеческая фигура. Фигура — такая удобная мишень, что я просто не могу удержаться… Вспомним о FIGGER8 в смысле “A FIG ON THEE” (см. дантовский ад, где какой-то итальянец говорит, кусая ноготь большого пальца руки в древнем жесте неуважения и вызова: “A FIG ON THEE, GO!!”9 Гм-м-м… Кусать ноготь — черта ребенка!..
Имя Сэм имеет много фонетически связанных с ним слов, а также орфографически, семантически и топонимически… что делает его удобной мишенью для каламбуров. Очень важно, что молодой Виннеган не может услышать, как его называют словом “дорогой”; ласкательное слово, которое постоянно употребляла его мать, когда растила его, впрочем, это слово имеет для него более глубокое значение. Например, SAMBAR — это азиатский олень (слова “дорогой” и “олень”10 произносятся, как известно, одинаково) с тремя отростками на рогах (заметь, половина этого слова уже есть имя Сэм, кроме того, три отростка для него, видимо, символизируют документы Тройной революции — НТР, культурной и сексуальной — исторической точки отсчета, с которой начиналась наша эра, которую Чиб так ненавидит, три отростка — это также ассоциация со святой Троицей, которую Молодой Редис хулит особенно часто). Могу подчеркнуть, что у этой группы, выделяющейся из обычной массы, я многому научился. Другие способны лишь на редкое и слабое богохульство, в соответствии со слабым, я бы сказал, хилым, религиозным духом наших детей. Настоящие богохульники могут существовать лишь тогда, когда существуют крепкие верующие.
Сэм так же тяготеет к “тому же самому”11, показывая сознательное стремление Редиса подделываться под остальных.
Возможно, хотя этот анализ может быть и неверным, Сэм восходит к “самек” — пятнадцатой букве еврейского алфавита (Сэм! Эк!..). В староанглийском алфавите, который все Молодые Редисы учили в детстве, пятнадцатой буквой является “О”. В алфавите моего словаря (128 издание Вебстера) латинское “О” находится на одной горизонтали с арабской “дад” и с еврейской “мем”. Отсюда мы имеем двойную связь с отсутствующим отцом и со сверхдоминирующей Матерью, на что указывают эти арабская и еврейская буквы12.
Я ничего не могу придумать насчет греческого “омикрон” в той же горизонтали. Но погодите немного: это достойно изучения. Омикрон, маленькое “о”! Эта буква имеет форму яйца… Маленькое яйцо, символизирующее плодородие спермы отца? Материнскую матку? Основную форму нашей архитектуры?
Сэм Хилл — архаичный эвфемизм для обозначения преисподней. Дядюшка Сэм — Сэм Хилл отца?.. Лучше вычеркни это, Ту ни. Возможно, эта образованная молодежь и слышала подобное выражение, но это не наверняка. Я не хочу делать предположения, после которых меня засмеют.